Литературная критика

Неистов и упрям,
Гори, огонь, гори.
На смену декабрям
Приходят январи.

Нам всё дано сполна -
и радости, и смех,
одна на всех луна,
весна одна на всех.

Прожить лета б дотла,
а там пускай ведут
за все твои дела
на самый страшный суд.

Пусть оправданья нет,
и даже век спустя
семь бед – один ответ,
один ответ – пустяк.

Неистов и упрям,
гори, огонь, гори.
На смену декабрям
приходят январи.

Когда мы смотрим на этот текст, мы немедленно замечаем некоторые
кажущиеся смысловые противоречия в нем. Укажем на три из них.
Во-первых, текст называется, по одной из строк, «гори, огонь,
гори», однако в тексте не говорится о том, что этот огонь
согревает, светит или еще как-то помогает или приносит
радость героям песни. Об этом огне мы узнаем только, что горение
огня параллельно смене времен года, так что просьба «гори,
огонь, гори» фактически имеет смысл «иди, время, иди». В
результате образ огня может показаться немотивированным.
Во-вторых, если предположить, что огонь дает героям песни надежду
зимой, потому что в декабре и январе холодно, а в будущем (а
именно весной) станет тепло, то почему тот же огонь
отказывается помогать героям песни через век, когда их ждет страшный
суд? В-третьих, в тексте говорится об одной весне, в
противоречие с тем, что в первой и снова в последней строфе
говорится о зацикленности времен года, и, следовательно, о
множественности весен. Это противоречие усилено тем, что весна
зарифмована с луной, фазы которой имеют циклическую природу, как
и времена года.

Я хочу предложить способ прочтения этого текста, при котором все
вышеперечисленные кажущиеся противоречия находят себе
объяснение.

Неистов и упрям,
Гори, огонь, гори.

Герой говорит о каком-то процессе (который он обозначает словом
«огонь»), который трудно остановить (этот огонь «упрям»), при
этом герой уверяет нас, что этот процесс и не нужно
останавливать («гори, огонь, гори»). Пока мы не знаем, о каком огне
идет речь.

На смену декабрям
Приходят январи.

Герой говорит о цикличности своего существования, о том, что после
каждого конца снова следует начало. Как мы понимаем,
упрямство огня способствует этой цикличности.

Нам всё дано сполна -
и радости, и смех,

Герой говорит, что его существование наполнено страстями и
доставляет ему наслаждение. Поскольку, как нам сказали выше, огонь
способствует циклическому возобновлению существования героя,
теперь мы понимаем, почему герой благодарен огню.

одна на всех луна,
весна одна на всех.

Вначале герой говорит, что луна одна, и это нас не удивляет: луна в
небе одна. Однако когда герой говорит, что есть лишь одна
весна, это удивительно, поскольку выше герой сказал нам, что
его существование циклично, и использовал при этом именно
календарные образы. Если месяцы (декабрь, январь) повторяются
каждый год, то почему не весна? Давайте вернемся к луне и
попробуем провести аналогию между весной и луной, учитывая то,
что мы поняли, что в песне много говорится о времени, и, в
частности, выше герой уже сказал нам о месяцах. Когда мы
говорим о луне, иногда мы ведем речь не о луне как о неизменном
небесном теле, а о конкретном появлении луны в этом месяце
(«новая луна», «молодая луна», «старая луна»). Аналогично, мы
должны понять, что герой меряет свою жизнь циклическими
отрезками, в каждом из которых весна одна, и символическая
граница между которыми лежит, очевидно, между декабрем и
январем.

Прожить лета б дотла,
а там пускай ведут
за все твои дела
на самый страшный суд.

В этом тексте последовательно используются слова, обозначающие всё
более длинные отрезки времени – месяцы (декабрь, январь,
луна), времена года (весна, лета – как производное от «лето»),
годы (лета), наконец, век – и затем в конце снова месяцы
(декабрь, январь). Возникает вопрос: на каком этапе, после
какого из этих отрезков времени происходит тот страшный суд, о
котором позже говорит герой? Можно представить себе два
варианта. Первый – это что суд происходит вне и после всех
циклических отрезков существования героя. А именно, проходят все
отпущенные герою годы (лета), а потом (век спустя) происходит
суд. Логика текста заставляет нас отвергнуть этот вариант, в
частности, потому, что текст два раза утверждает, что после
каждого декабря следует январь, значит, годы никогда не
кончаются. Второй, более логичный вариант – это что суд
происходит периодически, на стыке между циклическими отрезками
существования героя (скорее всего, на границе между декабрем и
январем). Таким образом, мы должны понимать строку «прожить
лета дотла» не как «прожить много лет дотла», а как «прожить
каждый отдельный год дотла», или даже проще «прожить лето
дотла». Такое прочтение хорошо согласуется с остальными
строками песни: например, именно потому, что каждое отдельное лето
прожито «дотла», оправданно зимнее беспокойство героя в
первой и последней строфе о том, чтобы хватило огня до
следующей весны.

Пусть оправданья нет,
и даже век спустя
семь бед – один ответ,
один ответ – пустяк.

Таким образом, мы убедились, что существование героя циклично: он
рождается в январе, умирает в декабре, а в промежутке между
декабрем и январем его судят за его дела. Впечатления весны и
лета (радость, смех) ассоциируются у героя с огнем, который
к концу лета догорает (дотла), но, тем не менее, его
хватает, чтобы обеспечить герою новое рождение в январе.

Эта модель существования героя удивительно хорошо согласуется с
буддийской моделью мира. Единственное различие между буддийским
подходом и подходом героя этой песни состоит в оценке этого
круговорота жизни: буддисты хотели бы перестать
перерождаться, тогда как герой Окуджавы хочет, чтобы этот круговорот
продолжался вечно (гори, огонь, гори).

Не утверждая, что Окуджава знаком с кругом буддийских образов, мне
хотелось бы отметить, что не только модель существования
героя, но и образы в этой песне совпадают с буддийскими. А
именно, когда герой говорит об огне, речь идет об одном из
центральных образом буддизма – об огне впечатлений и страстей,
который делает существование циклическим и приводит к вечным
перерождениям; буддист, вероятно, согласился бы, что слова
«неистовый» и «упрямый» подходят этому огню. Когда говорится о
весне и луне, буддист немедленно связал бы эти два образа с
буддийской пасхой, которая отмечается в одно из весенних
полнолуний как день, в который Будда достиг просветления и,
соответственно, разорвал круг перерождений; вот почему именно
та весна и та луна являются единственными (одна на всех луна,
весна одна на всех). Когда героя судят за дела в его
предыдущей жизни, речь идет о карме (слово «карма» означает именно
дело, действие). Семь бед, о которых говорит герой,
описывая суд, могут быть истолкованы как семь факторов просветления
в буддизме – каждый из них является «бедой» в том смысле,
что он не достигнут героем, и поэтому герой обречен на новое
перерождение. Впрочем, герой не думает, что его перерождения
являются несчастьем, он говорит, что это «пустяк». Слово
«пустяк» показалось бы буддисту неслучайным – оно слишком
похоже на слово «пустота», которым буддисты характеризуют все
явления мира.

Подводя итоги, можно сказать, что, хотя Окуджава в целом не является
буддийским автором, буддийская модель перерождений и
буддийские образы удивительно подходят для понимания этой песни
Окуджавы. Вероятно, это вызвано тем, что Окуджава, как
известно, написал эту песню в заочной полемике с песней
Сребрянского «Быстры, как волны, дни нашей жизни», которая говорит о
неминуемой смерти, после которой от человека ничего не
остается:

Умрёшь – похоронят, как не был на свете;
Сгниёшь – не восстанешь к беседе друзей.

Пытаясь написать песню, описывающую мир, в котором существование
человека простирается за пределы смерти, Окуджава естественным
образом создал модель мира, похожую на буддийскую.