Литературная критика

Вначале было слово, и это слово было... «бесы»! Насколько я помню,
именно этим словом в самом начале девяностых лишившиеся
власти коммунисты пытались всячески уязвить
либералов-реформаторов, а те, в свою очередь, обзывали им коммунистов. Коммунисты
усматривали в действиях либералов, разваливших СССР, некое
сходство с революционерами, разрушившими Российскую империю,
а либералы, соответственно, видели в коммунистах прямых
наследников этих революционеров... Впрочем, если уж быть
предельно точным, то слово «бесы» вошло в широкий обиход чуть
раньше, еще в конце восьмидесятых, правда, тогда оно
перескакивало от либерально настроенных членов КПСС, прозванных позднее
«прорабами Перестройки», к ее консервативному крылу, и уже
только потом пошло дальше по кругу... Но в любом случае,
девяностые в России начались именно с этого слова!

Короче говоря, слово «бесы» перебрасывалось из одного политического
лагеря в противоположный, будто резиновый мячик в игре под
названием «Горячий мяч», участники которой — как правило,
маленькие мальчики и девочки в коротких юбочках и штанишках —
не могут подолгу задерживать его в руках, чтобы «не
обжечься».

Вряд ли есть необходимость уточнять, что это обидное слово
перекочевало в политический жаргон вовсе не из церковного словаря, а
из романа Достоевского. Достоевский же, в свою очередь, тоже
почерпнул его вовсе не из Библии, а из известного
стихотворения Пушкина, о чем красноречиво свидетельствует эпиграф его
романа: «Хоть убей, следа не видно,// Сбились мы, что
делать нам?//В поле бес нас водит видно// Да кружит по сторонам».
Не знаю почему, но с некоторых пор всякий раз, стоит мне
перечитать эти строки, в моем сознании невольно всплывает
история, которую я некогда услышала от одной своей знакомой,
работавшей экскурсоводом в Эрмитаже много-много лет тому назад,
в ту пору, когда его еще возглавлял отец нынешнего
директора. Так вот, один очень старый сотрудник музея, замечательный
специалист по рамам, которые он всегда чрезвычайно
тщательно шлифовал и только затем покрывал специальным раствором, в
общем, мастер на все руки, всеми уважаемый и любимый пожилой
человек с благородной сединой на висках (кажется, его звали
Петр Станиславович, если не ошибаюсь) однажды без стука
ввалился в кабинет к директору и обратился к нему с неожиданной
просьбой: «Борис Борисович, помогите, за мной черти
гонятся!». После этих слов он выскочил из директорского кабинета,
сломя голову, помчался по длинным коридорам и, выбежав на
улицу, стал пить воду из лужи. За этим занятием его и застала
подоспевшая «скорая»... Ну а несколько месяцев спустя Петр
Станиславович повесился.

Финал этой истории чем-то даже отдаленно напоминает развязку романа
Достоевского «Бесы», хотя вся история в целом все-таки
больше ассоциируется у меня с пушкинским стихотворением.
Последнее вообще кажется мне гораздо более жизненным, чем роман,
сюжет которого, кстати, был почерпнут Достоевским вовсе не из
жизни, а из газет — об этом тоже не стоит забывать...
Впрочем, все это не столь важно, так как в данном случае меня
гораздо больше интересует само слово — «бесы», с которого,
собственно, все и началось в девяностые годы. Не сомневаюсь, что
подавляющее большинство тех, кто с таким остервенением
обрушивал это слово на головы своих идейных противников, не читали
произведения Достоевского, хотя бы потому, что оно никогда
не входило в школьную программу. Тем не менее, крайне
оскорбительный оттенок, которое приобрело это слово к началу
девяностых, как я уже сказала, напрямую связан именно с названием
этой книги.

Все предельно просто. Книга долгое время находилась под запретом,
потом была издана, но с купюрами и не слишком большим тиражом,
то есть все равно оставалась трудно доступной. И скорее
всего, это полулегальное существование книги чисто механически
было перенесено людьми и на ее название, которое тоже стало
как бы слегка табуированным, как это и бывает, например, в
случае с так называемыми матерными словами, на которые
обществом тоже накладывается своеобразное табу. Правда, слово
«бесы», конечно же, нельзя полностью поставить в один ряд с
матом. Если уж говорить об аналогиях, то «бесы» следовало бы
поставить в один ряд с таким словом, как «козел». Последнее, не
являясь матом, тоже считается чуть ли не самым страшным
оскорблением в уголовной среде, ничуть не меньшим, чем в начале
девяностых было слово «бесы» в среде политической. В пользу
этого сближения говорит и то, что слова «коза» или
«козленок», то есть с переменой пола и возраста означаемого, уже
начисто лишаются своего оскорбительного значения, точно так же
как и слова «бесовка» или же «бесенок»... Правда, должна
признаться, что уголовная среда мне абсолютно чужда и мало
знакома, поэтому я не могу до конца понять и объяснить, откуда
взялся этот оскорбительный и угрожающий смысл слова «козел»,
тогда как со словом «бесы» мне все более или менее ясно.

Короче говоря, в начале девяностых политические противники довольно
продолжительное время упорно обзывали друг друга одним и тем
же словом. Однако, видимо, после того, как каждый из них
достаточно большое число раз побывал в шкуре «беса», это слово
несколько утратило свою первоначальную остроту и свежесть.
Нечто подобно, между прочим, произошло и с другими ранее
табуированными русскими словами — я имею в виду мат — которые
тоже слегка затерлись от частого употребления. А на судьбе
слова «бесы» негативно сказался еще и тот факт, что с
одноименного романа были окончательно сняты все табу и ограничения и
он стал издаваться и переиздаваться наряду с «Дон Кихотом»,
Толстым и другой мировой классикой. В общем, постепенно
слово «бесы» утратило свою былую актуальность и к настоящему
моменту практически сошло на нет, а точнее, обрело абсолютно
нейтральное значение и воспринимается сегодня уже почти как
«шкаф», «стол», «стул», «зонтик» и другие обозначения
предметов обихода. Тогда как за «козла» в определенной среде — к
которой я, как уже сказано выше, к счастью, не имею абсолютно
никакого отношения — судя по всему, по-прежнему кое-кому
приходится «отвечать»...

Не могу сейчас сказать точно, кто почувствовал исчерпанность этого
понятия раньше других, но как-то незаметно на смену «бесам»
пришло слово «большевики». Хотя, кажется, все-таки первыми
так начали называть своих оппонентов-либералов коммунисты,
имея в виду все те же революционные перемены в стране и
крушение СССР. Ну а их противники, видимо, отдавая себе отчет в
том, что нет никакого смысла обзывать коммунистов
«большевиками», так как последнее слово вроде бы и без того всегда было
синонимом первого, вернули его назад в слегка измененном
виде, прибавив к нему приставку «национал»: получилось
«национал-большевики» с намеком на печально известных
«национал-социалистов». Чуть более редким вариантом этого сложносоставного
образования стало определение «красно-коричневые» с
абсолютно идентичной этимологией.

Таким образом, из некогда объединявшего всех понятия «бесы»
постепенно отпочковалось два новых: «большевики», которое
закрепилось за либералами-реформаторами, и «национал-большевики»,
относящееся теперь, главным образом, к членам компартии
Российской Федерации. Но эти сбалансированные паритетные отношения
между идейными противниками длились совсем недолго, а точнее,
ровно до того момента, когда писатель Лимонов и его
сподвижники сами с гордостью стали называть себя
«национал-большевиками». Популярность вновь возникшего объединения среди
молодежи сделала дальнейшее употребление этого словосочетания
совершенно бессмысленным, потому что отныне оно вызывало вполне
определенные ассоциации, не имеющие уже никакого отношения
к тем, для кого первоначально предназначалось.

В результате, коммунистов все окружающие, включая их самых ярых
противников, постепенно снова начали называть просто
«коммунистами», национал-большевики стали называться
«национал-большевиками», и только за радикально настроенной группой либералов
так и закрепилось обидное для них погонялово «большевики».

Иными словами, лишившиеся власти и множества сопутствующих ей
привилегий и благ коммунисты, судя по всему, сегодня должны
испытывать глубокое моральное удовлетворение, так как последнее
слово во всей этой перепалке все-таки осталось за ними!

Ну а самым ключевым понятием девяностых с положительным значением
бесспорно стал «профессионализм»! Невозможно передать, сколько
раз и при каких обстоятельствах мне приходилось
наталкиваться на это слово за последние десять лет! Граждане России
спят и видят, чтобы ими наконец-то управляли по-настоящему
профессиональное правительство и парламент, об экономике и
говорить нечего, армия, само собой, тоже должна стать
профессиональной, литературные критики в один голос твердят о нехватке
в нашей литературе подлинных профессионалов, которые
наконец-то смогли бы порадовать отечественных читателей ладно
скроенными повестями, романами и детективами с занимательными
сюжетами, кинокритики, само собой, озабочены тем же, в
правоохранительных органах, в спорте, в науке, в образовании, среди
астрологов, магов и колдунов — повсюду ощущается одна и та
же проблема: острая нехватка профессионалов! Никогда не
забуду пафосного восклицания, которое лет шесть тому назад мне
довелось услышать из уст одного участника очередного
телевизионного ток-шоу, на сей раз посвященного вопросам религии:
«Монашество — это институт профессионалов, которые
профессионально молятся!»... Пожалуй, только в одном-единственном
случае, когда речь заходит о «профессиональной преступности» это
магическое слово приобретает несколько негативный оттенок, да
и то исключительно до тех пор, пока на экранах телевизоров
не появляется какой-нибудь киллер. А как только он там
появляется, с этого самого мгновения миллионы телезрителей,
отринув все негативное, что когда-либо вызывало в их сознании
слово «преступность», затаив дыхание, вместе с ним начинают
отслеживать в оптическом прицеле его винтовки потенциальную
жертву. И только после того, как раздастся точный выстрел,
многомиллионная аудитория испускает удовлетворенный вздох
облегчения и удовлетворения. Я, конечно, не могу с уверенностью
говорить сразу о миллионах — скорее, в данном случае, я просто
сужу по самой себе и своим близким и, если так можно
выразиться, предполагаю... И думаю, что у меня есть все основания
предполагать, что миллионы людей сегодня восхищаются прежде
всего профессионализмом киллера: тем самым настоящим
профессионализмом, которого сегодня так не хватает отечественным
политикам, милиционерам, врачам, учителям, военным и
госслужащим и по которому так истосковались миллионы наших сограждан!

Иными словами, профессионализм — это несбывшаяся мечта русского
человека девяностых!

Окончание следует.