Лаборатория слова

Но какова природа этого вновь обретенного зрения и былой слепоты?  Помогут это понять истории  «проблем со зрением»  Крестителя Руси кн. Владимира (См. выше о «Владимир-Васильстве» в рассказе Андреева) и ап. Павла.

Из «Повести временных лет» о кн. Владимире: «Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было 700 жен и 300 наложниц. Мудр он был, а в конце погиб. Этот же был невежда, а под конец обрел себе вечное спасение».  

Тропарь святому равноапостольному князю Владимиру: «Уподобился еси купцу, имущему добраго бисера, славнодержаный Владимире, на высоте стола сидя матери городов, богоспасаемого Киева; испытуя же и посылая к Царскому Граду, уведети Православную Веру, обрел еси безценный бисер, Христа, избравшего Тя, яко втораго Павла и оттрясшего слепоту во святей купели, душевную вкупе и телесную».

Из «Повести временных лет» за год 988:

«По божественному промыслу разболелся в то время Владимир глазами и не видел ничего, и скорбел сильно и не знал, что сделать. И послала к нему царица (Анна) сказать: «Если хочешь избавиться от болезни этой, то крестись поскорей; если же не крестишься, то не избудешь недуга своего». Владимир же сказал: «Если вправду исполнится это, то поистине велик Бог христианский». И повелел крестить себя. Епископ же корсунский с царицыными попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тотчас же прозрел Владимир. Владимир же, ощутив свое внезапное исцеление, прославил Бога: «Теперь узнал я истинного Бога».

Из жития апостола Павла:

«Намереваясь начать широкое преследование бежавших из Иерусалима членов христианской общины, он направился в Дамаск. Однако на пути в Дамаск он испытал чудесное явление света с неба, от которого пал на землю и потерял зрение; голос укорил его: «Савл, Савл! Что ты гонишь меня?» и велел слушаться тех, кто скажет ему в Дамаске, что делать. «Видение в Дамаске» стало поворотным событием в жизни Павла. Исцелившись от слепоты по молитве христианина Анании, Павел принимает крещение и начинает проповедовать христианство в Аравии».

Кондак:

«Подобствовав великому апостолу Павлу, в сединах, всеславне Владимире, вся, яко младенческая мудрования, яже о идолех тщания оставль, яже муж совершенный, украсился еси божественнаго крещения багряницею».

С. Аверинцев: «Выкалывание себе глаз Эдип характеризуется хором как акт сугубо непонятный. К нему и требуется подобрать проясняющий символический фон. Расправа Эдипа над своими глазами – это его суд над своим знанием, которое проникало в запретное и не раскрывало необходимое. Глаза, смотрящие вовне, - носители знания, обращенного вовне, на поверхность вещей. Греческий язык и греческая мысль особенно интимно связывали знание – с глазами, «умозрение»п - с  телесным зрением; достаточно вспомнить, что наши «теория» и «идея» получились из греческих «смотрения» и «облика» и что вся платоническая «метафизика света» немыслима без прочувствования связи между оком и умом.

Но, как противовес этому, в греческой культуре рано выявляется чрезвычайно острое переживание видимости как пустой «кажимости». По этой логике мудрец, т.е. разоблачитель видимости и созерцатель сущности, должен быть слеп. Еще в мифе и легенде вещий Тиресий, вещий Гомер, вещий Демодок - слепцы; притом о Тиресии известно, что слепота дана ему одновременно с пророческим даром; о Гомере говорили, что его ослепила Муза. Особенно колоритен знаменитый рассказ о Демокрите, выжегшем себе глаза, чтобы яснее видеть невидимое.

Вернемся к Эдипу Софокла. И трагическая ирония в беседе зрячего слепца Эдипа со слепым прозорливцем Тиресием, и заключительная жалоба хора на власть видимости  заставляют увидеть и самоослепление Эдипа в этом же смысловом контексте противоположения видимости и сущности: обманутый очевидностью и прозревший незримое, Эдип выкалывает глаза, которые его предали. Его зрение обращается вовнутрь».³

С. Аверинцев «Другой Рим»:

«Платон представил «в начале VIIкниги своего «Государства» чувственное сознание как сознание узника в подземелье, который видит лишь тени предметов, падающие из зоны света, но не может увидеть ни самих предметов, ни источника света».⁴

Опыт православной аскетики говорит о необходимости «взойти умом в сердечный храм и оттуда воссылать молитву» (слова свят. Игнатия (Брянчанинова)). Вот характерное название книги святителя Димитрия Ростовского: «Внутренний человек, в клети сердца своего поучающийся и молящийся».

«…для верующих той эпохи «непреступный» свет совсем близок. Средневековой культуре свойственно было уравновешивать свои порывы в потустороннее удивительно конкретным ощущением присутствия потустороннего в посюстороннем (…), присутствие было таким осязаемым, плотным, почти грубым».⁵

«Прозревший» о. Василий, уходя «в поля без возврата», бежит из мира кромешного в мир преображенный. Вполне возможно, и чуда воскрешения не произошло именно из-за неверия сельчан. Ведь известен евангельский рассказ о жителях Капернаума, где Сам Господь не мог сотворить чуда и удивлялся их неверию.

Там, где телесные очи видят лишь пустоту и бесприютность, очам духовным открывается Райский Сад. Ведь и отшельника Герасима, о котором пишет в «Луге духовном» Иоанн Мосх и который жил в палестинской пустыне, все равно окружает Рай, раз дикий лев являл ему такое послушание, как Адаму, еще не впавшему в грех и не расторгнувшему союза с природой.

Для Эдипа странничество – наказание, так как для человека античности изгнание из полиса хуже смерти. Многие предпочитали выпить цикуту, чем уходить во тьму внешнюю.  

 

 

                                                О прекрасная мати-пустыня, прими мя в свою густыню...

                                                Научи меня, мать-пустыня, как Божью волю творити,

                                                достави меня, пустыня, к своему Небесному царствию...

                                                                                                                                                _{Русский духовный стих «Иоасаф-царевич»}

 

Фамилия главного героя, как и все в повести, двусмысленна, «двоится». Перефразируя Жарко Видовича, можно сказать: то, что ищет Эдип-Василевс Фиванский, находит Василий Фивейский. Чтобы увидеть корень генеалогического древа этой фамилии, обратимся к Житиям Святого Димитрия Ростовского. Рассказ об основателе отшельничества Павле Фивейском приводится в Четьих-Минеях на 15-й день января.

Димитрий Ростовский в примечаниях поясняет, что Фиваида – это область знаменитого в древности Египетского города Фивы; этим же именем назывался, по имени главного города, и вообще весь верхний (южный) Египет. В необитаемых пустынных местах Фиваиды, на восточном берегу реки Нил, в пещере подвизался основатель монашества Антоний Великий.

В Минеях читаем:

«Когда преподобный Антоний жил со своими учениками в Египетской пустыне, ему пришло однажды на мысль, что нет еще другого инока, который бы был так совершен, как он, нет никого, кто поселился бы раньше его в пустыне и избрал столь уединенную жизнь Он сам рассказывал впоследствии, что когда подумал так, то услышал в видении голос, который говорил: «Антоний! Есть один раб Божий, который пришел сюда раньше тебя и который совершеннее, чем ты. Если хочешь, можешь найти его в отдаленной пустыне; только ступай к нему скорее, пока он не отошел ко Господу».⁶

Димитрий Ростовский поясняет, что пещера преп. Павла на горе Холзим в прямую линию от горы Антония отстоит не более, как на четыре версты, но отделена столь высокой и крутою стеною, что обход вокруг нея очень продолжителен, почему преп. Антонию и пришлось употребить на весь путь около двух дней.

Так и встретились в Фиваиде основатель монашества Антоний с основателем отшельничества Павлом Фивейским.

Василий Фивейский в пещере не жил, но для «разговоров» с Богом всегда убегал в поле.

«Позднею ночью, когда попадья уснула, о.Василий взял шляпу и палку, и не одеваясь, в старой нанковой ряске, отправился в поле. Тонкая водяная пыль влажным и холодным слоем лежала над размокшей землей; черно было небо, как земля, и великой бесприютностью дышала осенняя ночь. Во тьме ее бесследно сгинул человек; стукнула палка о подвернувшийся камень, и все стихло, и наступило долгое молчание. (…) И далеко за селом, за много верст от жилья, прозвучал во тьме невидимый голос. Он был надломленный, придушенный и глухой, как стон самой великой бесприютности. Но слова, сказанные им, были ярки, как небесный огонь: «Я – верю».⁷

Суть «отшельничества» – уход от мира, гибель для мира; по сути, тоже «самоослепление» ради прозрения – отказ от прелестей мира, который есть «похоть плоти и похоть очей» (Ин. 4: 13-14).

«Ничто для меня не было столь вожделенным, - говорит святитель Григорий Богослов, - как то, чтоб, закрывши чувства, быть вне плоти и мира и, в

единого себя углубившись, ни к чему из человеческих не прикасаться, но, с самим собою и Богом внутренно беседуя, презирать видимое и носить в себе Божественный образ, всегда чистый и не примешанный к дольным изображениям».

А вот как говорил о «Пустыне» блаженный старец схимонах Зосима: «Много приводит в преуспеяние внутренняя пустыня, понеже в ней никоего же утешения, еже имеется в мире сем. (…) Все приятное от него (т.е. отшельника – Прим. авт.) удалилось: мертвым учинился он миру и мир ему».⁸

«Конечно, далеко не все имели силу – хотя нельзя не подивиться тому, сколь многие все-таки уходили; но важнее всего, что и тем, кто был далек от подобной решимости, кто продолжал хлопотать о житейских вещах (…), хотя бы краешком сердца тоже хотелось уйти и сумевший сделать это был для них героем».⁹

Таков царевич Иоасаф, «голос которого звучит и в русском фольклоре, ничуть не потеряв за века пронзительности свих интонаций: «Как расплачется младый юноша/ Иоасаф царевич,/ Перед пустынею стоя:/ «Любимая моя мати,/ Прекрасная пустыня!/ Ты прими меня, пустыня,/ Яко мати свое чадо»./ Проречет мать пустыня/ Архангельским голосом:/ «У меня, у пустыни,/ Трудом потрудитися;/ У меня, у пустыни,/ Постом попостися»/(…)Проречет младый юноша/ Иоасаф царевич:/ «Не стращай меня, пустыня,/ Превеликими страстями;/ Того и хощу,/ Того душа моя желает…».

В русском фольклоре эта тема столь прочно укоренилась неспроста. Как пишет Д. Галковский в книге «Бесконечный тупик»: «Русский человек несчастен, он изначально обладает самому ему неясным и непонятным опытом духовного томления, тоски; ужаса и замирания перед бессмысленной реальностью». (…)

Отсюда мотив «бегства»: «Ничего не надо» – это внутренний пафос русской цивилизации, ее тоска, томление – как о счастье несбыточном». 

В русской культуре выстраивается целая череда героев, «с душой ненонешнего веку, возжелавших от юности паче всего житейского мятежа уклонитеся» – странников и странниц, слепых нищих, «певших Лазаря», грамотеев-начетчиков и т.п.

От героя столь популярных «Откровенных рассказов странника» - книге, написанной во второй половине XIX столетия, когда в русском обществе вновь проснулся интерес к духовному совершенствованию, к внутренней молитве, т.н. «умному деланию». В ней неизвестный автор описывает, как некий странник бродит по бескрайним дорогам святой Руси:

«…одну-единственную книгу носил «странник» в котомке, храня ее больше жизни и жизнью проходя эту Божественную книгу. Странник «алкал» дивных словес этой книги, читал, забывая мир, в лесу, сидя в сторожке, проходя Сибирь и Россию, пустынными дорогами, питаясь сухарем, утоляя жажду водой из рек и болот. Имея в сердце только великое учение «добротолюбия».¹⁰

Вплоть до героя поэмы Венички Ерофеева «Москва-Петушки», который заявляет, что «жить на Руси и не странствовать невозможно, хотя бы туда-сюда». Вот и о. Василий Фивейский странствует «туда-сюда», пока не убегает окончательно, в свой последний путь. 

«О. Василий упал в трех верстах от села, посредине широкой и торной дороги. Упал он ничком, костлявым лицом в придорожную серую пыль, измолотую колесами, истолченную ногами людей и животных. И в своей позе сохранил он стремительность бега: бледные мертвые руки тянулись вперед, нога подвернулась под тело, другая, в старом стоптанном сапоге с пробитой подошвой, длинная, прямая, жилистая, откинулась назад напряженно и прямо – как будто и мертвый продолжал он бежать».¹¹

Кстати, тема странничества была одной из основных, сквозных в творчестве друга Андреева, Горького, общение с которым и стало той почвой, из которой вырос о. Василий. Толчком к созданию повести «о горделивом попе» стал для Андреева разговор в Нижнем Новгороде с М. Горьким «о различных искателях незыблемой веры».

Вот лишь некоторые из горьковских «скитальцев», «пребывающего града не имеющих, но грядущего взыскующих»: Лука из пьесы «На дне»; странник-проповедник богостроительства Иегудиил из повести «Исповедь» (интересно, что имя этого персонажа совпадает с псевдонимом, которым пользовался сам автор – «Иегудиил Хламида». «Иегудиил (с ивр.  – «хвала Божия, славящий Бога») – это Архангел, помощник в трудах и ходатай наград труждающимся во славу Божию».¹²

Горький, выбирая такой псевдоним, видимо, хотел указать на свою миссию «ходатая всех труждающихся и обремененных»).

А.Эткинд:

«Есть в «Климе Самгине» старец-праведник, который проходит через многие его произведения: «Детство», «Мои университеты» – это некий «бегун», бывший каторжник». Замысел написать большой роман о таком странствующем старце-праведнике «преследовал» Горького всю жизнь.¹³

 

 

                                                     … по свойству натуры моей начну с конца, а не с начала,

                                                     разом выставлю всю мою мысль.  

                                                                                                                                                                                               _{Ф. Достоевский}

 

Анализ повести Андреева «с точки зрения церковного календаря», по-моему, оправдан тем, что главный герой – священник, и окружающий мир со всеми его событиями он воспринимает «изнутри церковной ограды» и сакрального времени. 

Рыжий Семен Мосягин, который станет «камнем преткновения» в споре-борьбе о. Василия с Богом (подобной борьбе Иакова) и «агнцем для заклания» (вспомните ответ Авраама Исааку: «Бог сам усмотрит себе агнца») впервые появляется в повести Андреева и в церкви о. Василия «к концу первой недели Великого Поста», когда православная церковь вспоминает мученика Феодора Тирона.

Я понимаю, что, мягко говоря, не этично выстраивать рейтинг популярности святых, но, если попробовать, то Феодор Тирон, наверное, «войдет в десятку». Основанием для такого предположения является факт сочинения народом на основе его жития духовных стихов. Он наряду с Иосафом-царевичем, Алексеем-человеком Божиим, Егорием Храбрым является героем многочисленных духовных стихов (см. «Духовный стих о Федоре Тироне»). Поэтому «память» столь чтимого народом святого была событием, выдающимся из общего фона, вызывала ассоциации и размышления, накладывала отпечаток на восприятие синхронных с ним событий окружающего мира.

«Тирон», как разъясняет Православно-богословский энциклопедический словарь, в переводе с греческого значит «новобранец».¹⁴

К этому моменту о. Василий, переросший свое «Я», буквально раздавлен бедами всей земли. «Странные дни начались для о. Василия и небывалое творилось в уме его. До сих пор было так: существовала крохотная земля и на ней жил один огромный о. Василий со своим огромным горем и огромными сомнениями; а других людей как будто не жило совсем. Теперь же земля выросла, и вся заселилась людьми подобными о. Василию. (…) Не стало одиночества, - но вместе с ним скрылось и солнце, и пустынные светлые дали, и плотнее сделался мрак ночи».

Взвалив на себя «грехи мира», о. Василий мучительно ищет выход, ищет «новых лиц и новых речей».¹⁵

И тут-то и является «новобранец» Семен Мосягин: Бог усмотрел себе агнца!  Рыжий Мосягин – просто идеальная жертва! Федор Тирон перед казнью был заключен в темницу – Мосягин засыпан землей; потом Тирон был сожжен – «солнечный» Мосягин «провонял», как Зосима в «Братьях Карамазовых», от удушающей жары.

Вот выдержка из тропаря Феодору Тирону, который читался в церкви как раз в то время, когда туда впервые пришел Мосягин: «…во источнице пламени, яко на воде упокоения/ святой мученик Феодор радовашеся,/ огнем бо всесожжегся/ яко хлеб сладкий Троице принесеся». С этого момента поподробнее! Обратимся опять к церковному календарю и к повести Андреева: Мосягина засыпает землей в Родительскую субботу, накануне Троицы и Духова Дня.

Православная писательница Г. Пыльнева в кн. «В лавре преподобного Сергия» между прочим пишет: «На Троицу, как известно, земля именинница».¹⁶

О том, что было всем известно, посмотрим у православного бытописателя Ивана Шмелева в кн. «Лето Господне», гл. «Троицын День», диалог Горкина и мальчика Ивана: «- На Троицу завтра красный денек будет. А на Духов День, попомни вот, замутится. А то и громком, может, погрозит.

- А почему – «и страх, и радость» - вчера сказал?

- Троица-то? А, небось, учил в книжке, как Авраам Троицу в гости принимал… Как же ты не знаешь? У Казанской икона вон… три лика, с посошками, под деревом, и яблочки на древе. А на столике хлебца стопочка и кувшинчик с питием. А царь-Авраам приклонился, ручки сложил и головку от страху отворотил. Страшно, потому Ангелы лики укрывают, а не то что… Пойдет завтра Господь, во Святой Троице, по всей земле. И к нам зайдет. Радость-то кака, а? Верно. Завтра вся земля именинница. Потому – Господь ее посетит. У тебя Иван-Богослов ангел, а мой – Михаил-Архангел. У каждого свой. А земли-матушки сам Господь-Бог, во Святой Троице… Адам согрешил. Господь-то чего сказал? «Через тебя вся земля безвинно прокляна, вот чего ты исделал!». Завтра на коленях молиться будем, в землю, о грехах. Земля Ему всякие цветочки взрастила, березки, травки всякие… Вот и понесем ему, как Авраам-царь. И молиться будем: «пошли, Господи, лето благоприятное»!  Вот и поют завтра: «Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог, творяй чудеса». Молитва эта «страшно победная»: в году два раза поют только – завтра, на Троицу, да на Пасхе, на первый день. Прабабушка Устинья одну молитовку мне доверила, а отец Виктор серчает, нет, говорит, такой! Есть, по старой книге. Как с цветочками встанем на коленки, ты ее и пошепчи в травку: «и тебе, мати-сыра земля, согрешил, мол, душою и телом». Она тя услышит, и спокаешься во грехах. Все ей грешим».¹⁷

В молитве о «лете благоприятном» имеется ввиду, конечно, не хорошая погода (эта мотивировка бытовая и вторичная). Когда иудеи говорили о «лете Господне приятном», подразумевался каждый 50-ый год, когда по «Закону Моисея» рабов отпускали на волю, должникам прощали долги. Т.е. нечто вроде нашего «Юрьева Дня». Тогда как иудеи под «летом Господнем приятным» имели ввиду прежде всего земные блага,  Господь через пророка Исаию говорил этими словами о Своем Царстве: «Дух Господень на мне, и силою этого Духа провозглашается лето Господне приятное».

Позже слова эти слова пророка Исайи повторяет Христос (Лк. гл. 4, ст. 18, 19): «ст. 18. Дух Господень на Мне, ибо Он помазал Меня, благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу. ст. 19. Проповедовать лето Господне Благоприятное». Под «летом Господним» иногда подразумевается так же «жизнь будущего века», Второе Пришествие Христово (Мф. гл. 24, ст. 32, 33): «ст. 32. От смоковницы возьмите подобие: когда ветви ее становятся уже мягки и пускают листья; то знайте, что близко лето. ст. 33. Так, когда вы увидите все сие, знайте, что близко, при дверях».  К этому смысловому комплексу отсылает и Евангельская притча о бесплодной смоковнице: «Во грядущее лето посечеши ю, аще не сотворит плода…». Мотив освобождения и возрождения сближает Троицу и Пасху. Очень любопытны в свете вышесказанного переклички церковной службы на Троицу и текста повести Андреева. 

Так, в первой паремии, которая читается на всенощной («Числ» чтение…» - Числ. 11), рассказывается о том, как Моисей выводил евреев из египетского плена. Во второй паремии приводится пророчество Иоиля (Иоиль. 2), которое напоминает о Страшном дне Господнем, который для всех будет экзаменом за прожитую жизнь. Последняя на этой всенощной паремия – слова другого пророка, Иезекииля о возвращении из плена Вавилонского.

То есть, лейтмотивом всех текстов является  буквально освобождение из плена, а символически (прообразовательно) – освобождение из плена смерти (воскресение) и «насильства диавола», освобождение души из плена греховного, «преодоление ветхого Адама», преображение.

На вечерне на Троицу, «преклониша колена», вся церковь читает молитвы святителя Василия Великого. Как раз, когда в Знаменской церкви, где служит о. Василий Фивейский, лежит мертвый Мосягин. На литургии антифон праздника обещает: «Услышит тя Господь в день печали…». Для о. Василия это звучит как сигнал к началу активных действий.

Еще один мотив, сближающий Троицкое и Пасхальное богослужения и особо значимый для понимания повести Андреева: в День Святой Троицы после пасхального перерыва поется «Царю Небесны».

Г. Пыльнева в кн. «Лавра преподобного Сергия» рассуждает, какая тема наиболее подошла бы для проповеди в этот день: «И то, что «Царь Небесный» - жизни Податель, тоже достойная тема для дня Святой Троицы».¹⁸

На это указывает и то, что весь храм украшается ветками берез и усыпан молодой травой – это символы возрождения и обновления жизни, и Мосягин поэтому, по мнению о. Василия, просто должен воскреснуть.

Н. Федоров в «Философии Общего Дела» тоже указывает именно на «животворящий» аспект Святой Троицы:

«Сама смерть – главный и радикальный анализатор, разложитель сложного на простые элементы. Воскрешение – воссоединение простого в сложное целое, к тому же предполагается и приобретение нового, преображенного качества. Философия воскрешения потому и есть философия синтеза, «всеобщего синтеза». Пафос ее – в преодолении расколов, роковых и не роковых двоиц.

Задача в том, чтобы вырваться из диалектического проклятия враждующей двоицы, которая, если и сулит синтез, то временный, для последующего распада и вражды».¹⁹

Расколы, рознь, дуальность да и, в конечном счете, саму смерть Федоров предлагает разрешить в творческом, любовном типе связи всего со всем, в гармонии по типу Троицы. Какая у Троицы «диалектика», где там тезис, антитезис, синтез, где борьба противоположностей и прочие диалектические законы? Троица для Федорова – и идеал, и путь, как тип не распадающегося синтеза.

О. Василий, проходя «этапы молитвы», содержание служб и в целом служение начинает понимать буквально; он ликвидирует «зазор» (следствие грехопадения) между словом и вещью; он возвращается к тому состоянию, когда горе говорят – «сдвинься!», и она сдвигается; когда мертвому говорят - «встань и ходи!», и он просто не может не встать. Для него время прообразов, символов и аллегорий прошло. Пора назвать вещи «своими именами» («в суть всякой вещи внидешь, коли правильно ее наречеши»). Но для этого наш язык «и празднословный, и лукавый» уже не годится. Поэтому в Духов день о.Василий опять бежит в поле, как место «особого присутствия Божия». И Бог говорит с ним, как с «новым Адамом».

У. Эко «Поиски совершенного языка в Европейской культуре»: В гл. 2 ст. 16-17 кн. «Бытие» рассказывается о том, как «Господь впервые говорит с человеком, предоставляя в его распоряжение все блага земного рая и наказывая не есть от Древа познания добра и зла. Непонятно, на каком языке Бог говорил с Адамом, и впоследствии будет принято думать, что то был язык, постигаемый изнутри, посредством некоего озарения: Бог, как в других случаях, на других страницах Библии, выражается с помощью атмосферных явлений, вроде грома и молнии».

С. 50: Например, согласно Псалму 148: 8 «Бог выражает себя через явления природы (огонь, град, снег, дыхание бури)».²⁰

Вот как в повести Андреева описываются подобные явления: «Небо охвачено огнем. В нем клубятся и дико мечутся разорванные тучи и всею гигантскою массою своею падают на потрясенную землю – в самых основах своих рушится мир. И оттуда, из огненного клубящегося хаоса, несется громоподобный хохот…».²¹

 «Порча» языка стала результатом греха: предельная точка этого процесса  - Вавилонское смешение языков. Духов день, Пятидесятница является преодолением этих пагубных последствий, когда поверх барьеров поврежденных языков титанической культуры вновь начинает звучать громокипящее и животворящее слово. Сошествие Святого Духа на апостолов тоже сопровождалось необычными атмосферными явлениями – языками пламени и сильным ветром.

Н. Порублев «Феномен глоссолалии»: «…первоначальное (следующий этап  - коринфские «ангельские языки». Такое определение им дает ап. Павел гл. 13, ст. 1 «Послания к Коринфянам» - Прим. авт.) явление дара иных языков произошло в День Пятидесятницы в Иерусалиме. Оно описано в гл. 2-ой «Деяний Апостолов». Событие это имело прямую связь с обещанием Христа в книге Деяний 1:5, гласившее: «…вы через несколько дней будете крещены Духом Святым». Что касается физического эффекта сошествия Духа, мы читаем о шуме с неба как бы от несущегося ветра и о разделившихся как бы огненных языках».²²

У. Эко «Поиски совершенного языка в Европейской культуре»: «…язык, на котором Адам поименовал вещи, был тем же самым, на котором Святой Дух позволил апостолам заговорить в день Пятидесятницы, когда их «раскрывшийся чувственный язык» объял все языки в одном. Эта-то способность и была утрачена при Вавилонском смешении, но она должна вернуться, когда наступит время и мы узрим Бога во всей полноте чувственного языка. Здесь говорится о языке восторженной глоссолалии».²³

Предчувствием и чаянием подобного перехода полна и русская культура: от старообрядческих «ананеек», как вкрапления элементов «ангельского языка» в богослужение, до «Пророка» Пушкина:

«Моих ушей коснулся он,/ И их наполнил шум и звон: / И внял я неба содроганье/ И горний ангелов полет/ И гад морских подводный ход».

_________________________________________