Лаборатория слова

 

 

 

Работая над повестью-рассказом, Леонид Андреев за два года четыре раза менял заглавие, что свидетельствует о его продуманности и «выстраданности»: 1902 г. – «о. Василий»; июнь 1903 г. – «Встань и ходи»; еще 11 ноября 1903 г. рассказ носил название «Жизнь Василия Предтеченского» и лишь через несколько дней, после основательной правки, появилось окончательный вариант  - «Жизнь Василия Фивейского». (см. Приложение 2).

Заглавие, по выражению Умберто Эко, «уже является ключом к интерпретации» содержания текста, это и объясняет столь длительный и тщательный его подбор. ¹

 

Давно замечено, что в повести Леонида Андреева в современных автору «декорациях» проигрывается драма Иова: «Над всей жизнью Василия Фивейского тяготел суровый и загадочный рок. Точно проклятый неведомым проклятием, он с юности нес тяжелое бремя печали, болезни и горя, и никогда не заживали на сердце его кровоточащие раны. Среди людей он был одинок, словно планета среди планет, и особый, казалось, воздух, губительный и тлетворный, окружал его, как невидимое, прозрачное облако. Сын покорного и терпеливого отца, захолустного священника, он сам был терпелив и покорен, и долго не замечал той зловещей и таинственной преднамеренности, с какою стекались бедствия на его некрасивую, вихрастую голову. Быстро падал и медленно поднимался; снова падал и снова медленно поднимался,  - и хворостинка за хворостинкой, песчинка за песчинкой трудолюбиво восстанавливал он свой непрочный муравейник при большой дороге жизни. И когда сделался он священником, женился на хорошей девушке и родил от нее сына и дочь, то подумал, что все у него стало хорошо и прочно, как у людей, и пребудет таким навсегда. И благословил Бога, так как верил в Него торжественно и просто: как иерей и как человек с незлобивой душой». ²

В приведенном отрывке даже интонация стилизована автором под житийную, и, тем не менее, в заглавие выносится слово «жизнь», что создает поле смыслового напряжения между двумя этими полюсами, между планами бытовым и бытийным. В результате вся повесть получает как бы «раешную композицию», когда за каждым событием и буквально за каждой бытовой деталью просматривается вечностный, бытийный план.

Вот, например, описание лица спящего о. Василия: «И утомленным было оно, как лицо актера, измученного трудною игрою, и вокруг сомкнутого рта лежала тень суровой печали. Как будто две души было в нем, и когда одна спала, просыпалась другая, всезнающая и скорбная».³

А вот описание дома: «К половине октября был построен новый дом, но совсем отделать и покрыть крышею успели только половину; другая половина, без стропил и наката, с пустыми незарамленными окнами прицеплялась к жилой части, как скелет к живому человеку, и по ночам казалась покинутою и страшною». ⁴

Кроме того, вся система персонажей повести построена на двойнических парах, организованных по принципу аналогии или контраста: утонувший сынок Василий и Василий-идиот, у которого не ходят ноги; сам о. Василий и церковный староста Иван Порфирыч; о. Василий, боявшийся солнца, и «солнечный» Масягин и т.д.. Этот процесс «интерференции» доходит до того, что двоится «сюжет автора» и «сюжет героя» - о. Василия. Ведь Андреев собирался написать антижитие, но, будучи настоящим художником, в угоду тенденциозности, не мог «насиловать материал». В результате «повесть о горделивом попе» переросла первоначальный замысел и отлилась в форму жития современного Иова, который на всю Россию прокричал своё: «Верую!». Может быть, именно поэтому Л. Андреев в письме критику М. Неведомскому (отклик писателя на статью М. Неведомского «О современном художестве» назвал свою работу над повестью «ирреальным подвигом»?

По первоначальному замыслу автора, «Жизнь Василия Фивейского» должна была приводить читателя к выводу — решать свои судьбы должны сами люди. Мировосприятие Андреева было пессимистично, но это был пессимизм с героическим настроем. В повести ярко проявилась андреевская концепция личности: человек ничтожен перед лицом Вселенной, не существует предопределенного «высшего» смысла его жизни, мрачна окружающая его действительность, но, постигая все это, человек не становится смиренным. Герой Андреева обычно гибнет, он не в силах разрушить стоящую на его пути «стену», но это герой возмутившийся. Василий Фивейский терпит поражение, но вместе с тем он не побежден. Безумный священник умер «в трех верстах от села», сохранив в своей позе «стремительность бега». Вот он - «сюжет автора»!

А вот «сюжет героя»: выступая как художник-психолог, Андреев обычно сосредоточивал свое внимание лишь на сугубо избранных чертах характера человека или же на одной из сторон его духовной эволюции. Ему важно показать своеобразную одержимость своих персонажей. Вера поглощает все существо Василия Фивейского, определяя его отношение к миру.

Именно внутренняя поляризованность религиозного и художественного сознания автора предопределила отмечавшийся исследователями антиномизм жанровых и повествовательных решений в произведении, где «летописно-житийная форма рассказа о событиях» на содержательном уровне вступает в противовес с «антижитийной установкой», направленной на постижение кризиса веры. Вот это «единство и борьба противоречий», естественно, находит отражение уже в заглавии повести, иначе какой бы это был «ключ к интерпретации»?!

Самарские ученые-филологи Агранович С.З. и Саморукова И.В. в книге «Гармония – цель-гармония» вскользь, так как тема книги была совсем другой, указали на «белое пятно» в отечественном литературоведении: «Никто из исследователей не обратил внимания на имя главного персонажа – Василий Фивейский. На первый взгляд, о. Василий имеет обычную для потомственного священника фамилию, полученную его предком в Духовном училище. Но в сочетании с жизненной драмой героя Андреева фамилия Фивейский приобретает особый знаковый смысл. Имя Василий по своей этимологии связано со словом «царь», в греческом варианте (Басилевс). Василий Фивейский – это царь Фив, претерпевающий страшные удары судьбы. Злоключения о. Василия – это не только современная Андрееву версия притчи об Иове, но и вариант сюжета об Эдипе». ⁵

Тут важно уточнить и провести грань: Эдип – царь Фив - оказывается жертвой безличного Рока. Иов же воспринимает страшные несчастья, выпавшие на долю его семьи, как испытание, посланное Богом. Он все время стремится вступить в диалог с Богом, понять высший смыл происходящего. Таким образом, на уровне «сюжета автора» перед нами драма судьбы, на уровне «сюжета персонажа» – трагедия богооставленного праведника. Перед нами то ли невознагражденный Иов, оставленный Богом в руках Сатаны, то ли не прозревший душою Эдип, которому не хватает мужества оборвать круговерть Рока. Таким вопросом задаются С.З.Агранович и И.В.Саморукова. Полагаю, что не то и не другое. По-моему, это, скорее, Эдип, который перерос «жанровые рамки» трагедии, в которые пытался вместить его «биографический автор» (используется терминология «теории автора» Бориса Кормана) и восшедший волею «концепированного автора» на следующую ступень – литургическую. (см. Приложение 3). Подробнее об этой эволюции я буду писать в главе «Этапы молитвы» (см.ниже). В «двоящемся мире» повести Андреева каждая из этих тем получает свою разработку. Вообще этот рассказ похож на сложное симфоническое произведение, в котором поиск жизненно необходимой гармонии заставляет передавать «темы» от инструмента к инструменту, ни от одной из них не отказываясь и лишь временно переводя ее на второй план.

Возьмем в качестве примера столь сложной «оркестровки» тему Царя Фив Эдипа. У второго сына священника Василия проблемы не только с головой (он - идиот, причем, чрезвычайно злобный), но и с ногами (все в доме с ужасом ждут момента, когда он начнет ходить). Чтобы понять, почему идиот обезножел, нужно вспомнить мифологическую предысторию. Как известно, фиванскому царю Лаю была предсказана Аполлоном смерть от руки собственного сына. Он велел жене бросить новорожденного на горе Киферон, проколов ему булавкой сухожилия у лодыжек. Однако коринфский пастух находит младенца и относит царю Полибу, назвавшего мальчика Эдип («с опухшими ногами»). 

Вообще два сына священника  - тоже Василии! – являются как бы двумя отражениями двух разных его сторон: утонувший Василий ассоциируется со всем светлым, а второй сын – «это мой грех», «который предо мною есть выну» (Псалтирь). Так говорит сам о. Василий, когда ему предлагают избавиться от идиота.

Еще одна мифологическая параллель: когда изгнанный Эдип находит приют у Тесея в Колоне, он узнает, что его ждут владыки подземного мира, по ударам грома! Под такой «аккомпанемент» расстается с жизнью и о. Василий Л.Андреева: гроза в Духов День.

Ведомый какой-то силой свыше, Эдип сам находит путь к месту своего успокоения и разрешает лишь Тесею присутствовать при своей кончине – Эдипа поглощает разверзшаяся земля. Также погибает «солнечный» двойник о. Василия Мосягин: заваленный землей, и тоже - при одном свидетеле. Именно его в финале повести будет пытаться безуспешно воскресить о. Василий. Сам о. Василий воспринимает скорби по-христиански: они вспахивают душу, что всходы принесли богатый духовный плод. Есть притча об одном известном своей святостью старце, который, живя в скиту на покое и будучи окружен заботой послушников, вдруг стал часто плакать. Когда обеспокоенные насельники скита спросили его, в чем дело, он ответил, что плачет потому, что его давно не посещают скорби, а значит, он за свои грехи удалился от Бога. Учитывая то, что скорбей слишком много, что «живот аду приблизился», о. Василий полагает, что он избран для какого-то особого служения: «Вот думал я умножить имущество и покинуть дом, а он раньше меня покинул, сожженный огнем небесным».

Беды, обрушивающиеся на сельского иерея, приобретают практически вселенский размах, как будто Бог, как в псалмах, хочет сказать: «пусть уразумеют, что Рука Моя сия».

Судьба – Рок – Промысел, преследуя о. Василия, задействует все четыре стихии мира, поэтому его трагедия перерастает масштабы конкретной биографии-жизни и становится «демонстрационной версией» человеческого удела вообще («человек некий» евангельских притч, Иов, Адам).

В воде тонет первый сын Вася; в огне сгорает дом и попадья; земля поглощает «солнечного Мосягина» - двойника о. Василия; и, наконец, из воздуха, с неба приходит смерть самого священника в Духов День.

Вот взгляд Гераклита на взаимодействие стихий мира: «Огонь, остывая и сгущаясь, становится воздухом, потом водою, потом землею. Воздух есть носитель божественного огня и нераздельного с ним сознания. Мировой огонь в виде воздуха, входя в тварь через дыхание и через поры органов чувств, непрерывно поддерживает в ней      жизнь и разумность», но он же, по воле Бога, может лишить и разума, и жизни, добавим мы к высказыванию Гераклита, что и происходит с героем рассказа.

АДА́М (אָדָם, в переводе с иврита буквально означает «человек»), первый человек и прародитель человеческого рода. Поэтому его судьба является как бы алгоритмом удела человека вообще и, как в любом алгоритме, в ней нет случайных деталей. Не случайно до мельчайших деталей и само имя первочеловека. Чтобы понять, какое отношение оно имеет к «житию о. Василия», разбираться придется с каждой буквой. Так, первая буква אָ– «алеф» указывает на Божественный образ в человеке, на «искру Божию». Вторая буква דָ  - «далет», числовое значение которой 4, указывает на 4 элемента, из которых сотворен человек и его мир: огонь, воздух, вода и земля. א- божественное начало в человеке, поддерживает и соединяет эти четыре элемента. Таким образом, можно предположить, что те злоключения, которым подвергается о. Василий на всех четырех уровнях, являются этапами его преображения и избранности. ⁶

Кстати, возможность «очищения-преображения» «ветхого человека» почувствовал и проакцентировал режиссер Дмитрий Шинаренко. В 1990 году он снял фильм «Очищение» по рассказу Л.Андреева.     

 

 

На имени «Василий» Андреев остановился сразу, еще в 1902 году, когда работа над рассказом только начиналась. Причем, на неслучайность выбора указывает тот факт, что значение этого имени автором как бы искусственно «нагнетается»: оба сына священника тоже Василии. Вот что писал в 1912 году Павел Флоренский своему знакомому Владимиру Кожевникову («душеприказчику» известного русского философа Николая Федорова) о значении имени вообще и о «Владимир-Васильстве», в частности: «Имя наше, - о дело ненавистнейшее современному сознанию (ред. возможно, подразумеваются споры вокруг имяславческого движения на Афоне), - таинственно предопределяет наши дурные и хорошие возможности, и наша свобода эмпирическая – реализовать первые или последние… Я слышал от людей опытных, наблюдал, читал, да и теоретически убежден, что каждый из нас может быть лишь тем имяреком, какое ему дано при вхождении в религиозное общество… Эмпирически же Вы могли и можете быть только «Владимиром-Василием», и ничем иным, хорошим ли Владимиром, дурным ли – это Ваше дело. Поверьте, что тема личности дается именем, и все остальное – лишь разработка этой темы по правилам контрапункта или гармонии». В конце письма Флоренский желает Кожевникову «все глубже и глубже постигать свое «Владимир-Васильство».⁷

Что имел в виду Флоренский, видно из его книги «Имена». В главе, посвященной значению этих поистине судьбоносных для России имен, Флоренский указывает на «царственность» имени Василий и на «русскую народную этимологию скандинавского имени Владимир – «владеть миром». Далее он пишет: «Имя Владимир весьма близко к Василию, и когда Великий Князь, просветитель Киевской Руси, при крещении был назван Василием, он не претерпел трагического надлома своей личности от новой духовной сущности (утонченного, отточенного византизма – Прим.авт.), а лишь отжался от избытка стихийной сырости, и естественные черты его были пройдены резцом Мастера. Вообще, имя Владимир по строению и составу похоже на Василия, но сырее, стихийнее, расплывчатее, простодушнее его. Оно более славянское и скандинавское, вообще более северное имя, нежели Василий, по складу своему наиболее уместное в Византии. Можно сказать, Владимир – это северный Василий, как и Василий – цареградский Владимир».⁸

То есть, «Владимир-Васильство» - это имя-тенденция (вспомним совет В.И.Ленина «во всем искать тенденцию»), имя-канат, натянутый, перефразируя Ницше, между «ветхим человеком» и Сверх-человеком, человеком «обожженным», преображенным.Дабы указать на эту «переходность» Л.Андреев в мае-июне 1903 года изменяет заглавие рассказа на «Встань и ходи», отсылая читателя таким образом к притче об исцелении расслабленного у овечьей купели. То, что поменять название Андреев решил именно весной, может быть объяснено тем, что в 4-ую неделю после Пасхи церковь вспоминает об этом событии. Андреев не был примерным прихожанином, но в то время, когда «воцерковленность» была еще естественна, а убеждения носили пока только «головной характер (в том числе, и атеистические), народ жил именно по церковному календарю, от Пасхи до Пятидесятницы, от утренней службы  - до вечерней, по колоколу.   Евангелие от Иоанна так свидетельствует об этом событии: «...Есть же в Иерусалиме у Овечьих ворот купальня, называемая по-еврейски Вифезда, при которой было пять крытых ходов. В них лежало великое множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды. Ибо Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду; и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнию. Тут был человек, находившийся в болезни тридцать восемь лет. Иисус, увидев его лежащего и узнав, что он лежит уже долгое время, говорит ему: хочешь ли быть здоров? Больной отвечал ему: так, Господи; но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода; когда же я прихожу, другой уже сходит прежде меня. Иисус говорит ему: встань, возьми постель твою и ходи. И он тотчас выздоровел, и взял постель свою, и пошел...»

Так как Андреев намеревался написать повесть именно о «горделивом попе, то акцент на это «Встань и ходи» вполне понятен. 

Как человек за 38 лет мог не встретить ни одной живой души в самом многолюдном месте города? Да ещё на Пасху, когда в Овечью купель люди шли с тысячами жертвенных ягнят, чтобы омыть их перед тем, как принести в дар Богу? Нет, в этом Евангельском эпизоде Андреева поразило другое: Христос не относит расслабленного к купели, а просто говорит: «Хочешь ли быть здоров?.. В таком случае, встань и ходи! Не жди, чтобы тебя подняли! Собери всю твою веру в единый порыв и встань; сам встань!». В рамках «сюжета персонажа», с точки зрения о. Василия, – смиренно перенося удары судьбы, он не бездействовал, а смиренно ждал, когда исполнятся сроки, когда он духовно созреет и Господь призовет его исполнить назначенное. В обращении митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла в неделю о расслабленном, в 2000-м году было сказано, что расслабленный 38 лет ждал у купели, чтобы «исполнились сроки, так как никогда страдание не дается сверх меры».

Подобную «мерность» можно проследить в процессе преображения и андреевского героя.

Настоящие испытания веры о. Василия начинаются с гибели первого сына: «И случилось это на седьмой год его благополучия, в знойный июльский полдень: пошли деревенские ребята купаться и с ними сын о. Василия, тоже Василий, и такой же, как он, черненький и тихонький». «Седьмой год» как раз и указывает на то, что сроки исполнились, пришло время жатвы. Ведь мир природы, естества построен на числе семь: семь дней творения, семь дней недели, семь цветов радуги и т.д. Восемь – это число Мира Грядущего. Июль выбран автором тоже не случайно: именно в июле (15-го июля по старому стилю) память крестителя Руси князя Владимира (Василия). То, что в «знойный июльский полдень» гибнет идеальный первенец о. Василия (по типу сказочного Ивана-царевича), олицетворяющий несбыточное счастье и гармонию, возможно, в свете вышеприведенного толкования Павлом Флоренским «Владимир-Васильства», связано с «младенческим типом крещения Руси», о котором писал великий русский философ Николай Федоров, автор «Философии общего дела»: «Русь еще нуждается в оглашении, и в этом роль интеллигенции», которую она, добавим, так, к сожалению, и не сыграла.⁹Были попытки взвалить на себя эту ношу в начале XXвека (работа религиозно-философских собраний и обществ Санкт-Петербурга и Москвы; богоискательские движения интеллигенции, которым отдало дань большинство «властителей дум» той поры – от Мережковского Д.И. и Гиппиус З.Н. до Горького А.М. с Луначарским А.В.). Но завершилось это, по сути, ничем, отчасти из-за начавшейся вскоре революции. Как писал Максимилиан Волошин: «Ни Оптина, ни Троица, ни Саров,/ Народный не уймут костер./ Они уйдут, спасаясь от пожаров,/ На дно серебряных озер./»¹⁰ Пик испытаний (личное «сошествие во Ад» -  см. Дугина А.Г. «Метафизика Благой Вести» этимологическую связь монашеских «метании» и «метонийи»- покаяния, символизирующих «сошествие во Ад) приходится на 40-летие о.Василия: «Было в это время Василию Фивейскому сорок лет…».¹¹40 – число, не менее символичное, чем 7: 40 лет иудеи скитались по пустыне, прежде чем прийти в Землю Обетованную; 40 дней Моисей поднимался на гору Синай, прежде чем получил в Дар Скрижали Завета; 40 дней пребывал в пустыне и был искушаем Христос; на 40-ой день по воскресении Христос возносится на Небо. Ф. Фаррар писал: «Сорок дней» - число, которое встречается в Священном Писании очень часто и всегда при искушениях и наказаниях». 40 – это числовое значение буквы «мэм», которой соответствует водная стихия, как граница миров.¹²

Гибель Васеньки, первого сына Фивейского, в воде знаменует первый этап «умирания для мира» о. Василия. Погружение в воду во время таинства Крещения указует на смерть ветхого человека и рождение нового. Поэтому при Крещении и дают новое имя. Иисус постоянно говорит апостолам о необходимости «родиться свыше», а они сначала не понимают, как они могут родиться во второй раз! Водой крестил Иоанн Предтеча, так крестился в Иордане Иисус Христос, но про то, как крестились апостолы, мы не знаем, это тайна, сокрытая до поры (ведь сказано, что все тайное станет явным). Второе «крещение» о. Василия – Огнем, когда гибнут дом и попадья. Н.А. Сетницкий в статье «Мессианство и «русская идея», вышедшей в Риге в 1934 году, писал: «Братие, огненного испытания, как приключения для вас странного, не убегайте» (1 Пет. 4:12). Это апостольское слово, которое для старообрядчества послужило обоснованием самосожженческой практики, получило новый свет в исканиях св. Серафима Саровского (1903-ий – год обретения мощей преп. Серафима и причисления его к лику святых – Прим. авт.). Вопрос об огне и о свете в той постановке, которая оказалась приданной последнему учением исихастов, был весьма серьезным рубежом в христианско-православном богословии и практике, означая не что иное, как постановку вопроса о возможности индивидуально-преобразовательного акта, возводящего человека к обожению путем облечения его фаворским нетварным светом».¹³Третье «крещение», по логике автора, Духом (в Духов День, когда о. Василий, наконец, «встает и идет»). Дух соотносится с воздушной стихией, «руах» пророка Даниила (отсюда же, кстати, и строчка «Ветер, ветер на всем белом свете» из поэмы Александра Блока «Двенадцать»). Все это, безусловно, Андреев не сам придумал и не «вчитывается» автором статьи в текст: эти идеи тогда, что называется, «носились в воздухе». В особенности в том воздухе, которым дышал Л.Андреев. Работая над рассказом, автор постоянно общался с Горьким, который увлекался богоискательскими и богостроительскими идеями. В салоне Гиппиус и Мережковского постоянно обсуждались учение о «Царстве Третьего Завета». Мол, было царство Ветхого Завета с Богом Отцом; его сменило Царство Нового Завета; следующее – Царство Духа Святаго, Утешителя, которого, возносясь, обещал послать Иисус Христос. Они считали, что «Царство Третьего Завета» «близ есть, при дверях». Мережковский и Гиппиус перенесли на русскую почву «семена» теории итальянского мистика Иоахима Де Фиоре (1130-1202) о «времени Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святаго». 

 

_________