Онтологические прогулки

Пожалуй, самой яркой иллюстрацией того, как выбор жесткий, почти
фашистский политический служит лишь поводом для получения
сексуально-психологических «эффектов» может служить биография
популярного в России японского писателя Юкио Мисимы. Как
известно, Мисима был не только писателем, но и политическим и
общественным деятелем, при этом он стоял на крайне правых,
патриотических и националистических позициях, неудачно пытался
устроить государственный переворот и покончил собой, совершив
харакири. В своей публицистике Мисима с ностальгией
вспоминал о временах войны. Одновременно известно, что писатель был
одержим довольно странными комплексами – он, например, во
многих произведениях разрабатывал концепцию «красивой смерти».
Как подробно рассказывается в автобиографической повести
Мисимы «Исповедь маски», он обладал специфической сексуальной
ориентацией – одновременно гомосексуальной и садистической,
для него не было более сексуально-привлекательного образа,
чем страдающий от ран и истекающий кровью молодой человек.
Эта психологическая особенность может вполне исчерпывающе
объяснить, почему Мисима впоследствии выбрал «реакционную»
политическую ориентацию, был апологетом милитаризма и
самурайского духа, увлекался, между прочим, образами Третьего Рейха, и
написал пьесу «Мой друг Гитлер», в которой фюрер
подчеркивает, что он – художник, и произносит речи, вроде такой: «Для
того чтобы сотворить на земле Красоту, необходимо во что бы
то ни стало ухватить самую суть ее, корень Красоты – как ты
ее представляешь себе сам. Помнится, вы как-то спросили,
способен ли я ощутить себя бурей. Это все равно что понять:
почему я – буря. Понять, отчего я рокочу громовыми раскатами,
отчего темнею, отчего безумствуют во мне ветер и дождь. Понять
– почему я велик. И этого мало. Нужно понять, почему своим
уделом я избрал разрушение. Почему я валю наземь огромные
засохшие деревья, а нивы питаю живительной влагой». В скобках
заметим: произносящий ТАКИЕ речи ТАКОЙ Гитлер, конечно, мог
бы быть воплощением лукьяненковского Демона Творчества. Не
приходиться удивляться, что человек, для которого
сексуально-привлекательными были образы смерти и страдания молодых
людей, пошел в политической сфере по пути возрождения
самурайского духа с его ритуальными самоубийствами – и в конце концов
сам прибегнул к такому самоубийству. Как написала о Мисиме
современная журналистка, «образ самурая был для него всего
лишь очередной маской, необходимой для пьесы, в которую он
превратил собственную жизнь и которую задумал исключительно
ради ее кровавого финала» _ ¹.

Во всем этом можно увидеть горькую насмешку над всеми, кто хотел бы
опираться на Мисиму как на политическую величину, и, в
частности, над его реальными политическими сторонниками,
соучаствовавшими в устроенной писателем попытке переворота. То, что
для них было политической программой – для их вождя служило
лишь средством создания атмосферы, влекущей его подсознание.

Урок, преподносимый нам биографией Мисимы, заключается в том, что
вполне возможна цельная, яркая и обставленная продуманным
антуражем политическая программа, которая – если смотреть вглубь
– пропагандируется не ради нее самой, а ради
психологических эффектов, которые сторонникам этой программы доставляет
само нахождение внутри данного дискурса. Фигура Юкио Мисимы
заставляет по-другому взглянуть на российских радикальных
политических мыслителей, пропагандистов войны и бунта – начиная
от лидера национал-большевистской партии Эдуарда Лимонова, и
заканчивая философом Александром Дугиным – по-другому не с
точки зрения особенностей их сексуальности, а с точки зрения
ответа на вопрос, что же им нужно на самом деле. Например,
в войне: нужна ли им сама война, или нужны побочные эффекты
– атмосфера всеобщей мобилизации, дух боевого братства,
выказываемые по ходу войны благородные чувства, психологические
нюансы отношений внутри жесткой военной иерархии, идеология
рыцарства, уменьшение в обществе отношений торгашества,
возрастающее уважения к военным – короче говоря, множество более
или менее значимых побочных эффектов, сопровождающих войну
– но только не сам война. Им можно бросить то же обвинение,
которое автор даосского трактата «Чжуан-цзы» бросает в адрес
Конфуция: последний «выдает побочное за главное». Однако,
при определенных условиях именно эти побочные эффекты могут
инспирировать политику, и даже политическую страсть,
ориентированную на войну – что, например, констатировал философ
Хаймо Хофмайстер, анализируя игровой характер современного
терроризма. Война, настоящая война – серьезна, но терроризм
начинается после осознания своего бессилия, осознания
неспособности добиться желаемых целей военными или политическими
средствами. Раз победить, используя серьёзные методы достижения
победы нельзя, остается вести некую игру. «Свобода игры, как и
любая свобода, которой не достает силы оформлять
человеческое бытие – это свобода к нереальному и в нереальном. Подобно
тому, как игра увидит человека в мир видимости, бессильная
неспособность действовать политическими или военными
методами подстрекает к созданию неких суггестивных образов надежды,
лишенных при этом какого бы то ни было религиозного
основания. Эти образы внушают мысли об освобождении от времени и
структур действительности человеческого бытия, открывая тем
самым некое пространство для действий, которое, конечно, уже
отнюдь не видимость, а, напротив, в высшей степени реально. В
таком пространстве террору предоставляется возможность
энергичной жизни при полном бессилии» _ ².

Возможно важнейшим здесь является именно возможность «энергично
действовать» – то есть, действовать с теми самыми «динамикой и
азартом». При этом, важнейшим элементом терроризма – точно
также, как и важнейшим элементом игры являются «видимость и
фантазии», которые, по, как точно отмечает Хофмайстер, «рядят
в сказочные одежды все явления» – так что, в результате
«исчезает даже то, что делает войну войной» _ ³.

Таким образом, человеческая игра тянется к опасной или безопасной
игре уже не ради победы, а ради возможности «энергичной жизни
в нереальном» – также, как множества мужчин находятся в
поисках секса, но не ради размножения, а ради даваемого сексом
удовольствия.

Здесь стоит заметить, что вообще сексуальность есть важнейший
источник иллюзий и всяческой «виртуальности» в человеческой жизни.
Биография Мисимы и многие другие случаи «игрового»
отношения к войне показывают, что очень часто «милитаризированная
виртуальность» является столь привлекательной потому, что ей
удается быть эротичной, что она апеллирует к неким тонким
струнам подсознания – однако, прежде чем человечеству удалось
научиться превращать войны в эротические игры, в игру был
превращен сам секс. Как писал Зиммель, «Если животное совершает
отдельные действия ради прельщающего его удовольствия, то
это всегда нечто вторичное, за которым в качестве подлинного
смысла, вызванного соблазном действия, стоит витальная
целесообразность. Человек может совершить решающий поворот,
поставив всю жизнь на службу удовольствия» _ ⁴.

Сегодня этот «решающий поворот» совершен с помощью виртуальных
технологий, но, в конечном счете, даже секс в чистом, не
опосредованном техникой виде – это древнейшая форма виртуальности.
По своей биологической сути секс есть средство размножения, а
удовольствие от секса «изобретено» биологической эволюцией
как приманка, чтобы животные размножались. Человек в своей
практике совершает ценностный сдвиг, в результате которого
побочная сторона секса – удовольствие – становится его
основным смыслом, а сам «основной смысл» либо рассматривается как
нежелательный побочный эффект, либо вообще нейтрализуется и
«отсекается». Иногда он отсекается с помощью контрацепции,
иногда – с помощью виртуальной имитации – порнографии,
компьютерных игр, секса по телефону и по ICQ. Но даже и самый
плотский секс – но с использованием презерватива – в каком –то
смысле является виртуальностью, поскольку он построен на
рассечении целостного феномена секса – из последнего
выбрасывается его биологический смысл. Компьютерные игры совершают такое
же рассечение с войной: основной смысл и фактические
последствия войны выбрасываются вон, а воспроизводится лишь
внешний вид и штабная атмосфера. Также и в случае секса с
презервативом – или, тем более, секса по телевизору, по телефону, по
компьютеру – выбрасывается основной смысл и последствия
размножения, и воспроизводятся лишь его внешняя атмосфера.

Проституцию, несмотря на то, что она обеспечивает сексуальные
отношения «во плоти», также можно рассматривать как форму
сексуальной имитации, поскольку проституция очень часто направлена
на имитацию иных, полноценных отношений с женщиной (или, в
случае мужской проституции – с мужчиной). Всем известно, что
проституция имеет репутацию не совсем полноценного секса
(хотя бы – в моральном аспекте), но надо помнить, что при этом
проституция есть имитация сексуальности полностью
полноценной. Как экран компьютера не может с абсолютной достоверностью
изобразить настоящее танковое сражение, также и связь в
борделе дает лишь некую виртуальную, (хотя и вполне плотскую)
имитацию «идеальной» связи с возлюбленной. Компьютерному
экрану, равно как и борделю не хватает некоторых измерений, в
случае борделя – измерений моральных и психологических. Но они
оба – компьютер и бордель – в тоже время обладают
многочисленными преимуществами, они обеспечивают пользователям
легкость и быстроту в исполнении желаний, а также беспечность и
безответственность.

Проституция является не только древнейшей профессией, но и
древнейшей формой виртуальности, более того – именно в той степени, в
какой проституция становится профессией, она одновременно
наполняется виртуальными элементами. Этим проституция
отличается от большинства других подвергшихся профессионализации
человеческих занятий. Все дело в том, что проституция как бы
искусственно доставляет человеку то, что в обычно – в так
называемом «нормальном» случае – мужчина получает без помощи
подобного рода профессионалок. То есть, сексуальная связь с
проституткой это – по разным, зависящим от социального
контекста причинам – как бы не совсем настоящая сексуальная связь,
в ней чего-то не хватает, и это «что-то» приходится
имитировать, заменять иллюзией. Не будем также забывать: проститутка
– это не только женщина, доставляющая удовольствие мужчине,
но и женщина, имитирующая получение удовольствие от мужчины
(без чего сам мужчина полноценного удовольствия получить не
может). А иногда проститутка имитирует страдание – но все
равно имитирует.

Можно подвести некоторые итоги. Виртуальность демонстрирует, что нам
очень часто ценна не вся вещь целиком, а какие-то её,
взятые в отрыве от целостности, стороны. Не вся женщина, а её
внешний вид и ее стоны. Не вся война, а внешний вид танков, и
захватывающая дух игра красных и синих стрелок на
стратегической карте. Только потому, что нам не нужен мир в его
органической цельности, стал возможен феномен виртуальной
реальности. Виртуальная реальность становится для нас значимой только
благодаря ценностному сдвигу, когда в какой-то вещи, мы
начинаем ценить не ее суть, не то главное, ради чего эта вещь
задействована в цивилизации, а какие-то ее побочные свойства.
Например, в войне мы начинаем ценить не реальные
геополитические перемены, не возможность правительства одной страны
подчинить себе народ и территорию другой, не нужду и массовые
убийства а нечто совсем побочное – атмосферу, шахматную
красоту штабных игр, «экшен» сражений, радость эрудита от
многообразия моделей военной техники, и, наконец, эротичный
эстетизм шлемов и мундиров.

Вообще говоря, всякий раз, когда какая-либо вещь оказывается
вовлеченной в человеческую деятельность, она как бы «рассекается» –
поскольку человек сознательно имеет дело только с
ограниченным кругом свойств всех вещей, а именно с теми свойствами,
которые для него почему-либо важны и интересны. Все остальные
свойства как бы «отрезаются», оставаясь за пределами
человеческого внимания. Но виртуальность – это вторичное
«рассечение» уже вовлеченных в цивилизацию вещей, причем рассечение
очень странное: самое главное, что есть в вещи как раз и
отсекается как ненужное.

Объяснить возможность подобных странных рассечений, можно например,
с помощью подхода, развиваемого французским фантастом и
научным журналистом Бернардом Вербером в романе «Последний
секрет». В нём Вербер пытается размышлять о том, что движет
человеческими поступками, и приходит к весьма «физиологичному»
выводу: хотя мотивации бывают самыми разнообразными, но в
конечном итоге все они сводятся к стремлению стимулировать тот
участок мозга, который отвечает за удовольствие. Из этого
следует, что любая мотивировка становится мелкой и неважной
перед возможностью стимулировать «центр удовольствия» напрямую
– хотя бы через вживленный в мозг электрод. Счастье от
настоящей победы в войне, в том числе и от Великой Победы 1945
года связано с активностью того же самого мозгового центра,
что и специфическое удовольствие от слушания военного марша
или созерцания «фаллического» шпица прусской офицерской каски.
А раз так, то, значит, вполне мыслимы ситуации, когда можно
с удовольствием – именно с удовольствием – «заниматься»
войной, обходясь без настоящих побед и сопровождающих такие
победы «настоящих» выигрышей – будь это возможность ездить на
трофейном автомобиле или просто возможность вернуться с
фронта домой. Виртуальность не может предоставить «настоящих»
последствий военной победы, она не дает ни автомобилей, ни
демобилизации, ни контроля за заморскими нефтяными
месторождениями, но она, тем не менее, может воспроизвести многие
воздействующие на «центр удовольствия» аспекты войны. И эти
виртуально воспроизводимые аспекты воздействуют на мозг не хуже
«Настоящих Побед» – и, во всяком случае, они воздействуют на
тот же самый участок мозга.

Аргументом против игры в войну не могут служить ни преступления
нацизма, ни ущерб, понесенный Россией в войне, ни аморальность
самой войны. Все эти аргументы бьют мимо цели, поскольку
касаются настоящих войн, а речь идет о ненастоящих. Аргументы
против игрушечного нацизма и виртуальной войны должны касаться
самого принципа игры. Именно такую аргументацию можно
обнаружить, например, в трактате французского социолога Роже
Кайуа «Игры и люди», где говорится, что в игре берутся в расчет
только заранее выбранные, фиктивные и заведомо посильные для
игроков испытания, и если привыкнуть к такой несерьезности,
то можно впасть заблуждение относительно истинной суровости
реального мира. Это, по мнению Кайуа, главный недостаток
игры _ ⁵. Ну а более доходчивое изложение тех же аргументов можно
найти в фантастическом романе Вячеслава Рыбакова «Очаг на
башне»: «Играть стыдно, потому что чего захотел, то и стало.
Но не по-настоящему. А значит, этого и нет. И только ты
такой глупый, что притворяешься, будто есть. Сделать не можешь,
а только притворяешься».

–––––––––––––––––––––––––––––––––-

Примечания

1. Бандиленко М. Юкио Мисима: одержимый смертью // АиФ
Суперзвезды, №9 (63) от 11 мая 2005 г.

2. Хофмайстер Х. Воля к войне, или Бессилие политики.
Философско-политический трактат. СПб., 2006. С.256

3. Там же, С.258-260.

4. Зиммель Г. Избранное. Т.2. С.39

5. Кайуа Р. Игры и люди; Статьи и эссе по социологии
культуры. М., 2007. С. 41