Проза

* * *

В этом преподавателе, определенно, было что-то убийственное. Кира
Краснова сидела на его лекциях ни жива, ни мертва. Сухой, точный,
педантичный, как ни странно, он был единственным из всех математиков,
кто полностью соответствовал образу идеального математика, который
она нарисовала в своем воображении когда-то очень давно, а потом
забыла. Забыла, потому что столько повидала «неидеальных» математиков!
Математики опаздывали на лекции или уроки, математики философствовали,
математики ошибались в доказательствах своих бесчисленных теорем,
математики шутили и старались «подружиться» с аудиторией, отчаянно
изображая «своих парней», а если математиком была женщина, то
она непременно обсуждала с девочками тонкости кройки и шитья.

Этот математик служил Математике. Служил, как мог, не отвлекаясь
на посторонние объекты, к которым он, совершенно очевидно, относил
и своих слушателей. Он начинал лекцию точно по звонку и заканчивал
точно по звонку, даже если теорема оставалась не до конца доказанной.
Он излагал материал четким математическим языком, нимало не заботясь
об уровне владения этим языком своих слушателей. Отвечая на вопросы,
он не прибегал к упрощениям стиля изложения, так что слушатель,
пытающийся прояснить проблему, запутывался в ней еще больше. Он,
определенно, не дружил с аудиторией и не предпринимал никаких
попыток к такой «дружбе», не выделяя «любимцев», но и не третируя
«аутсайдеров». Но он вполне очевидно демонстрировал удовольствие
или неудовольствие при ответах студентов у доски. Удовольствие
для него равнялось «ничего особенного не произошло, так и должно
быть», а неудовольствие выражалось парой-тройкой коротеньких смешков
или слегка презрительным «это неверно».

Но однажды Кире довелось на собственной шкуре испытать его глубокое
неудовольствие. Это произошло, когда один-единственный раз за
весь семестр он вызвал ее к доске. И когда она допустила в длинном
уравнении одну-единственную ошибку, он посмотрел ей в глаза ледяным,
изничтожающим взглядом. Так ли он страстно любил математику? Или
все же симпатизировал этой скромной, бедно одетой и совершенно
ненакрашенной студентке, скрывая за «льдом» обыкновенную мужскую
неуверенность? Как знать, как знать... Только Кира смертельно
испугалась. Она словно вросла в пол, и ей стоило огромных усилий
не потерять сознание, а закончить решение примера после его правки
и сесть на свое место.

Такой же приступ страха Кира испытала уже на экзамене, когда после
бессонной ночи иксы и игреки прыгали в глазах, путаясь с зетами.
Один за другим решения оказывались неверными. Наконец, из тринадцати
человек, сдававших экзамен в этот день, в аудитории осталось только
двое – Кира и глуповатая Оля Суворова. Кира всегда смотрела на
Олю немного свысока, поскольку та училась за деньги и особыми
способностями не отличалась, в то время как она, Кира, пробивалась
своим умом. И остаться вдвоем с этой глупышкой напротив этого
сухаря, читавшего газету, было большим ударом по Кириному самолюбию.
Пыжась изо всех сил над последним примером, Кира надеялась только
на чудо. Профессор подгонял. Время явно истекало. Не в силах более
напрягаться и почему-то желая угодить преподу, Кира вскочила и
стремительно подошла к его столу. Профессор потребовал объяснить
ход решения. Услышав полный бред, он возмутился и вписал в экзаменационную
ведомость «неудовл» против Кириной фамилии. Все было кончено:
она не верила своим глазам, но чуда не случилось. Неуд красовался
в ведомости. Ей предстояла пересдача.

* * *

С тяжелым сердцем плелась невыспавшаяся Кира на передачу. По дороге
к ней присоединилась неунывающая Оля Суворова. Математик принимал
экзамен у другой группы. Он как будто обрадовался появлению девушек.
Кира в тот день предусмотрительно одела узкую джинсовую мини-юбку
и впервые за весь семестр сделала макияж, притом довольно яркий.

Снова начался экзамен, и снова правильным оказался только один
пример. Но для оценки «удовл», о которой теперь Кира мечтала,
словно о манне небесной, требовалось решить правильно еще один
пример. Экзамен у группы, к которой присоединились девушки, закончился.
Неуд не получил никто. Математик попросил девушек перейти в другую
аудиторию. Кира навсегда запомнила эту аудиторию. Огромный коричневый
зал с массивными скамьями, подымавшимися высоко к потолку, почти
божественной кафедрой и огромной, от стены до стены, доской. Там
тоже сдавала экзамен какая-то группа, и девушки снова оказались
в роли присоединенных. Кире казалось, что она погрузилась в некий
математический космос, почти потонула в нем. Но эта аудитория
все же действовала на нее более умиротворяющее, чем предыдущая,
может быть, потому что в ней не было окон, лился приглушенный
искусственный свет, и работали встроенные в потолок кондиционеры.
Мыслительный процесс пошел быстрее. Оля Суворова с неизменной
улыбкой на крупных пухлых губах наскребла на заветную «тройку»,
и Кира осталась в одиночестве. Вот и последний студент получил
свою «пятерку», и математик решительно подсел к Кире.

Правильное решение, определенно, было где-то рядом. Ей не терпелось
ухватить его за хвост, но оно, проклятое, никак не давалось. Кира
впервые в своей жизни постагла муки рожениц. Ребенок не шел. А
математик неожиданно мягко попросил ее объяснить ход решения.
Он хотел, чтобы она сама увидела и исправила свою ошибку. Но Кира
отупела. Мысль ее судорожно металась между двумя множествами.
Наконец, она категорически заявила:

– Принадлежит этому и этому.

– Что? – изумленно спросил математик и вдруг ласково, но твердо,
добавил:

– Нет. Не принадлежит.

– Принадлежит, – упиралась Кира.

– Не принадлежит, – посмеиваясь, возразил математик.

– А! – осенило Киру. – Значит, этому принадлежит, а этому не принадлежит.

– Да, да, – хитро прищурившись за очками, подтвердил математик,
– этому принадлежит, а этому не принадлежит, – и поставил ей,
наконец, вожделенную «тройку».

* * *

Кире было и грустно, и легко. Грустно, потому что она рассчитывала
на балл повыше, легко – потому что и этот экзамен канул в вечность.
Но к этим двум чувствам вскоре примешалось третье, вытеснив затем
предыдущие два. Сначала это было смутное беспокойство, а когда
она задумалась о его причине, то в памяти, как видеоролик, запустилась
прокручиваться сцена пересдачи, вернее, финальная ее часть с диалогом
о принадлежности. Да, несомненно, диалог получился двусмысленный.
Невольно Кира приоткрыла математику «темные» глубины своего бессознательного.
Вот те на! Будучи в свои двадцать лет еще девственницей, она тайно
помышляла сразу о двух, неизвестных ей пока еще, мужчинах. Ее
мать, давно овдовевшая, любила мужчин, и они приходили к ней.

Мужчины менялись. Пропадали одни, появлялись другие. Иногда, словно
из небытия, восставали пропавшие. Мать запиралась с ними в одной
из комнат. Кира слышала музыку, смех, пьяные голоса, запах табака.
Потом наступала тишина. Наутро мать вела мужчину по длинному полутемному
коридору коммунальной квартиры до туалета или ванной комнаты.
Ни один из мужчин матери, случайно увиденных Кирой, не нравился
ей, а они оценивающе смотрели на ее стройные ноги, маленькие,
едва теплившиеся под платьями груди и округлые бедра, сладко прищуривались
или одобрительно ухмылялись. А Кира смущалась, краснела, опускала
глаза и готова была сквозь землю провалиться.

Мать имела нескольких мужчин, дочь – ни одного. Дочь оказывалась
суперэгом матери, мать – темным бессознательным дочери. Они враждовали,
они заключали мировую, они жили, как единое существо, эдакое мадочь,
домать. Но Кира осознала это только теперь, когда прокручивала
в голове двусмысленный диалог с математиком. И вдруг в ней словно
канал открылся: то медленно сходила на нее, безудержная, страстная
и безнадежная, любовь к этому мужчине. Однако же, как и всегда
бывает, любовь сначала преобразила Киру, подняла ее над землей,
заставила парить, ликуя и кружась, в упоительном танце влечения.
Образ роженицы, примеренный ею на себя на экзамене, оказался в
самый раз, потому что ее акушером, ее тайным мужем, мудрым и мужественным,
стал никто иной, как математик. Ах как сладостно было думать об
их совместном «ребенке» – математике!

* * *

Миновало лето. Наступил очередной учебный год. С каким упоением
слушала теперь Кира лекции по математике, которые, увы, читали
другие преподаватели. Как жадно ловила она любое упоминание математика,
ее математика! А он вел математику у другого курса. Как же завидовала
Кира этим девушкам, часть из которых спала на его лекциях – это
она подсмотрела в дверную щель аудитории.

Кира прогуливала лекции, часами простаивала у заветной двери,
глядя в щелку на математика. Но этого вскоре ей показалось мало.
Тогда она стала показываться ему на переменах. Поскольку математик
был очень точен, оказалось совсем несложно рассчитать время его
появления на этаже. Он имел обыкновение приходить за пять минут
до начала лекции, оставлять сумку в аудитории и прогуливаться
по этажу в полном погружении в свои глубокие математические мысли.
Его задумчивый силуэт со скрещенными на груди руками настолько
контрастировал с общим оживлением и суетой, царившей на этаже
во время перерыва, что Кира, всегда восхищавшаяся «контрастными»
людьми, почувствовала такой прилив завоевательской энергии, что
только с большим трудом могла сдерживаться, чтобы не подойти и
не пообщаться с ним о математических проблемах. Но вместе с тем
она робела и благоговела перед этой абсолютной отрешенностью и
самоуглубленностью, словно встретила святого.

Сперва она только скользила у него за спиной, затем с гордо поднятой
головой стремительно проносилась мимо лифтового холла, где он
стоял, поджидая лифт после лекций, а потом терпеливо ждала, когда
он выйдет из подъезда здания и, слегка сутулясь, потянется к другому
зданию читать свою математику. Он казался ей тогда очень одиноким
и уставшим. Но однажды, к своему удивлению, Кира увидела, как
он энергично подошел к машине марки «Мерседес», видимо, с шофером,
быстро сел в нее, и машина куда-то покатила. Ах, как ей хотелось
знать, куда он поехал, казенная ли это машина или его собственная…
Как ей хотелось как можно глубже проникнуть в его одинокую, как
она полагала, жизнь и остаться в этой жизни навсегда!

И она сделала следующий шаг. Однажды, точно рассчитав время, когда
он дойдет до конца длинного коридора и повернет обратно, Кира
решительно пошла ему навстречу с другого конца коридора. Она шла,
отбросив все сомнения, барьеры и комплексы. Она хотела поговорить
с ним. Он шел ей навстречу, как обычно, медленно, слегка сутулясь,
скрестив руки на груди. Увидев ее, остановился, как ей показалось,
даже почтительно, и, когда она поравнялась с ним и сказала просто
«здрасьте», то услышала в ответ тихое эхо «здравствуйте». Он внимательно
смотрел на нее, и ей показалось, что математически безжизненное
лицо его на мгновение словно вспыхнуло ярким огнем… огнем страсти.
Кире хватило этой встречи на много месяцев вперед.

Она полна была счастьем, гордостью любимой и любящей женщины,
желанием поделиться своей полнотой с окружающими. Но студенты
математика не любили, в лучшем случае, просто уважали за строгость
и точность. Кое-кому из наиболее дружных с ней студенток Кира
поведала историю с пересдачей, снабдив рассказ комментариями «я
его боюсь», «он меня подавляет» или «я уже ничего не соображала».
Кто-то ей посочувствовал, кто-то категорично постарался пресечь
ее страх. Кира испытывала тайное мучительное наслаждение, приоткрывая
дверь в то, что стало для нее святая святых – личным. Она понимала,
что обсуждает с другими свою, личную, жизнь, и наслаждалась тем,
что обсуждала свою жизнь как бы со стороны, и осуждала ее, и словно
искала защиты у чужих от своей, личной, жизни. Вместе с тем, Кира
чувствовала, что, смеясь, осуждая или обсуждая его с другими,
она пытается освободиться от развивающейся зависимости и «голода»,
который все больше и больше беспокоил ее, все меньше и меньше
оставляя времени на размышления.

И вот – новый шаг. Рассчитав время, когда математик догуляет до
угла лифтового холла, Кира выскочила из лифта, завернула за угол
и оказалась лицом к лицу с математиком. Она вовремя затормозила,
потому что следующий шаг неминуемо привел бы к соприкосновению
их тел. Математик сквозь очки обдал ее ледяным холодом, недоумением
и некоторой иронией. Кира, словно ошпаренная, отскочила в сторону
и продолжила свой, выдуманный ради встречи с математиком, путь.

Этот холод в его глазах насторожил ее и заставил быть осторожнее.
Все возможности сближения в результате якобы случайных встреч
были исчерпаны. Ничего не оставалось, как только смириться с обстоятельствами,
обрекавшими ее на одиночество и медленное угасание вспыхнувшей
страсти.

* * *

Чудо все-таки свершилось. Через два года они встретились вновь.
Он снова читал в Кириной группе свою математику, только более
высокого порядка. Внутренне Кира ликовала, хотя внешне, при общении
с сокурсниками, ужасалась. Но ее внутреннее счастье проступало
наружу: Кира подтянулась, приосанилась, приоделась. «Какая ты
стильная!», «что это ты такая красивая?» – слышала она теперь
такие и подобные реплики или вопросы, произносимые с легкой, но,
впрочем, доброжелательной, иронией. Кира только пожимала плечами
в ответ, бросая неопределенное «да, так». Но собрав стипендиальные
гроши и подключив часть мизерной зарплаты матери, она усердно
бегала по магазинам. Цены везде кусались, и приходилось тщательно
рыться в уцененных вещах или в тех немногих, что продавались дешевле
большей части. То цвет был не к лицу, то крой, но выбирать не
приходилось. И восторженно любуясь на себя в примерочной, она
примеряла не столько одежду, сколько образ жены математика. Только
теперь он был для нее не просто математиком – он был ее мужчиной,
более того, в воображении он был ее мужем. И она хотела быть достойной
своего мужчины и своего мужа. А достоинство облику, конечно же,
придавала одежда. Юбка непременно должна быть длинной, хороша
клетка и бордо. Узкий темно-коричневый пиджак с синтетическим
батником, заброшенным матерью еще в начале 80-х и теперь, в начале
90-х, вытащенный Кирой на свет божий. Батника хватало на один
день, после чего подмышки отвратительно пахли потом. Кира ужасно
огорчалась по этому поводу. Потому что стильный костюм можно было
одевать только раз в неделю.

Но не все сокурсники относились к ее преображению с легкой, доброжелательной
иронией. Бывшая подруга, еще на младших курсах отбитая у Киры
другой сокурсницей, но затаившая на Киру обиду за то, что та,
не вынеся издевок соперницы, добровольно вышла из состава временно
образовавшейся троицы, однажды, стоя посреди стайки сбившихся
вокруг нее студентов и студентов, поскольку она любила быть в
центре внимания, объявила – а обсуждали как раз состав преподавателей
на семестр – что знает, кто любит Лисковского, такова была фамилия
математика. Кружок изумленно притих, поскольку такую новость,
что кто-то любит Лисковского, никто не предполагал услышать. И
в наступившей тишине Светлана Виноградова, сияя голливудской улыбкой
знания, кивнула на одиноко собиравшую сумку Киру, которая сначала
даже не поняла, погруженная в свои мечты, о чем идет речь. Но
почувствовав на себе взгляды, она насторожилась.

– Правда, Кир? – обратилась к ней Светлана.

– Что – правда? – недоуменно спросила Кира.

– Ты ведь любишь Лисковского?

Киру словно током ударило. Она вспыхнула от стыда и гнева. Все
тело забила мелкая, противная дрожь. Виноградова издевалась. Виноградова
что-то прознала и решила за что-то ей, Кире, отомстить. Впрочем,
она понимала за что. Кира собрала все мужество и спокойно и твердо
ответила, делая упор на каждом слове:

– Ты ошибаешься, Света.

– Я ошибаюсь? – не унималась Виноградова. – Я не могу ошибаться.

– Света, ты ошибаешься, – настойчиво, хоть и не глядя в глаза
задире и вообще не глядя ни на кого, повторила Кира и решительно
и быстро направилась к выходу из аудитории.

– Я пошутила, Кир, я пошутила, – оправдывалась вслед Виноградова.

– Тайная страсть, – вдруг заключил один из студентов, и у Киры
возникло такое чувство, будто ей на спину повесили табличку, на
которой черными буквами на белоснежном фоне страшными провалами
зияли эти два припечатанных тайно несимпатизировавшим ей студентом
слова «тайная страсть».

* * *

На первой лекции Кира села за последнюю парту. Но ничего необычного
не произошло, кроме того что математик выглядел отдохнувшим и
загоревшим под солнцем юга. Но, как и прежде, оставив сумку в
аудитории, он погулял пять минут по коридору – это помогало сконцентрироваться,
и, как и прежде, говорил чересчур интеллектуально. На первой лекции
собрался весь курс, затем народ постепенно стал рассеиваться.
Никому он не был так нужен и интересен, как Кире. Она боялась,
она любила, она маялась от безысходности. И вновь стала привлекать
к себе его внимание. Теперь она откровенно демонстрировала скуку.
И чем заумнее говорил математик, тем больше скуки на лице старалась
изобразить Кира. Однажды когда голос его вдохновенно вознесся,
воспевая некую формулу, голова Киры упала на стол, она закрыла
глаза, изображая глубокий сон.

Но в таком состоянии ей долго пребывать не пришлось. Математик
начал вызывать к доске для проверки усвоения теоремы. Киру пробрала
дрожь. Она немедленно вскочила и, громко стуча каблуками, вышла
из аудитории. Сердце ее бешено колотилось, мысли стремительно
проносились в голове одна за другой, и ни одну ей не удавалось
поймать. Она нервно ходила по пустому в этот час коридору. Наконец,
немного успокоившись и решив, что «опасность» миновала, заставила
себя снова войти в аудиторию. Но Кира «попалась». Математик, казалось,
только того и ждал. В мертвенной тишине четко и торжественно,
немного нараспев, прозвучала ее фамилия.

И снова она допустила в огромном примере одну-единственную ошибку.
Не глядя на нее, Математик обратился к аудитории с вопросом, где
неверно. Ее соседка по парте, вечно смеющаяся, вся усеянная веснушками,
Аня Зипунова, регулярно пропускавшая лекции из-за устроенной семейной
жизни, сходу и, как всегда, смеясь, нашла изъян. Но по интонации
математика Кира поняла, что все же он ею доволен. Да и она осталась
довольна собой.

За исключением этого приключения, в течение семестра больше ничего
необычного или сколько-нибудь значительного не случилось. Математик
читал курс, с каждой лекцией усложняя проблематику, аудитория
убывала, семестр, а с ним и Кирины надежды и мечты, близились
к концу. Но вот на одном из последних занятий, когда в аудитории,
кроме Киры, сидело всего три человека, математик неожиданно отвлекся
от темы, хотя и по теме. Но Кира испытала легкий шок: он заговорил
о своей дочери. Впервые за все то время, что она его знала, возникла,
словно из небытия, его личная жизнь. Оказывается, у него есть
личная жизнь! Оказывается, у него есть дочь! Только в сказках
детей приносят аисты или их находят в капусте – дочь родилась
путем оплодотворения, несомненно, не из пробирки. Потому что слишком
чистыми были его рубашки, слишком наутюженным – его пиджак, слишком
правильно повязанными галстуки и слишком элегантно и точно подобранными
– цвета. «Женат!» – эта мысль камнем упала в самое сердце Киры,
и сердце дрогнуло, и по сердцу пролегла глубокая трещина. И сердце
готово было разорваться на части, разлететься на куски, разметаться
во все стороны. Но соблазнительно и сладко зашевелилась другая
мысль – «любовница». Да, да, она вполне может стать его любовницей.
Встречаться на буднях. В дневные часы. Где? В гостинице или он
будет снимать квартиру, где она устроит уютное гнездышко… Кира
очнулась. Лекция закончилась. Математик что-то снова объяснял
её «сопернице» – круглой отличнице Насте Долговой.

Настя не страдала, не мечтала и не маялась, как Кира. Она «брала»
математика вопросами. Этот педант глубоко интересовал ее, и после
каждой лекции она подходила к нему с каким-нибудь математическим
вопросом. Он никогда не отказывал. Ничего особенного – просто
вот в этом примере… И он послушно поворачивался к доске вслед
за ней, и они летали и летали в математических эмпириях, она –
забывая о следующих лекциях, он – о следующих курсах. А Кире оставалось
только, вздохнув, молча и тихо выходить из аудитории. Однажды
и она придумала вопрос к математику, но поняла, что с Настей ей
тягаться не под силу: едва прозвенел звонок, Настя, которая всегда
садилась за первую парту, тут же задала вопрос, увлекая математика
в мир своих математических проблем.

* * *

И вот настал решающий день – день экзамена. Вернее, их было два,
но Кира решила сдавать в первый. Наконец, должно было все решиться.
Теперь она поймет, как же математик относится к ней на самом деле.

Билет достался удачный: почти все примеры разбирались на лекциях.
Кроме одного. А математик оказался на удивление добрым. Он почти
подсказывал решение, он тянул ее на пятерку. Кира, бледная, смятенная,
стояла перед его столом, дрожа и опустив глаза. Ему хотелось говорить
о математике с ней. А быть может не только о математике… Но она
упорно не поднимала глаз. Она не хотела говорить о математике.
Она хотела увидеть в его глазах любовь, но боялась наткнуться
на холод и замерзнуть, и поэтому только молча слушала, не мигая
уставившись в тетрадный лист, исписанный математическими знаками.

Она не решила примера, несмотря на его подсказки, и получила оценку
«хорошо». Все закончилось. Она возвращалась домой по хрустящему
снегу без мыслей и без чувств, почти без сознания.

* * *

Прошел год с того дня, как она видела его последний раз. Год,
состоявший из двух семестров, и ни в один из семестров он не читал
лекций на Кирином отделении и вообще не читал лекций в том корпусе,
где училась Кира. Но для нее это уже не имело значения. Раз она
упустила такой шанс, такую возможность, то неужели что-то можно
было бы изменить, читай он лекции в пределах ее досягаемости.
Стоять под дверью и смотреть в щелку уже казалось ей и унизительным,
и неинтересным, и бессмысленным. Она надеялась теперь только на
чудо. Но чуда не происходило, и оставалось перебирать в душе лишь
несколько приятных мгновений. Эти мгновения, словно старые, потрепанные
игрушки, смотрели на нее грустными, впалыми, глазами, всем своим
видом умоляя не бросать их, не выбрасывать, а бережно хранить,
время от времени мыть и переставлять. Но они требовали внимания
слишком часто. Кира попробовала уйти в учебу. Она сделалась круглой
отличницей, получала повышенную стипендию и подумывала об аспирантуре,
но не могла сосредоточиться ни на одной проблеме, которую находила
для решения. Чтобы учиться в аспирантуре, необходимо было найти
или придумать глубокую проблему, глобальную проблему, малоизученную
проблему. Кира металась от преподавателя к преподавателю. Бывало
что, начиная писать курсовую работу, не знала как закончить и
бросала тему. Порой вопрос оказывался слишком изученным, а своих
оригинальных мыслей по этому поводу у нее не находилось. А иной
раз проблема, как говорится, не стоила выеденного яйца и исчерпывалась
последней фразой курсовой. Получалось, что, несмотря на отличные
знания, ей по сути нечего сказать в избранной отрасли человеческого
знания.

Как-то раз, умно рассуждая с очередным преподавателем по выдуманной
проблеме и осознавая, что в очередной раз она несет интеллектуальный
бред, несмотря на охотное поддакивание профессора, Кира, сама
не зная почему, внимательно посмотрела в огромное, от пола до
потолка, окно кафедры и увидела знакомый силуэт, одиноко двигавшийся
по аллее, ведущей к корпусу, где, она это знала, находилась кафедра
математика. К этому корпусу, одиноко, быстро и неуклонно, двигалась
одна её знакомая сокурсница. «Что ей там понадобилось?» – подумалось
Кире. И вдруг, озарением в голове, сверкнула молния мысли «пересдача».
Да, да, Мария Плиткина приближалась к пересдаче, приближалась
к нему, в этом не могло быть никаких сомнений. Скоро она увидит
его, возьмет билет, сядет, куда он укажет, и станет готовиться,
а потом он сядет рядом с ней, и она вполголоса, чтобы не побеспокоить
окружающих студентов или преподавателей, поведает ему результаты
своих математических размышлений на заданную тему, и результатом
такого сближения носов, губ и усов, глаз и очков явится… Кира
очнулась. Профессор смотрела ей в рот, поскольку была ниже ростом
и поскольку любила слушать студентов, что бы они ни говорили:

– Да, да, продолжайте.

– Да, так вот, я думаю, если… – и Кира, забыв где и когда остановилась,
продолжала с того, чем хотела закончить. Теперь она твердо знала,
что ей нужно – пересдача.

В самом деле, эта злосчастная и памятная оценка «удовлетворительно»
может лишить ее шансов на получение красного диплома, который,
несомненно, очень бы пригодился при поступлении в аспирантуру…
Но пока – зеленым светом сияла пересдача.

* * *

Оказалось, что допуск получить не так-то просто. Пришлось обивать
пороги учебной части и деканата, где декан, обиженно вытянув пухлые
губки, спустив на маленький нос большие очки, чтобы максимально
отгородиться от просителей, устало и раздраженно внушала «троечникам»,
что им не место в аспирантуре престижного учебного заведения.
Кира переписывала заявление несколько раз. Сначала потребовалось
обосновать причину пересдачи. Затем – указать учреждение, в котором
предполагалась учеба в аспирантуре, и, наконец, не указывать в
качестве такового родной вуз. И тогда Кира вспомнила про один
научно-исследовательский институт, преподаватель которого читал
когда-то спецкурс по тематике лекций математика. Как же она раньше
не подумала об этом! Ну, конечно! Оставалось только придумать
проблему из этой области. А пока – пересдача!

Выбив допуск, Кира тянула время в предвкушении новой встречи с
математиком. Наконец, подготовившись и внешне, и внутренне, она
набрала заветный номер. Ответил довольно приятный женский голос.
«Геннадий Егорович? А он – в командировке. Будет нескоро. Ах,
пересдача. Звоните».

Кира долго, словно пришибленная, сидела на стуле с трубкой на
коленях, слушая истеричные гудки. Наконец, тяжело поднялась и
медленно опустила трубку на рычаг. В лучах заходящего солнца комната,
доселе казавшаяся ей милой, уютной, гостеприимной, предстала отвратительной,
бедной, холодной, отчужденной. В ней нельзя было не только жить,
но просто находиться. Но Кира бессильно стояла посреди этого столпотворения
старомодной мебели, потертых ковров, книг, сваленных кучами по
всем углам и шкафам, сдобренного толстым слоем пыли. В этот миг
ощущение полного одиночества накрыло ее, словно ядовитая пена
– Помпею, и едва не сбило с ног. Но она продолжала стоять, дыша
ядовитыми парами этого нового чувства.

* * *

Математик вернулся из командировки, но Кира не спешила с ним встретиться.
Ей хотелось просто посмотреть на него. Она сидела в лифтовом холле,
следя за входящими и выходящими из лифта, но едва не пропустила
его выход, так быстро, словно двадцать пятый кадр, промелькнул
он перед ее глазами.

За окном стемнело. В холле зажегся свет. Но не все лампы работали
исправно, отчего создавался зловещий полумрак. Кира притаилась
в углу в кресле для посетителей и, словно черная кошка, слилась
с сумерками.

Он закрыл комнату кафедры и направился к лифту. В коридоре и холле
не было ни души. Огляделся вокруг. И куда только смотрит хозяйственная
часть! Половина ламп который месяц не горит. Вдруг ему стало не
по себе. Показалось, что кто-то внимательно изучает его со спины.
Он оглянулся, но никого не увидел. Ерунда! Переработал, видимо.
Но ощущение взгляда не проходило. Лифт, как нарочно, не подходил,
забирая остатки людей с других этажей. Он снова оглянулся. В самом
дальнем углу холла определенно было что-то… или кто-то.. Он сделал
шаг, другой, третий… и застыл, охваченный неизъяснимым страхом.
Вспомнился недавно виденный триллер. А что если… Но тут подъехал
долгожданный лифт, набитый народом, и радушно раздвинул створки,
приглашая войти. В лифте было светло и дружелюбно, несколько знакомых
лиц приветливо закивало и заулыбалось. Лисковский с грехом пополам
втиснулся в эту душегрейку и, облегченно вздохнув, покатил вниз.

Кира поднялась с кресла. Одиночество в малознакомом здании показалось
менее тягостным, чем одиночество в собственной квартире. Она прошлась
по этажу, потом стремительно пронеслась в танце, мурлыча популярную
песенку. Потом важно прошествовала, выпятив худую грудь и взяв
подмышку потрепанную сумку. Когда фантазия истощилась, она решила
уходить. Но лифты отключили. Предстояло проделать путь к выходу
по полутемным лестницам. Однако лестниц оказалось несколько, и
каждая была с ответвлениями, углублявшимися в очередные коридоры,
которые порой оказывались тупиками.

Она металась по лестницам и переходам, как загнанный зверек, в
поисках выхода, пока, наконец, не вырвалась в совсем незнакомое
пространство. Это оказался замкнутый внутренний двор здания. Кира,
страдавшая клострофобией, запаниковала, начала задыхаться. Сердце
бешено колотилось. Она снова нырнула в подъезд, из которого вышла.
В конце концов, совершенно обессиленная, она вышла из спящего,
темного здания на безлюдную улицу и поплелась к закрывавшемуся
метро.

* * *

На следующий день Кира вновь явилась на кафедру математика. В
комнате одиноко и очень уютно сидела немолодая женщина. Кира тут
же позавидовала ей. Ведь она всего лишь пять минут назад общалась
с ним. Женщина дала Кире еще один телефон, по которому скорее
можно было найти Лисковского.

Вернувшись домой, Кира решила, наконец, «играть по-крупному» и,
уютно устроившись в любимом кресле с телефоном на коленях, глядя
на зарево заката за окном, набрала новый номер.

– Алло, – с достоинством ответил низкий мужской голос.

– Геннадия Егоровича, пожалуйста.

– Я слушаю вас, – ответил тот же голос.

Глядя в лицо заходящего солнца, Кира представилась и забубнила
что-то о пересдаче. И снова все оказалось очень обыденно. Математик
сухо назначил день и время пересдачи. Кира сухо попрощалась и
повесила трубку.

* * *

В назначенный день и час она открыла тяжелую дверь кафедры. Но
его там не оказалось. Молоденькая лаборантка попросила Киру подождать.
Потекли минуты напряженного ожидания. Кира рассеянно пролистывала
старую тетрадь с лекциями, формулы, словно зайцы, мелькали перед
глазами и моментально скрывались в кустах примеров или, нанизываясь
друг на друга, создавали причудливые, непереводимые высказывания
этого непостижимого для нее языка – языка математики. Наконец,
появился он, носитель этого языка, абориген ее необитаемого острова,
острова любви.

В этот день они виделись последний раз в жизни. Из пяти предложенных
к ответу вопросов билета она снова не ответила на один, он снова
ее тянул на «отлично» и снова безуспешно. Они снова сошлись на
оценке «хорошо» и больше ничего не сказали друг другу.

Кира поступила в аспирантуру, придумав проблему, связанную с проблематикой,
которой занимался математик. Она занялась исследованием пределов
и сходимостей. Она поняла, что с детства для нее большой загадкой,
неразгаданной даже математиком, являлось приближение к пределу,
когда кривая целую вечность стремится к пределу и все не может
его достичь.