Проза

Двор девятого дома. Старый, прохладный полуколодец – он все-таки
уцелел. Его не коснулись опоры пешеходного моста, его деревья
не вырублены ради очередных ларьков. Архитектурный риф в
океане девелопмента, горстка нетополей, убежище от жары. На
восемь подъездов одна скамейка. Сегодня вечером – аллилуйя – она
моя. Дети, старики, гипертоники – нахуй с пляжа. Я должен
подумать о природе вещей.

Единственная скамья помещается в просторной арке с внутренней
колоннадой, и, будь скамеек побольше, здесь началось бы что-то
вроде общественной жизни. Но больше – больше их не бывает, и
вместо общественной жизни мы получаем здоровую конкуренцию.
Казалось бы, привези да поставь, однако число скамеек
имманентно ландшафту: одна вот здесь, другая – на остановке; там
можно славно подышать бензином и полюбоваться на проходящий
транспорт.

Я в принципе рад жаре. Мне был симпатичен вулкан, закрывший
аэропорты. А, человек не мог улететь – трагедия века. Какой такой
человек? Папаша его был шофер, солил огурцы в коммунальной
ванной, а между оконных рам засунул однажды баранью ногу.
Стекло, разумеется, треснуло, был скандал, оставшийся главным
воспоминанием детства. Сам он перемещается на мотоцикле с
коляской – не мотоцикл даже, но ярко иллюминированная колесница,
самоходная колесная дискотека. Вот это – мера вещей. Esse
homo.

Ему бы хотелось жадно жрать жизнь ломтями, но недосуг
воспользоваться ножом и вилкой – и получается кусками, комками, и в горле
какой-то вечно дрянной комок. Чертовски узкая глотка,
чертовски большой живот – преты есть преты. Знаете, в чем
трагедия? Они полагают, что им завидуют – не представляют себе иных
мотивов. Кушай, кушай, одно пожелание – не обляпайся.
Впрочем, обляпаться – твоя эстетика, в то время как кушать – всего
лишь базовая потребность.

Жизнь видится как пищевая цепочка, а она не такова – точнее,
многозадачна. Есть, например, пещеры и есть печоры. Рудиментарно
хочется мяса ломтями, наскальных картин, половецких плясок – а
все равно же придется днем, с фонарем, со свечкой, к концу
тоннеля.

Теперь он планирует заниматься климат-контролем. Нет, не в масштабах
города – в личной fucking машине. Конечно, он верит в
прогресс – в седую небоскребно-автомобильную архаику в духе 50-х.
Больше стекла, асфальта, угарного газа, поменьше леса – все
это отлично нагревает воздух. В противном случае, погода
была бы сносной: более высокие градусы – премия за «прогресс».
Погоды, к счастью, не купишь – вот и живи теперь в своем
кондиционированном гетто, прыгай из автомобиля в офис.

Он с тем же успехом мог бы втыкать в монитор и дома – это без
разницы, в какой монитор втыкать. Мог бы родить пару страниц
булшитинга, свою недельную норму, не вставая с постели, купить по
инету необходимое барахло. Но – офис! Но – пробка! Но –
мегамолл! Все то, к чему он так долго шел, что вынес из
дрянного пиратского кинематографа как идеал урбанизма. Милая сердцу
движуха – не более современная, чем быт пигмейской деревни.
Нет, таким не судьба управлять погодой.

А жаль, действительно жаль. Балтийский тоннель дороже коллайдера, но
атмосферный контур еще дороже – коррупционная составляющая
не страдает, взяткоемкость на уровне и нужные люди при деле.
При этом, как ни смешно, была бы даже и польза… Ну,
человечество не улучшить. Может, начать с себя, уступить лавку?
Идите лесом, друзья, идите лесом – я ведь не выкурил еще
сигарету. Вы, может, о чем-то мечтаете, зачем-то живете? Я – ради
этого вот момента.

Врачи запрещают курить, но я себе позволяю – одну-две на ночь.
Алкоголь исключен давно – пить, в общем, нельзя, но привычка
осталась. Пью энергетик. Но вот что важно. Алкоголь меняет
сознание, он тоже игра. Никотин не меняет абсолютно ничего.
Абсолютно. Он только сжигает время – только и всего. Но если игры
скучны, а свечи чертовски дороги, то времени у вас вагон.
Сжигаем за так свечи, слишком, может быть, дорогие – для
чересчур дешевой игры. Медленное всесожжение.

Венец эволюции – сигарета данхилл, а никакой не коньяк с лимоном.
Нет, да, ну конечно же. Кому и кобыла невеста. Но сигарета –
идеальный киллер. И в высшей степени конфуцианский предмет –
бессмысленный, беспощадный, но фантастически ритуальный и
охранительный. На кончике сигареты тлеет неверный отблеск
булгаковского абажура. Иллюзия походного очага.

За право на сигарету можно совершить подвиг. Пойти с гранатой на
танк, с рогатиной на медведя. Перечитать Розу Мира. Переспать с
рыжим крашеным гуманоидом по имени Марина, которая
«рассматривает для жизни» Лондон или Нью-Йорк. Ну, скажем, насчет
Марины – погорячился; такое под силу только героям древности.
Право, жаль – текст увенчался бы мощной эротической сценой.
Читайте провинциальный трэш – там масса чудесных,
гомерически смешных сцен.

Любая игра ничтожна, а свечи чертовски дороги. Марина – массивная
телка, в лямках, бретельках, крючках, грим по вкусу.
Мультяшная, смешная до хохота, дважды смешная в гриме, трижды – на
каблуках и в сбруе, пригодная больше для пашни, чем для
постели, амбициозная леди. Валяй, рассматривай Лондон. Правда, из
Лондона иногда возвращаются – в твердой уверенности, что
ружья, например, кирпичом не чистят. И начинают о том
свидетельствовать – а это, знаете, утомляет…

Здесь будет отлично осенью, если у нас будет осень. С каштанов
осыплются их зеленые игольчатые плоды, похожие на глубоководные
бомбы. Будет лить дождь, и я, прислонившись плечом к чугунным
воротам, затянусь сырым прелым воздухом напополам с дымом –
нормальным табачным дымом без примеси горелого торфа.

Рано утром мы спускаемся к набережной. По речке стелется плотный
smog on the water, а в низком и пыльном небе плывет вареный
желток – трудно сказать, луна это или солнце.

– Have you ever seen such a smog in London, James? I guess you
should have some moor as well.

– Never. It’s totally disgusting, you know?

Советую ему рассмотреть для жизни Шанхай и Дели. Мы поднимаемся к
офисам и, миновав их, скрываемся во дворе.

Мы – два тракториста.