Онтологические прогулки

Настоящее сверх всякой меры глубокомысленное исследование автор посвящает Косте Крылову и Диме Быкову, вдохновившим его своими выдающимися трудами, соответственно - этим и этим .

О текущем моменте

Здравствуйте, уважаемые друзья! Или враги. Зимой оно всегда так: друзья, готовые заслуженно тобой восхищаться, улетают на юг, а воронье слетается с загородных помоек. А может, и не зимой.

Устал что-то я. Хочется в управдомы. Надоело писать. Слова не приносят радости. Paroles, paroles… Была такая песня, ага. Сейчас будем, как академик Сеченов - умирать под диктовку. Помните, у Шукшина был рассказ? Или не Сеченов - но не важно.

Тяжелая лира

Вот тут где-то рядом роится мой излюбленный враг Дима Бавильский. От него пахнет просвирками. Он любит говорить, что я не литературный критик, а просто дерьмо. И это глубоко правильно! Я скажу с последней прямотой, что в литературе - человек абсолютно случайный. Хотя в детстве любил читать книжки (потом это прошло) и даже с горем пополам закончил филфак пединститута. У меня была дипломная работа по интермедиальной цитации. Это когда в произведениях одного медиального ранга (скажем, музыки) цитируются образы произведений другого (скажем, литературы).

Для защиты я изготовил наглядное пособие - интермедиальную цитату сборника стихов Ходасевича «Тяжелая лира». В одной из аудиторий стояло пианино без клавиш (видимо, по ним диплом уже защитили) и нижней деки, сгодившейся кому-то на отличный журнальный стол. Используя пассатижи и рукоятку швабры, я выломал из несчастного инструмента три басовых струны. Натянул их деревянное унитазное сиденье строгой дорической формы. И, сгорая от счастья, представил сей предмет пред очи экзаменационной комиссии. Надо ли говорить, как она была рада?

Одеревенел

После «Тяжелой лиры» наши интермедиальные отношения с литературой прервались надолго. Но еще до того я успел ступить на стезю постинтеллектуализма. О том, как это случилось, было рассказано неоднократно - что ж, расскажу в последний, окончательный раз. Было это на третьем курсе. Шел в библиотеку, гляжу - дерево. Остановился, курю. Потом докурил, но стою - интересно. Дерево… знаете, оно такое... У него кора... Повернулся и зашлепал домой. В следующий раз оказался в читальном зале лет через пять, - было это зимой, и нам с Андрюшей Колотилиным вздумалось комфортно выпить в библиотеке портвейну.

Начало

Но это было так, первый звонок… Более глубокое погружение в постинтеллектуализм состоялось попозже, когда, сменив, как и положено будущему писателю, с дюжину неброских мужских профессий (штукатур, дизелист, рекламный агент), я волею коррупции среднего звена оказался ассистентом кафедры культурологии Ставропольского госуниверситета. Ее заведующий (тоже будущий писатель хоть куда - в прошлом член сборной СССР по акробатике) жил когда-то в одном общежитии с моими родителями.

Культурология была на ставропольщине делом новым, с чем ее едят, никто толком не знал, и на вопрос, в чем будут состоять мои должностные обязанности, не давали ответа. Взятые напрокат омерзительные монографии Когана не вдохновляли. О существовании Франкфуртской критической теории я покамест не знал. «Социология культуры» Дугина еще не вышла. Вооружившись смутными воспоминаниями об изученных на первом курсе трудах ритуально-мифологической школы, я принялся упромысливать культурологию самостоятельно.

Не имея в собственной голове готовой системы, я пытался преподать это студентам как главную фишку будущего постинтеллектуализма - мне, мол, не нужны ваши знания о том, что до вас думал и говорил кто-то другой, я хочу, чтобы вы додумывались до всего самостоятельно, минуя источники. (Как ваш преподаватель - имелось в виду.) Привязка к антропологии обусловила будущие симпатии постинтеллектуализма к традиционным обществам и его дремучий луддитский пафос. Если помните, первым манифестом зрелого литературного постинтеллектуализма было выступление против «издательского бизнеса» и книгопечатанья. Впоследствии этот частный тезис был переосмыслен следующим образом.

Великое противостояние

Современный мир представляет собою арену борьбы двух мегатенденций. С одной стороны - цивилизация, еще несущая в себе остатки Традиции, то есть цивилизация национального государства, восходящего к общинным и родовым связям. С другой стороны - цивилизация Глобализма, в которой разрыв между атомизированными «индивидами» компенсируется технологиями - финансовыми, политическими, социальными, бытовыми.

Еще недавно слово «технология» не имело в русском языке множественного числа. У него не было самостоятельной, целокупной семантики - технология не могла существовать сама по себе, она была предикатом, «технологией чего-то» - как правило, материального производства. Затем технологии расплодились и им понадобилось множественное число, чтобы общаться друг с другом напрямую, минуя собственные, ставшие лишними, субъекты. Это весьма напоминает антиутопию «Терминатора» - бунт машин, осознавших ненужность (или, по крайней мере, не важность) породившего их человека.

В некотором роде понятию «технологий» в традиционном обществе соответствует понятие ритуала, алгоритмизирующего сакральный смысл бытия. Однако, профанируя миф, ритуал не отменяет его. Напротив, соединяя смысловое пространство мифа с актуальным пространством обыденности, ритуал депотенциирует миф внутри обыденного пространства. Такова, в частности, роль обычаев и суеверий, столь недальновидно нелюбимых Денисом Яцутко. Стуча «по дереву», плюя через плечо или бросая туда же рассыпанную по неосторожности соль, говоря друг другу рационально мотивированное но коммуникативно бессмысленное слово «пожалуйста» (пожалуй, старый), мы переносимся в трансперсональное измерение - в мир духов и предков, напоминающих нам о том, что: а) мы в не одиноки во вселенной; б) этот мир придуман не нами; в) а значит, не нам его и менять.

Если ритуал адаптирует миф к обыденности, то пафос технологий, напротив, заключается в том, чтобы абсолютизировать обыденность через ее произвольную мифологизацию. Сакральное знание не реконструируется, а «деконструируется» (разбирается на части для последующей произвольной сборки и произвольного же использования), не реставрируется, а назначается на пустом месте. Одним из примеров такого назначения является то, как мы научились обращаться с понятием «культовый». Скажем, «культовый» в России писатель Паоло Коэльо был назначен таковым его местными издателями и действующими в их интересах промоутерами его паблисити-тура.

Постинтеллектуализм

Обратный эффект профанной мифологизации описан американским изобретателем слова «постинтеллектуализм» Дональдом Вудом - этой белой вороной (а то и мухой) в ряду колоссальных жополизов глобализации типа

Тоффлера, Фукуямы и Бодрийяра. Задавшись практически полезным вопросом - почему американские детишки, которые так много смотрят такой полезный для американского общества телевизор, решительно разучились читать и писать, этот маленький, но честный мыслитель пришел к занимательнейшему открытию. (Его книгу я, естественно, не читал, поэтому просто излагаю своими словами то, что в ней должно быть написано.)

«Высокотехнологичный» быт ведет к упрощению пользовательских навыков («просто нажми на кнопку»). Чем меньше обывателю нужно знать об окружающем его мире, чтобы уметь им пользоваться, тем тупее обыватель становится. Ему незачем рационально относиться к среде своего обитания и понимать, «как она там устроена» - надо лишь выполнять простейшие алгоритмы, и еда сама потечет в рот, а говно - в уши.

Мир «кнопок» - это магический мир. Он делится на «жрецов» (программистов того или иного технологического процесса) и профанов, т.е. потребителей, уверенных в том, что жареная картошка растет на деревьях (иначе зачем мы платим налоги). Но жрецы - это, как правило, узкие специалисты лишь в одной кнопочной области. В других областях (скажем, не картошки, а репы) они точно такие же «нажимальщики», и так же уверены, что пареную репу добывают из микроволновок (иначе зачем мы добросовестно делаем свое дело). Тяжкое наследие тейлоризма!..

Технологичный мир - это мир вовсе без жрецов, мир магии предрассудка, творимой самими профанами. Вот вам ее пример. Известно, что прямая телевизионная реклама является самым неэффективным способом продвижения товара на рынок. Наткнувшись на рекламный блок, телезритель либо впадает в прострацию, либо переключает канал. Чтобы новый брэнд дошел до его сознания, требуется до полугода упорной долбежки, а это означает громадные финансовые расходы. Следовательно, продавцы товаров должны бежать от телевизионной рекламы, как черт от ладана, а продавцы рекламного времени и изготовители рекламных роликов - быть самыми невостребованными и нищими неудачниками на свете.

Но это если подумать. Предрассудочники - не думают. В их скрижалях записано, что на рекламу должно быть выделено столько-то священных процентов бюджета, в том числе на телевизионную - столько-то (как правило, львиная доля). Они несут эти деньги на телевиденье, как глупый дикарь несет жрецу ягненка для жертвы. Что тот с ним будет делать - дикаря не касается. А поскольку жрец - тоже профан (он знает, как правильно продавать рекламное время и как правильно снимать ролики «с сексуальным подтекстом», но совсем не разбирается в апельсинах, которые ему предлагается рекламировать), то и ничего хорошего он с этим ягненком не сделает. И дикарь, будучи жрецом в апельсинах и профаном в рекламе, этого не поймет

Современный человек (заключает Д. Вуд, про которого все забыли) не иррационален - он иррационализирован. Он не вернулся в «первобытное» или «синкретичное» состояние сознания, как полагали апологеты постмодернизма, а просто отказался от опоры на рационализм, характеризовавший цивилизацию «модернити» начиная, как минимум, с эпохи Просвещения. Отсюда и предложенное Вудом название этого состояния - post-intellectualism. На этом наши с ним оценки расходятся.

Дело в том, что Вуд описывает «материальную» культуру, в которой он сам, будучи презренным американцем, безнадежно укоренен. Пресловутые «информационные технологии» распространили свою компетенцию не только на политику, но и на философию, изнасилованную постструктуралистскими шашнями «знания» с «властью». Не только на медиа, но и на западное (по генезису) массовое искусство. По сути это было экстраполяцией принципов материального производства в нематериальные области. Наши охранители в известном смысле правы, когда говорят, что на западе нет «духовности».

Технологические связи между индивидами в «гражданском обществе» осуществляются «по горизонтали», тогда как мир истинной, не предрассудочной магии - это мир вертикальный. Жрецы на то и нужны, чтобы осуществлять связь между его «ярусами» - верхним, средним и нижним. Протестанты же сначала отменили жрецов, а потом забыли и то, зачем те когда-то были нужны. Их наследники - либералы, адепты «гражданского общества», отменив вождей-правителей (известный тезис о «президенте - наемном служащем»), логично пришли к отрицанию сперва национального государства, а затем и самой нации. Так что глобализм - это не предательство либеральной идеи, как считают некоторые ее защитники, а напротив - логическое ее следствие.

В идеальном гражданском обществе никто не должен выделяться, политкорректность требует равняться по самым убогим. Джорджа Буша-среднего потому и поставили во главе американской олигархии, что он откровенный дебил. Богочеловеческий фактор, фактор воли, избранности, призвания не играет никакой роли. В «горизонтальном» обществе все должны быть профанами, а исторический результат достигается сам собой, по законам предрассудочной магии, к в вышеописанном случае с телевизионной рекламой. Но причиной этого «отступления от человека» и передачи его полномочий некоей самодостаточной и саморегулирующейся системе «технологий» был именно европейский рационализм. Если для Вуда эпоха Просвещения - это утраченный золотой век, то для традиционалистов, в известном смысле наследующих просвещенческому диссиденту Руссо, это корень всего творящегося в «модернити» зла. Для Вуда post-intellectualism - это плохо. Для меня - хорошо. Для меня это антоним понятия «предрассудочность».

И все же я благодарен Дональду - совсем как тому дереву (wood), с которого начался мой нелегкий постинтеллектуальный путь. К тому же, повторю, нет никакой гарантии, что в книге «Post-Intellectualism and the Decline of Democracy: The Failure of Reason and Responsibility in the Twentieth Century» написано именно то, что я думаю. Добрейшая Маша Нестерова, потратив собственноличные 100 US-долларов, высылала мне ее почтой, но посылку сперли где-то в недрах «Литературной газеты».

Продолжение следует