Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Переулок Длинных Перил: Уильям Карлос Уильямс – из Ли Бо
1

Когда мою чëлку впервые подстригли ровно,
я играла прямо перед дверьми – собирая цветы.
Ты появился верхом на бамбуковой палочке, ты
объехал на лошадке своей мой дворик, играя зелëными
сливами... Рядом живя в Переулке Длинных Перил, мы словно
сразу и потянулись друг к другу, и никто не заметил этого.

В четырнадцать я стала тебе женой.
Я ни разу не смеялась, робость моя – затянулась.
Сидя на коленях перед тëмной стеной,
я ни разу не обернулась, хотя меня тысячу раз – звали.

В пятнадцать я начала проявлять счастье.
Я хотела, чтобы мой прах смешался с твоим.
Полностью поглощëнная тобой, зачем мне дорожить частью
своей? – если, как мы говорим, у меня есть это всë: ты.

В шестнадцать ты оставил дом
ради далëких земель – плоских и пыльных,
которые в Мае особенно пересекаются-то с трудом,
и где от обезъяньих криков замогильных щурится само небо.

Следы, которые ты оставил за дверью,
поросли мхом. Этот новый мох
слишком уж глубок, чтоб я с ним справилась одна. Вдох
и выдох осени в этом году слишком холоден. Про мою потерю

напоминают бабочки в нашем Западном Саду: они
побелели ещë в Августе. Глядя
на их порхание – парами, я сижу-горюю – средь их порхотни –
как быстро и чего ради!? – молодость моя уходит.

Каждый день и каждую ночь я жду, что ты придëшь или подашь
мне весточку о возвращенье, чтоб я могла
начать своë путешествие и поприветствовать тебя аж
в далëкой стране Взвихренного Песка.

2 

Это был – Уильям Карлос Уильямс, который начал
переводить китайцев, когда ему было – 74! Это,
конечно, из-за Паунда, но и – само по себе. Т. е. – если чуть-чуть иначе
посмотреть на стихотворенье, чем на просто борьбу с другом-Паундом – то мы увидим в нëм 
		       аристократизм, ещë один! – вето

на лирничанье! глухая застëжка у горла – как пряжка
серебряная у старомодного дэнди-плаща,
да, немножко шерстяного, правда!.. это – есть! – но какое – зато! – плевать на всех! Тяжко
с этим – до семидесятичетырëх-то! – у людей... чтоб так вот жить – не ища

от них – вообще ничего! да? – как почти героиня
этого же стихотворения... Она ведь – своего рода
маленькая китайская Жанна д'Арк, т.е. абсолютно готовая на любую жертвенность, 
соответственно – и подвиги, и ждущая в этой своей пустыне
человеческой – лишь голоса свыше, т.е. – письма, чтобы – тронуться с точки, начаться,
		        ведь так? – А перевод – он от 1957 года.

3

Но и на этом мини-эпос стихотворения в американской истории – не заканчивается... Как 
	                                                   история.
Уильямс хоть китайский и знал (приблизительно – как Паунд, чуть хуже), но всë-таки 
	(после-то Паунда! а Кэтай oт 1915-го – перевод с японских подстрочников!) решил – ан 
я-то буду как раз максимально близок к оригиналу! А для этого – в усердствующем задоре и полемизме – 
нашëл себе помощника, что ли, которого звали Дэвид Рафаэль Ван,

урождëнный Дэвид Хаппэл Хсин-фу Ванд (1931—1977). Личность – 
						трагически––странн––неясно––какая
до сих пор. (Точки зренья – расходятся, как глаза – при, причëм сразу как бы у многих, в 
	                       помещенье.) Умея,
каким-то неясным (подчëркиваю!) образом действовать на людей, Дэвид Ванд, родившийся 
				  (подчëркиваю!) в Китае,
бежал в США, где – как Дэвид Ван – объявлял себя прямым потомком третьего величайшего,
 					  наравне с Ду Фу и Ли Бо, поэта династии Тан – Ван Вэя.

При этом ещë он был: белокожим супрематистом (т.е. не по Малевичу, а – анти-жëлтым, 
			в частности!), и профессором-академиком, и фанатиком от конфу, 
и поэтом, как он сам выражался, в «греко-сино-самурайско-африканнской традиции» 
(что ж, неплохая, скажу, традиция, а главное – всеохватная!); дружил – с Битлами, с Саймоном и 
								Горфу-
нкилем, а также – с некоторыми даже моими друзьями: покойным Гинсбергом, например... 
								             Был вхож,

короче, куда только – не. Да, забыл! Был близким другом – Мухаммада Али
ещë! А – когда ему было, стало быть, 22,
то и засели они с Уильямсом – за китайскую классику. Но 4 года прошли –
а Уильямс перевëл что-то около 40 стихотворений всего: не мудрено – голова

Уильямса – одновременно! – была занята своим эпосом... Тогда! Т.е. китайцы шли
одновременно с Паттерсоном его, великим тоже – как и Кантос Паунда, где – как
и в Кантос – они разбрызганы повсеместно!.. А зачем – прямые переводы тогда? – 
									сколько ли
пробежит перевод и эпос, а? – ясно, что эпос будет бежать и дышать, как стайер, загнанный 	
	                  даже, как Актеон, сворой собак –

но, в отличье от Актеона, он убежит, вырвется! А перевод... 
Перевод – это (если он – от чистого сердца, для просветления нации!) род
все же короткого буйного роста! Вот –  
если вовремя взвился – он двинул литературу, а там уж – что?.. Но вспомним про Вана. Тот

покончил собой – очень странно, прилюдно почти, на Всеамериканской Конференции Гу-
манитариев и Лингвистов (MLA), но – всë ж, всë ж: не на виду, как самурай!..
Странная жизнь! Ходили слухи – что был убит. 46 лет прожил в странностях. Его предок Ван 	
Вэй – не только поэт, но и родоначальник живописи, кистями писал: горы в снегу,
а к ним – снизу! причëм, далеко снизу – ведут перила с тропинкой, как именно что – в Рай,

и эти перила начинaются – там – у мостика! А потом – они начинают виться,
т.е. – уходят вверх, очень постепенно – истончаясь, словно тушь к углу глаза
и вверх, когда тот накрашивает китайская женщина или совсем девица,
и эти – очень-очень длинные, очень длящиеся перила – исчезают почти в облаках, т.е. в снегах, 
	       недоступных как для взора, так и для – верхолаза. 





Пророчество Ду Фу
1

Есть у Ду Фу следующее стихотворенье, выдержанное как письмо
другому знаменитому другу-поэту: «Mы ох как далеко не бесталанны с тобою. Нас
иногда называют даже разными терминами. Но само
существование наше, в смысле доходов и внешних красот, глаз

не радует, да и признанье наше, если честно, не так уж и велико,
то есть – соответствует вряд ли. Да и слуг у нас – раз-два,
и обчëлся; а как одеты они?! плюс – шляются всë, голодные! даже смотрят на нас – едва
ли как не на слуг, тоже! В лучшие-то наши годы – мы с тобой – ско-

рей посмотри-ка в зеркало! – уж слишком умудрены.
На нас – абсолютно всем наплевать, a на наши-то беды – тем паче.
Мы стали – сами себе читатели, плюс – и сценой тоже. Цены
собственной – мы-то не преуменьшаем, но лишь сами мы взаимные [ещë] оцениваем удачи!

Но самое-то забавное, что мы – и будем в одном ряду
стоять с величайшими поэтами прошлого... Ладно! Пока ж
будем хоть утешать друг друга!» – Вот так Ду
Фу – написал. Я ж – не вижу ну никакой разницы с тем, что происходит и в период, 
							      так скажем, наш. 

2

Ду Фу. Фу по-китайски – сложный иероглиф, чреватый
кучей омонимoв: означает, например, счастье, летучую мышь и – вот! –  
гения династии Тан. Там уж никакими ни ватой,
ни воском – ушей не заложить от того, что – наглядно, что – так в глаза тебе и поëт!

Поэт Фу – иероглиф следующий: 甫, что есть – глагол, означающий «начинать»,
но и, скажем, Конфуция – тоже, если стоит вторым
он, как в Ду Фу, после имени: 尼 甫. Т.е. фу значит тогда – «стиль» или «имя»! Печать
же значенья у Ду (в Ду Фу) – богатая, глагольная: 杜, «предотвращать» и даже – крим-

инально почти! – «препятствовать», «запрещать». А теперь-ка начнëм –
вглядываться в идеограммы. Не бойтесь, придайте им свой
(а чего тут стесняться!) опыт, a что выйдет? – кладбище: сплошь кресты, причëм
даже какие-то железно-православные! Ду и не думал, какой он в нас вызoвет этим плач, вой!

Но вместе-то – иероглифы значат: оксюморон! Запрещать и – вопреки! –
начинать! Очень даже по-нашему, я б сказал. 
А счастье и летучая мышь – другие иероглифы, ужасно похожие: 福 и 蝠 , 
								и в глубине строки
я уже строю – для новой как бы эпической битвы – вам и им: зал!

3

Ду Фу – против – фу! – мыши летучей! Такой вот своеобразный – Батман
начинается. Только что – вышел (а это – конец июня 2005 года)
на экраны великой страны. Там есть, в фильме, и китайцы, и даже вопрос – на кой ляд вам
вообще пребывать в этом мире? – невольно напрашивается: 
							так миллиардера-героя одни уроды

мордуют всю первую четверть фильма! – он проводит еë в боевом
буддийском монастыре – шпыняем и побиваем,
а до того – в китайско-коммунистическом лагере, где – тоже бьют, а потом –
выбрасывают, кидают (после подкупа, видимо) где-то между, видать, Китаем

и Тибетом, наверное. Короче, в этом самом монастыре
он и проходит школу – преодоления страха.
А – случайно! – главный страх его, и причëм с детства – a здесь хоть десять тире! – 
летучие мыши! Т.е. – те самые, которые фу и есть. Он фу и берëт, 
							как сказала уж где-то Тахо-

Годи про богиню случая Тихе, которую – сознательно – противопоставили 
								неизменной судьбе
более древниe греки – себе символом, т.е. знаком
копи-райта, что ли. Т.е. – случай берëт как эмблему судьбы, счастья. Такой вот тихий 
									фрейдизм в себе,
очень правильный, между прочим. И – с нею, с фу, идëт на конфу он: с всемирным мраком. 

4

И где уж было знать ему, Батману, да и сценаристу из Голливуда
с образованьем – которому я судья вообще главный, ибо нелицемерный! – а оно нуль! – 
									что глянь
он чуть глубже (и даже не надо – уж преособенно глубоко!) в китайскую мистику, 
									как оттуда
впрыгнет тотчас – бог судьбы, замахнувшийся мечом и на кого? – 
						да на летучую же мышь! – 	Пань-Гуань!

(Считается, у китайцев, что Пань-Гуань замахивается на летучую мышь – исключительно от
						    раздраженья,
что в нашей земной судьбе счастье – всегда запаздывает! Мудро. Не забудем, что счастье
и летучая мышь – омонимы.) А представим – какое б могло быть зрелище из фильма, 
							будь там в одной растворены вене:
(раз уж фильм держится на Китае) маоисты, скажем, монахи с конфу, британские злодеи, 
								 плюс – и небесные власти

с мечами (это ведь – Батман, т.е. сказка, комикс, не так ли?); где, скажем, летучие мыши
были бы – тоже двояки: т.е. и перепончатыми, и – фу, счастьями – ускользающими, или,
наоборот – врывающимися в жизнь, разбивая окна... Этакий – анти-Дракула, 
								или – возьмем выше
планкой даже – что, если столкнуть вероятность счастья, плюс  Батмана и Китай – с самим 	
		 Дракулой? – т.е. со злом, как бы в могиле

спящим, но вечно ведь – просыпающимся!.. Фантазия, фантазия. Еë хоть телеграфи-
руй—не телеграфируй (в смысле – хоть факсом!), а – Голливуд плевал на строфу
с фантазией! Нам же главное – заучить: никогда ни на что не говорить – фи! –
чтоб, не дай Бог, не спугнуть – фу!

5

И никогда – не говорить: фу! – как я устал! (Вариант: уф! –
как я устал! – т.е. то же самое: палиндром.) Нельзя
этого говорить – и всë тут! – Т.к. счастье своë спугнув
таким вот глупым образом (устал, мол!), долго его не вернëшь, ползя

по жизни потом – как муха: медленно, клейко, нелепо...
Наклонившись за хризантемой в восточном углу сада,
я вижу Южную Гору на расстоянии... Так вот писал великий Таo Юан-минь, 
								и не надо – 
а зачем? – этому гениальному зренью – перечить, как Ду Фу: 
					    в такой, мол, жизни, как моя, уж не по-

радуешься ни Южной Горе (расплывается зренье!), ни хризантеме (забор
в восточном углу – где он?). Хотя в жизни Ду Фу – ему фу-то как раз был дан
от души! Во-первых, Ду Фу – никакой не поэт-бродяга, а по матери – даже и перебор
аристократической крови: он – ни больше, ни меньше 
					как пра-праправнук основателя династии Тан!

Немало, прямо скажем... Отсюда, во-вторых, огромные связи,
плюс – фамильная деревенька Ду-линь (до конца жизни; там, хотя
всë время – то бунты пылали, то монголы жгли, но – была ведь! и оставалась!); 
								плюс – раз и
другой, и третий – дарили ему почти что города! – за стихи, что ли, только? – 
								да нет! Свистя

и шутя – к стихам относились, в общем. (Умели – все!) Нет, конечно, всерьëз, но не так –
чтоб подарить вам пять огромных домищ плюс, плюс, плюс, плюс – за один раз!
Ду Фу – даже при всех мытарствах (а у кого – их не было? плюс – когда жизни цена пятак
была – он и вся семья его выживали!) – счастливчик, носитель фу! – а если для красных фраз

и отпугнул его – это фу своë – несколько, что поделаешь! – Да, страдал! Кроме
этого – очень страдал. Но ведь – выстоял! Кстати, 
фу еще значит сложный китайский жанр рифмо-прозы. Ду Фу в нëм и
прославился! Ещë одно счастье Ду Фу? Или – всë-таки – неизбежность? 
						всë-таки, а? в результате?





Весло, притулившись к Катуллу, инспирирует
1

Что, плохо? Опять же: а кому – не? А вот – что обвыли тебя волками
молотобойцы-общественники – мол, что ты не страдаешь или – мало! – опять
мир, то есть! – это странно! Ведь молотобойцам положено-то сидеть 
							глубоко-глубоко в вулкане,
под землëй в сталактитах, а нe – колко ощериваться в серой пыли, снаружи! – 
		ведь не фурии они, чтоб выть и – не дай Бог! – опять, куда, гнать! –

так – с общественниками! – до сих пор и было,
и будет! – А – вдруг? – всë это – из-за весла,
которое ты притулил к Катуллу, а? – потому и взбурлило
сразу-то – как результат! вот волна и поднялась, пошла!

Тотчас, причëм, пошла: серая! – а я – с суши-то! – смотрю на неë, стоя
рядом с веслом! И вижу – что между волной и колонной
дорической – по рисунку и в профиль антаблемента еë – eë, ну, покроя –
нет – вообще отличий!.. Лишь однo: что волна – непродуктивна, бессмысленна, ибо ничто не
	  подпирает, а – падëт так же, как и матерьял оной. 

2  

Катулл – обращался с умниками и недругами –  скажем уж в лоб! – плохо.
Очень любил потому метр – хромой ямб! – Мол, я
сейчас-то вам в стихах-то все-то члены и пере-Прокрустаю! – от Архилоха
тот ямб, говорят, и пошëл. А, вообще, умники – это особ-статья:

Пью, опершись на копьë – из Архилоха же, самая-пересамая знаменитая строка!
Читаю тут – отперев рот! – a пишет-то не просто доктор наук, а переводчик стихов В. Ярхо:
«Традиционный перевод исходит из значения слова dóry – копьë.» Пока
всë нормально, но дальше-то: «Никому, однако, непонятно, как можно спать, 
				опершись на копьë.»  (Курсив – мой.) Перечитаем стихо-

твореньице, фрагмент – там про спать, опершись: ни слова (в переводе!); а если б и были – 
			интересно, ездил ли Ярхо на метро,
скажем, рано-рано утром – на работу, в час пик, а? Там-то – все и спят, 
							опершись на копьë! Мораль:
для пониманья стиха – опыт (личный!) и есть то ребро,
из которого стих – и выходит, и сей (в частности!). А Архилох – естественно, 
					спал на весу почти: попробуйте целый день сталь

(или что у них там тогда было?) о сталь колотить! Бой 
целый день! Потом – выпил, на копьë опершись... Разморило... Но дело
не в том, что, как пишет Ярхо, dóry, оказывается, ещë и сундук на корабле, где любой
член команды – держал и провизию, и даже спал на оном... 
			А в том – что за прочтенье, подобное, у Архилоха, у корабела –

сразу висят на мачте! – ибо слепота, анти-пониманье метафор! – когда
всë ведь ясно написано: в остром копье – замешан мой хлеб (т.е. – я копьëм и кормлюсь, 
							но образ – всегда богаче,
Ярхо!), и в копье же – вино из-под Исмара (т.е.: то ли кровь там пролитая, 
							то ли – ещë что...). Беда,
короче, у нас с метафорами! И – катастрофически нет Катулла, 
					чтоб в строфе дать умникам (по задам) – сдачи!
———————
¬¬¬¬¬¬¬¬См.: Эллинские поэты VIII—III вв. до н.э. 
Изд. подготовили М.Л.Гаспаров, О.П.Цыбенко, В.Н.Ярхо. 
Москва: Ладомир, 1999, с. 477 (комментарий к Фр.2, пер. В.Вересаева, с.217 
[от себя добавлю – лучше не будет!). 

2

Pedicabo ego vos et irrumabo,
Педик я б яко, вас – эх, в дыру б, бабы
Aureli pathice et cinaede Furi,
Аврелий паточный и цуцик Фурий,  
qui me ex versiculis meis putastis,
кои закулисно смели попутать   
quod sunt molliculi, parum pudicum.
бунт молекул со строк паром, поди-ка... 
Nam castum esse decet pium poetam
Нам, касте чистой – да всем, всем! – поэтам,
ipsum, versiculos nihil necesse est;
не – псам ведь, коль не хил в эссенции стих 
qui tunc denique habent salem ac leporem,
под туникой,  а чтоб сален – что, спорим?
si sunt molliculi ac parum pudici
чтоб молекулы – аж паром – в пудовый 
et quod pruriat incitare possunt,
напружили б у старых, а – не в пошлых
non dico pueris, sed his pilosis,
юнцах диких, а в тех, кто сед, чьи оси
qui duros nequeunt movere lumbos.
уж дурят неймоверно, а не – как любо!
Vos, quod milia multa basiorum
Вы – что милую в губы массирую –  
legistis, male me marem putatis?
лягнули: малый-то комар – без оси?    
Pedicabo ego vos et irrumabo.
Педик яко, я вас – эх, как две бабы!..

3

Это – про то, что и в Риме не умели читать метафор: Катулл
жутко злился, что всë – читают буквально! Пол-творчества, в общем, ушло
на Прокрустрированье – читателей этого сорта. Грустно. Притул-
ившись к Катуллу (сердцем, естественно!), вот и думаю: да, весло,

к примеру, это – гениальный деревянный меч,
невероятно опасное оружье (у самураев, скажем), коль то
совсем чуть-чуть обтесать. (Описанья подобных встреч,
т.е. меча против поделки – см. Мусаси, роман Ëсикавы, 
					где – про финальное торжествo

Миямото Мусаси; или же – 3-ью часть
фильма Самурай, по роману, где Мусаси играет, конечно же – кто ещë? – Мифуне.)
Я всë это – к тому, что Архилох, изобретатель ямба (всех ямбов вообще!), грëб в пасть
боя – веслом, как мечом! – т.е. изначально, без всяких там, чтобы – втуне

прозябать – вы только подумайте! – на ящике корабля!
Спать – вариант: пить – опершись на ящик или трюм! – это где ж стихи
тогда, а? Да до такой срамоты – стихотворной! – не докатилась бы и волна, греческая! Но я
не хочу никого ни распинать, ни прочая – пусть себе!.. Я ж хотел – про Цюй Юаня! Тихи

были его шаги – и в самые жуткие минуты
времени, топающего по вискам –
так ему, что, казалось: ну ты
уже навсегда оглох здесь и – уже там!

4

Цюй Юань был китайский Шекспир или Пушкин. Т.е. – «их – [бр-р-р!] – всë.» 
							Но жил в 4-ом веке – до
нашей эры! Как и Шекспир, и Пушкин – был противоречиво
повязан со двором. Но у китайцев, в связи с Конфуцием, гос-служба – есть нива,
в общем, даже и вдо-

хновенья, разного!.. А душой и телом Цюй Юань-то именно,
любимая, принадлежал – целиком! – династии царства – да, да твоего! – Чу!
Когда Цюй Юань был министром, оно – процветало, когда его сняли – еле чухалось, 
						т.е. доилось-то вроде вымени,
тогда не очень уж и молочного (им теперь трясëт – Сычуань). Но я пpомолчу

об истории царства – она чересчур кропотливая. Главное нам здесь – та обще-
ственная жизнь, которая и загубила-то Цюй Юаня:
чем? – ты спросишь немного наивно; а всë – интригами, любимая! – 
							причëм так, что он в их борще
вариться – не захотел, хоть и мог; т.е. повëл себя, как Сократ почти! – не борясь, а – раня

и учеников своих, и столетья – утопился! Причем – тихо! – а вот именно! – как весло
и уйдя-то в воды Янцзы. Опишем, как всë это – происходило.
Всë – зафиксировано, всë – не унесло
рекою времëн (у китайцев – уносит реже, чем у других), а – внесено в чернила. 

5

Когда Цюй Юаня его недруги-клеветники изгнали, отлучили от Чу, он три года – три! –
слонялся, заросши волосами до неузнаваемости, истощил себя в мощи – 
								лишь всë пел (глагол инь)
стихи – то ли свои, то ли чужие... Инь – важен, ибо – когда стих поëтся – то ри-
фма в нëм (обязательная у китайцев!) – вот, точно такая, как я сейчас – проделал: цезуро-
	энжамбантная. Итак, куда Цюй Юань ни кинь

тогда взоры – нет ему места в мире: живëт чуть ли не в камышах! 
							Вот и решил он: что – же?
жизни – и так нет! надо – всë-таки! – что-то пытаться. 
						   А что пытать – поэту? – будущее лишь, да?
Вот он и стопы свои, чëрно-красные, направляет к самому важному прорицателю! 
								Был такой – Чжэн
Чжань-инь, и Цюй Юань – говорит ему: «Душа моя – одни сомнения. Уважаемый, я б до-

знаться очень-очень хотел, что – за ними?» Чжань-инь
взял – очень торжественно! – гадательную траву, цэ,
стëр пыль с гадательного же панцыря черепахи, гуй, и спрашивает: «Ну, и,
почтеннейший, а что ж Вы, собственно, хотите узнать – в концов-то конце?»

На что – Цюй Юань: «Мне – как: быть искренне-искренним, честно-открытым, со
простым и преданным сердцем? Или мне – отойти в суету и заботы мира, чтоб
этим вот – нужду и прекратить? Иль – заняться чисткой земли от травы и со-
рняков, чтоб после – поле лишь вспахивать, а? Или же – обойти всех-всех 
								имеющих власть особ,

чтобы – да, громкое имя тем составить прямо сейчас, а не – по себе!? Надо ли
говорить мне – прямым словом, без утайки, и за это – опять 
						(ибо – будет же это: опять и опять!)
подставляться беде? Или – надо идти за достатком, богатством даже, не пре[á]доле-
вая – уж слишком многого! – чтоб хоть пожить – по-людски, а? Но – мне! – стоит ли 
								так вот взлетать

ввысь и там пребывать, чтоб и правду – свою! – в себе ещë и как-то сберечь? 
							Иль мне – «так» и «да» 
лишь, «хе-хе-хе» да «хи-хи-хи» –
льстя другим, подлизываясь к тамошним жëнам – выда-
вливать лишь из себя надо? Иль быть мне прямым, негнущимся мужем, 
					чтоб себя сохранить в чистоте? иль же хи-

трить всегда, всегда крутиться, как жир помады,
как гладкий ремень, чтобы – обвить, округлить все углы, все уступы, а? И должен ли
горделиво держаться я, как скакун, пробегающий тысячу ли? Или, может, не надо?
А – надо-то полоскаться, нырять, аки утка какая? – следуя за волной 
							то к небу, a то – хлебая земли,

этим вот – и сохраняя-то себе жизнь? Мне ль – гарцевать, соперничать в одной упряжке
								с рысаком Цзы,
который – всегда пока побеждал? Или – прикинуться клячей, 
							чтоб не портить ставок? И мне ль
равняться – когда лечу – с размахом крыльев у Жëлтой Цапли самóй? 
							Иль драться с серой уткой в зы-
бучей, серой же, воде, там, где почти уже мель –

за рыбëшку грязную, скажи мне!? Скажи мне: вот в этом всëм –
что принесëт иль принесло б мне счастье, а что – грозит неудачей мне? 
								Весь-то мир – в грязи,   
a цикады крылья – погнулись от тяжести! Колокол из жëлтого золота – улетучился! 
А тысяча цзюней [в одном цзюне – около 20 кг] – 
			легче-то – вдруг! – пëрышка! А колокол-то – золотой, неподъëм-
ный, целиковый! – фьють и неразы-

скан, никем! Вместо –
котëл – глиняный! – громами грозит, гремит что Бог!
Клеветник же и умник – воспарили, как – вот именно! – тесто
к ободу котлa,  и заняли в нëм – так вот! – всю высь, 
					а достойно-учëный –  он вне! Вытеснен!.. Это – ох,

и беда! ох и горе! Кому же известны честность моя, чистота!?»
Чжань-инь тут сгрëб стебли травы цэ и сказал целую речь: «Говорят, что таки и чи 
		[это около 30 см.] бывает вдруг короче обычного, 
						и что цунь [это – наши 3 см.] порой – вдруг! –  
обгоняет все длины! Так вот и с предметом, с вещью: оказывается, что – вдруг! – та
почему-то не имеет самого-то (как раз!) главного! Так же и с мудрейшим из: он постиг 
					всë уж, кажется! – а дело-то, оказывется, не от наук

исходит, а что – в чëм-то он, каким-то образом! – не прозрел, что ли... 
							Так и с гаданьем: оно
в чëм-то – очень, как бы сказать, в главном своëм – мудро-наивно... 
							Может быть, духи – почти
те же самые мудрецы, которые – мудры, но ещë – увы! – не прозрели... 
							Увы, поэтому, мне не дано
ни душу Вашу, почтеннейший, ни участь, ни намеренья – прозреть чрез пути

гадания: слаб тут и травы цэ стебель, и щит кольцеобильнoй черепахи гуй!»
И пошел Цюй Юань – дальше. А что – ему делать? – ведь и жить негде! Это – не, 
поймите, наши дела: податься в другие царства – нельзя никак! Сиди, мол, и ни гу-гу,
а – если конфуцианец – то душа, как у Цюй Юаня, всë ищет-то – как из этого, его, вне

деятельности вообще – что-то найти, т.е. ответы, хотя бы! Вот он и вышел – 
							ища! – на берег Янцзы
(до этого, как я уже говорил, напрятавшись в еë камышах!). А там –
плывëт себе в лодке рыбарь. Смотрит он на Цюй Юаня – 
						изменившегося, волосатого, тощего и
неузнаваемого почти – и спрашивает: «А Вы, сударь, часом не 
						Цюй Юань будете? И как такой срам

Вы – простите, что спрашиваю! – собой являете? Как же можно было
до такого – вот! – даже дойти, я, ей Богу, не пойму!» Цюй Юань 
							и отвечает: «Весь мир, все люди
грязны, а чистый, между прочим, я один! Все люди везде – пьяны, как быдло,
а я вот – трезв один!» На что ему – рыбарь, подгребая веслом, говорит твëрдо: «Будя!

Мудрец – буде он мудрецом! – от вещей никаких не может терпeть и ущемленья: 
								уж коль
мир – куда-то идëт, то и он – туда же, или вослед – путь свой меняет. И уж коль люди
действительно все так грязны, то он – грязи не боится, ныряет и вздымается 
							с той же волной, так? А роль
трезвого среди, как Вы выражаетесь, сплошь пьяных – буде

он-таки мудрецoм! – это не ходить между ними, а – спокойно допить вино,
ещë оставшееся в кувшинах, ведь так? Ибо – зачем
нырять так глубоко – в раздумья о себе? ведь – так вот ныряя! – 
						Вы вздымаетесь ведь всë равно
над остальными людьми, правда? Поэтому-то – сами Вы – и только сами! – 
						и накликали себе беду свою!» Нем

от удивления – выслушал рыбаря Цюй Юань, а потом и отвечал: «Я-то, наоборот,
знаю из народного опыта, что тот, кто только что умылся – 
						уж точно из шапки своей пылюку
выколотит, как умеет! Или – тот, кто только что искупался, 
						не наденет грязного, а – начнëт
даже одежду пыльную, дорожную – отщищать от всех видных пылинок! 
						Как же можно тогда – a ну-ка,

скажи! – телом-то, чисто-чистым, принять всю грязную грязь вещей?!
Лучше уж пойти-таки – к реке, чтоб похоронить себя, чистого, во чреве речных еë рыб!
Да и можно ль тому, кто белейше-бел, принять прах-мерзость того, что вообще
называется – окружающими людьми!?» Так вот Цюй Юань – ответил. 
	А рыбарь – ударил одним веслом – прочь. 
		А Цюй Юань – вошëл в реку, как другое веслo: его тихий по миру всхлип... 

6

Катулл и Цюй Юань – конечно, два темперамента... Да, кому,
так сказать, хорошо?.. – Я прислонил, притулил, вбил весло!..
Хватит – с меня! Было – и плаванье, и вхожденье в воду (целый эпос – смерти, му-
чений-перемучений после!) Но – я выжил, мне повезло.

Это же – я пишу из Рая, ибо позади уж всë – Ад,
судороги Чистилища (а вы постойте-ка с Ка-
туллом, плюс ещë и с Горацием и Овидием, для наглядности! – над
такой вот пропастью неясности жизни-смерти, неопределëнности, 
					и так, что в вас – любая строка

воет, орëт, извивается, как пожарная угорь––сирена!). А Цюй Юань –
дело не в самоубийстве! – а в тихости вхождения в облака...
Даже – с кучей вопросов, неразрешимых! Рифма тут была б: And you are?..
Вот именно, А Вы-то – кто?.. Я-то? – я – тот, кто поставил весло. 
					Вместо – чего, спрашиваете? – А – маяка!