Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Он маленький и невзрачный, крошка Цахес. У него две машины, одна
«Фольксваген», другая «Лендровер». Но это неважно, две так две,
даже хоть и три, но не надо так уж зарываться. А он
зарывается. Видите ли, это его место в гараже. А почему его? Его
место рядом, а то, где у Кирилла стоит велосипед сына и
хранятся зимние шины, вовсе и не его. Кирилл с самого начала этот
закуток использовал, еще до того, как у Шнурова появилась
вторая машина, которую он ставит теперь возле первой, занимая
в гараже целый угол. Между тем он мешает парковаться другим,
кто ставит машины поблизости – гараж тесноват, приходится
напрягаться. А Кириллу, когда столкнулись возле машин, он
сказал:

– Вещички свои забери.

– Не понял, – сказал Кирилл.

– Чего не понял? Сказано – забери, значит, забери, неделю тебе.

Вот так.

Ну ни фига себе, думает Кирилл, человек много о себе понимает. Вроде
и на бандита не похож. Но ведь не просто же так.

В один из следующих дней Кирилл узнает у дворника, тихого усердного
таджика, который каждый день метет двор, даже если в нем
совершенно чисто: что за мужик и с чего так хорохорится?
Оказывается, Шнуров в мэрии возглавляет то ли какую-то комиссию,
то ли какой-то комитет, в общем, шишка на ровном месте.
Квартира у него в соседнем подъезде, может, даже не квартира, а
целый этаж.

Впрочем, Кириллу какое дело? Пусть хоть целый подъезд. Он здесь
дольше живет и тот закуток в гараже принадлежит ему.

Дней через пять они снова сталкиваются во дворе.

– А воз и ныне там, – бросает Шнуров, не здороваясь. Широкое
красноватое лицо его хмуро. – Плохо.

А хрен с тобой, думает Кирилл, никто тебя не боится.

Тем не менее Шнуров этот и его угроза не дают покоя. Две недели он
ходит с мыслями о закутке в гараже и Шнурове, который хочет
вытеснить его с насиженного места. Эти дни он нарочно
задерживается на работе, чтобы вечером не столкнуться со Шнуровым.
Нет, он не боится его, хотя, кто знает, что тот может
предпринять против него, все-таки какая-никакая, а власть, связи
там и прочее. А может, и боится, хотя думает, что не боится.
От такой неопределенности: боится не боится – тошновато.
Нет, не боится. Но может быть, опасается. Детское такое чувство
опасности: как когда-то, во дворе, не давала покоя мысль о
шпане – тронут-не тронут, привяжутся-не привяжутся… Может,
привяжутся, а может, пронесет.

Гадкое, надо признаться, чувство.

Ну и пошел он!..

Вечером из глубины двора он смотрит на ярко освещенные окна Шнурова.
Кажется, это его окна. Четвертый этаж. И с другой стороны
дома (если весь этаж) тоже его. Кирилл сидит на лавке и
курит, глядя на окна Шнурова. Четвертый этаж – не так уж высоко
(сам Кирилл живет на пятнадцатом, полгорода видно из его
окон), и оттого, что Шнуров живет ниже, тот не кажется ему таким
уж грозным. Все-таки пятнадцатый этаж более неприступный, а
вот Шнуров как раз на своем четвертом более уязвим.
Пятнадцатый этаж, хоть и считается более демократичным по сравнению
с четвертым, элитным, больше похож на крепость. Впрочем,
это ощущение может быть и обманное, причем тут этажи, если
речь идет о подземном гараже, где у Шнурова две машины –
«Фольксваген» и «Лендровер», а у Кирилла «девятка» и закуток с
велосипедом сына, зимними шинами, еще кое-каким барахлом,
предусмотрительно отгороженный металлической решеткой (сам
устанавливал). Но дело даже не в закутке, а в чем-то другом. У
Кирилла ощущение, что на него наехали, причем серьезно.

В детстве у него было нечто похожее, когда шпана во дворе стала
вымогать деньги. Родители давали немного на завтраки, там
булочку купить с компотом или даже котлету с картофельным пюре, а
местная шпана бессовестно отбирала, если не удавалось
каким-то образом ускользнуть от них. Другим способом бороться было
бессмысленно. Они были пусть и не намного, но старше и
сильнее. Жаловаться он не хотел, не мог по каким-то неписаным
дворовым правилам, а быть битым не хотелось. Поэтому он
выходил в школу пораньше, еще затемно, сказав родителям, что идет
на дежурство, стоял у окна возле класса или садился возле
двери на чердак и сидел там, в сумраке одиночества, пока школа
не заполнялась народом. Здесь он уже был в безопасности.
После школы он тоже кружил, путал следы, стараясь пробраться к
дому незамеченным.

Случалось, что его нарочно подстерегали, прямо в подъезде или около,
или в арке, через которую нужно было пройти, но он научился
чувствовать опасность, как чует ее зверь, и это сбивало с
толку преследователей. В этом был даже некий азарт, как в
игре в индейцев или разведчиков, однако ночами душили тяжелые
сны: он убегал, прятался, за ним гнались, он снова убегал…
Жизнь стала похожа на охоту, где он, увы, был дичью.

Заноза в душе: долго он еще потом не мог избавиться от чувства
некоей изначальной несправедливости, все в жизни старался делать
так, чтобы снова не почувствовать себя жертвой. Надо
сказать, это удавалось. У него было все, что нужно, заработанное
собственным потом и кровью. И постепенно застарелое
представление о жизни, как о джунглях, в которых выживает только либо
самый сильный, либо самый ловкий, либо самый хитрый, стало
рассасываться. Они с семьей, слава Богу, жили не хуже других:
двухкомнатная квартира на пятнадцатом этаже в хорошем,
пусть и не новом доме, подземный гараж, машина… Вот уж не гадал,
что из-за этого крохотного кусочка пространства может
разгореться такой сыр-бор.

Ну уж нет, уступать он не собирался. Стоило вспомнить про угрозу
Шнурова, как настроение резко портилось. Как бы даже ощущение
тупика. Понятно, что спустить на тормозах вряд ли удастся,
слишком уж тот был решителен, но и сдаваться – с чего бы? Где
это написано, что закуток принадлежит Шнурову? Только
потому, что ближе к законному месту его «Фольксвагена»? Смешно!

Ясно, что это просто акт агрессии, хамство и беспредел, одним
словом. Может, еще и желание показать свою власть, И хотя Кирилл
старался не думать об этом, тревога не покидала. Нужно было
все-таки что-то предпринять, чтобы осадить зарвавшегося
Шнурова. Только что? Обратиться к юристу? Вряд ли это что-то бы
дало, кроме очередного отъема денег, причем немаленьких. Да и
стоило ли? Не из квартиры же тот его выселял.

Посоветоваться с кем-нибудь, конечно бы, нелишне, но с кем? С женой
он об этом почему-то говорить не хотел, слишком унизительно,
словно его уже опустили. Рассказать, даже с усмешкой –
значит уже признаться в своей слабости и уязвимости, пусть даже
не страх вовсе, а просто тревога. Но это означало бы, что и
вообще стены их дома не так уж крепки: кто захочет, тот
может диктовать им все что угодно, требовать от них что
заблагорассудится, они (он) же – слабое звено.

В общем, хреново.

(Окончание следует)