Проза

О некоторых свойствах чайного гриба

Стоял прохладный, солнечный август девяносто третьего. На кухнях
царил чайный гриб, а старые трехлитровые банки, где он
гнездился, помнили телешабаши Чумака. На экранах ревели автогонки:
великий чемпион Прост обходил на круг дебютанта Шумахера. А
после гонок шли сериалы. Великие сериалы девяностых –
прекрасные одним тем, что были не про ментов.

Переключив канал, вы рисковали нарваться на запись лекции недавно
умершего Гумилева: «…а гугеноты жили в устьях Луары… в
верховьях Гаронны…» – неповторимо картавил автор Этногенеза. «Итак…
протестанты говорили: все предопределено свыше. Католики
отвечали: нет, каждый имеет право на свободный выбор».

Настенный календарь 93 – большой Зодиак на фоне звездного неба. Он
провисел у меня лет пять, а по краям лепились вырезки из
газет, таблицы и графики. Таблицы вычерчивались от руки – судьба
автогонок интересовала меня всерьез. Уже очень скоро гонки
покинет Прост. Весной девяносто четвертого погибнут Айртон
Сенна и Курт Кобейн. Лекции Гумилева уйдут с экранов.
Останется календарь – свидетельствовать о непонятном и важном.

Декабрь девяносто пятого. Пьяный, тёмный, увешанный
электрогирляндами месяц. Нас подружил баночный Bear Beer, мы быстро сошлись
и спелись. Забившись на верхний ряд, мы с увлечением
собирали киндер-сюрприз. У нас на двоих имелся убитый плеер с
убитой кассетой Ллойда Вебера: в моем наушнике стучали басы, в её
– визжали гитары. Справа играли в преф, слева пытались
открыть ключами бутылку портвейна. «А еще, признаюсь Тебе,
Господи, что я до сих пор не знаю, что такое время»… Лекция по
философии была в разгаре.

Февраль девяносто восьмого. Грязный мусорный дворик где-то на
Алексеевской. Трое на лавке пьют. Узкая лавка в одну доску
практически вмерзла в лёд, цветом, да и фактурой напоминающий
жженый сахар. Сесть на нее невозможно даже в тулупе, но можно
поставить бутылки и встать вокруг.

Мы – странная троица. Первый, в сером суконном пальто, в круглых
очках и каскетке, неуловимо похож на пленного немца. Второй
невозможен – клетчатые зеленые брюки под бежевый пуховик.
Третий, в куртке-пилот из грубой овчины, в вязаной шапке до глаз,
и вовсе смахивает на гопника.

Мне трудно сказать, о чем они говорят. Память не сохранила звук,
оставив немое кино и немые картинки: вот немец протер очки, вот
клетчатый опрокинул бутылку, вот дети в соседнем дворике –
мелькают, гоняют мяч. Стоп кадр. Дети гоняют мяч. В месяце
феврале. По льду. Мы, не сговариваясь, ломимся в этот дворик,
бросаемся за мячом – мы в игре.

Нас слишком мало и вратаря мы не ставим. Мне тяжело бежать в меховой
куртке и сапогах, выпито слишком много, я задыхаюсь, а дети
гораздо быстрее. Я успеваю только выбивать мяч – в
несуществующий офсайд, пытаюсь выиграть время. Конечно, можно
сломать их всех, сбить с ног и закатать в лед, но я не решаюсь
грубо играть с детьми. И мы сливаем 3:0. Победила молодость.

Апрель девяносто восьмого. Секция настольного тенниса в Доме спорта
«Мир». Его называют «дом спирта» – там получают зачет за
бутылку водки. Но можно поступить иначе, сравнительно честно –
придти на занятия в секцию и отметиться. Кажется, десять
раз. Играть в принципе не обязательно. Впрочем, играть я умел
неплохо: меня научила подруга друга. Блондинка, спортсменка и
металлистка – абсолютно исчезнувший ныне вид.

Сейчас я иду один, без нее – и это не просто апрель, это канун
майских праздников. Все алкоголики, тунеядцы и раздолбаи, не
созданные для спорта и составляющие ядро халявной теннисной
секции, давно рассосались по местным барам. Похоже, играть будет
не с кем. Я все-таки прихожу – и там встречаю вот это чудо.
Медно-рыжая, ростом с меня, играет из рук вон плохо. «Я
торможу? Погоняй меня». «Я плохо играла? Отругай меня».
Известно, чем это кончается. Съешь меня… Выпей меня. Я выпил.

Март десятого года. Тщедушный, седеющий Прост дает интервью
французскому телеканалу. Сильно сдавший Шумахер снова садится в
болид – у него болит шея, и сконструирован специальный каркас
для поддержки шлема. Плоский экран, плоский канал, плоские
статисты. Знаю-знаю, не статисты, нет. Во всем виноват осколок
кривого зеркала. Мешает увидеть в Билане хотя бы Антонова.
Ну, а у вас получается?

***

Лето восемьдесят четвертого. Может быть, восемьдесят пятого? Вряд ли
позже. Автостоянка почти без машин, зато со свежей
разметкой. Последнее очень кстати – не надо чертить периметр. Банки
от импортных соков, очевидно соцлагерных – их ставят
фигурой, как в городках, чтобы разнообразить игру. И черенок от
клюшки в качестве биты. Прост, моложе, чем я сейчас, рвется к
первому титулу. Антонов в жесткой ротации. Билану четыре
года. Еще никто не слышал об ускорении…

Прошло четверть века, что говорить. Быстро, нелепо, натянуто – в
ритме спортивной ходьбы. Сектантская риторика о рекордах
практически отменила свободный выбор. Мы по инерции производим
контент, вокальные услуги, понты и жесть, но нам абсолютно
неинтересно все это делать. Без вздорной, упрямой, ироничной
веры, что чайный гриб дарует бессмертие, а золотуха лечится
наложением рук, наш мир превратился в унылый работный дом.

А еще, признаюсь Тебе, Господи, что я до сих пор не знаю, что такое время.