Лаборатория слова

Однако в дальнейшем работа затянулась на целых 2 года (окончательная редакция датирована 19 ноября 1903 года). Был период, когда Андреев, оставив на какое-то время повесть, начинает работать над первой своей пьесой «Закон и люди», и в конце мая - начале июня 1903 г. он вновь возвращается к своей повести, которая теперь озаглавлена «Встань и ходи». Андреев тревожится, что новое его произведение может быть запрещено цензурой, но главное, что задерживало его работу, это временная размолвка с М. Горьким, прервавшая их встречи и переписку. 8 октября 1903 г. по возвращении из Москвы в Нижний Новгород М. Горький написал в Петербург К. П. Пятницкому: «Ура! Был у Леонида. Мирились. Чуть-чуть не заревели, дураки. Его «Отец Василий Фивейский» - огромная вещь будет. Но не скоро! - Лучше этого - глубже, яснее и серьезнее - он еще не писал. Очень, очень крупная вещь! Вы увидите!». ³ В беседе с литератором П. М. Пильским Андреев сказал о М. Горьком: «Все время он умел меня только окрылять и бодрить. «Василия Фивейского» я писал долго; много работал над ним; наконец, он мне надоел и стал казаться просто скучным. Как раз приехал Горький, и я ему прочитал «Фивейского». Читаю, устал, не хочется языком ворочать, все знакомо. Наконец кое-как дошел до конца. Думаю: никуда не годится. Поднимаю голову - смотрю, у Горького на глазах слезы,- вдруг он встает, обнимает меня и начинает хвалить моего «Фивейского» - и так хвалит, что у меня снова - и вера в себя, и любовь к этому надоевшему мне «Фивейскому»...». ⁴

Конец ноября 1903 г. Андреев пишет М. Горькому в Петербург: «...посылаю рассказ - но дело вот в чем: последние четыре страницы набирать и посылать не нужно, так как хочу я их сильно переделать. Именно: меньше слез и больше бунта. Под самый конец Василий Фивейский распускает у меня нюни, а это не годится, и даже по отношению к этому человеку мерзко. Он должен быть сломан, но не побежден». ⁵

Горький передал рукопись К. П. Пятницкому, и тот немедленно выслал экземпляр ее издателю Юлиану Мархлевскому в Мюнхен для закрепления авторских прав Андреева за границей. К. П. Пятницкому удалось успешно провести «Жизнь Василия Фивейского» через цензуру, и уже 30 января 1904 г. обрадованный автор получил из «Знания» корректуру, а 16 марта того же года сборник «Знание» с включенной в него повестью Андреева поступил в продажу.

Сразу после появления он вызвал диаметрально противоположные оценки.Так, Короленко писал, что его тема – «одна из важнейших, к каким обращается человеческая мысль в поисках за общим смыслом существования» («Русское богатство», август 1904). ⁶

Высоко оценил его Горький. Примечательно мнение Блока: «Что катастрофа близка; что ужас при дверях, - это я знал, и вот на это мое знание сразу ответила мне «Жизнь Василия Фивейского» (Блок А. Собрание сочинений в 8 томах, т. 6, стр. 131). Вместе с тем рассказ вызвал и резкие критические отзывы людей, занимавших совершенно различные позиции в литературной и общественной жизни. Л.Н.Толстой считал, например, его явно «искусственным», а В. Брюсов сожалел, что Андреев лишен мистического чувства: «При внешнем таланте изображать события и душевные состояния, Л. Андреев лишен мистического чувства, лишен прозрения за кору вещества. Грубо-материалистическое мировоззрение давит дарование Л. Андреева, лишает его творчество истинного полета».⁷

Духовная неполнота религиозного чувства главного героя была отмечена и Д.Мережковским, который указал на его стремление с помощью чуда компенсировать вакуум веры: «Мы о вере о.Василия слышим, но веры его не видим… Бог посылает верующим все житейские блага и охраняет их от всех житейских бед; пока Бог это делает, есть вера, а перестал – и вере конец».

В журнале символистов «Весы» утверждалось, что, кроме этого рассказа, в сборнике «нет больше ничего интересного» и что «рассказ этот кое-где возвышается до символа» (М. Пант-ов; 1904, № 5, с. 52). Сопоставляя Андреева с А. П. Чеховым, другой рецензент отмечал: «Оба они тяготеют к символизму, за грани эмпирического, по ту сторону земной жизни, иногда, быть может, вполне бессознательно» (Ник. Ярков; 1904, № 6, с. 57). Специальную статью «Жизни Василия Фивейского» посвятил Вяч. Иванов.  «Талант Л. Андреева,- писал он,- влечет его к раскрытию в людях их характера умопостигаемого,- не эмпирического. В нашей литературе полюс проникновения в характеры умопостигаемые представлен Достоевским, в эмпирические - Толстым. Л. Андреев тяготеет этой существенною своею стороною к полюсу Достоевского». («Весы», 1904, № 5, с. 47).

В основном внимание критиков было сконцентрировано на образе поднимающего бунт против Бога сельского священника. Церковная печать, нападая на Андреева, принялась доказывать нетипичность образа Василия Фивейского. Так, Ф. Белявский в статье «Вера или неверие?» осуждал героя рассказа за «гордое настроение ума», несовместимое с христианским смирением, верою». Причину его несчастья Ф. Белявский усматривал не в социальной и общественной одинокости Василия Фивейского, а в «отсутствии духовной жизнеспособности» («Церковный вестник», 1904, № 36, 2 сентября, с. 1137). Православный миссионер Л. Боголюбов критиковал Андреева за «декадентство», а Василия Фивейского объявлял душевнобольным («Миссионерское обозрение», 1904, № 13, сентябрь, кн. 1, с. 420-434).

Священник Н. Колосов 15 декабря 1904 г. в Московском епархиальном доме выступил с лекцией «Мнимое крушение веры в рассказе Леонида Андреева «Жизнь Василия Фивейского». По словам Н. Колосова, «тип о. Василия Фивейского есть тип уродливый и до крайности неправдоподобный. Такие типы среди духовенства, и в особенности сельского, могут встретиться разве только лишь как редкое исключение, как бывают люди с двумя сердцами или двумя желудками...» («Душеполезное чтение», 1905, январь, с. 593).

Иным было восприятие «Жизни Василия Фивейского» либеральной и демократической критикой. Н. Геккер отмечал, например, «несравненные» художественные достоинства произведения («Одесские новости», 1904, № 6291, 26 апреля). И.Н. Игнатов писал, что в «Жизни Василия Фивейского» Андреев изображает «общечеловеческие страдания», и хвалил превосходный язык произведения («Русские ведомости», 1904, № 124, 5 мая). С. Миргородский сравнивал Андреева с Эдгаром По и Шарлем Бодлером, находил, что «Жизнь Василия Фивейского» написана с «излишней жестокостью», но добавлял, что в произведении много «психологических тонкостей» и «художественных перлов» («Северо-западное слово», 1904, № 1957, 22 мая). ⁸

Это только некоторые и самые первые отклики на повесть Андреева.

Позднейшими интерпретаторами справедливо подчеркивался интерес автора к «границам и тупикам человеческой веры», однако с немалой долей категоричности выдвигались тезисы о том, что «экзальтированная вера священника вытесняет из его восприятия реальную многогранность жизни», о том, что «писатель делает попытку показать крушение веры о.Василия как ступеньку к какой-то действенной жизненной философии», что, «отвергнув Бога как мнимую опору, Андреев взыскует к ответу самого человека», при этом «попытки о.Василия найти прочную веру и вести праведную жизнь» порой однозначно оценивались как «бесплодные». (см. Приложение 1). По-моему, плоды веры о. Василия критике с самого момента выхода повести и по сей день мешает разглядеть либо сугубо светский, а зачастую и просто вульгарно- социологический подход, либо «школярско-богословский», характерными чертами которого, по словам современника Андреева Михаила Новоселова (создателя «Кружка ищущих христианского просвещения», куда входили в числе прочих Павел Флоренский, Иосиф Фудель), являются «сухой, безжизненный догматизм и рационализм». ⁹

ТАЙНА ПОСВЯЩЕНИЯ

«Оно на памятном листке

Оставит мертвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке».

А. Пушкин.

Впервые «Жизнь Василия Фивейского» появилась с посвящением Федору Ивановичу Шаляпину (в Сборнике товарищества «Знание» за 1903 год в Санкт-Петербурге, сам номер вышел в свет в январе 1904 года). Шаляпину же автор прочитал «Фивейского» еще в рукописи. В последующих изданиях посвящение снято.

О том, как и почему было оно снято рассказал сам Шаляпин в письме Горькому из Нью-Йорка от 2 (15) ноября 1907 года: «В Питере я виделся с Л. Андреевым — он был слегка выпимши, и значит, у него на языке было то, что у трезвого на уме. Скажу по совести, все, что он говорил, было странно и мне не понравилось.

У него есть-таки «мания грандиоза» - затем он до крайности самолюбив и обидчив. Ему показалось, что я на него смотрю свысока (как тебе это понравится), я «свысока» (?!..), и потому он сказал мне, что во втором издании «Василия Фивейского» он приказал снять «посвящение Шаляпину». По-моему, это очень мелко и Андреева должно быть не достойно. По крайней мере, когда он это мне рассказал, то душе моей было очень больно. Ну, будь здоров, дорогой мой Алексей, я весь твой Федор Ш.».

А история появления этого посвящения становится понятной, если вспомнить события этого рокового в жизни семьи Шаляпиных. Именно в этот год певец под ударами судьбы уже готов был наложить на себя руки. Спасло его чудо.

С Андреевым Шаляпина познакомил Горький, и на долгие годы между ними возникли дружеские отношения. Они постоянно встречались на «литературных средах» в доме Телешова, ходили друг к другу в гости. Андреев  постоянно следил за творчеством Шаляпина и даже написал книгу о нем. «Я хожу и думаю. Я хожу и думаю – и думаю я о Фёдоре Ивановиче Шаляпине, – писал  Леонид Андреев в 1902 году. – Я вспоминаю его пение, его мощную и стройную фигуру, его непостижимо подвижное, чисто русское лицо – и странные превращения происходят на моих глазах... Из-за добродушно и мягко очерченной физиономии вятского мужика на меня глядит сам Мефистофель со всею колючестью его черт и сатанинского ума, со всей его дьявольской злобой и таинственной недосказанностью. Сам Мефистофель, повторяю я. Не тот зубоскалящий пошляк, что вместе с разочарованным парикмахером зря шатается по театральным подмосткам и скверно поёт под дирижерскую палочку, — нет, настоящий дьявол, от которого веет ужасом».

С гордостью за русское искусство Андреев писал в «Курьере» о феноменальном успехе Ф.И. Шаляпина в 1901 г. в Милане: «Откуда-то снизу, минуя все эстетические заставы и застенки, не оплатив своего таланта даже восьмидесятикопеечной гербовой маркой, прорезая короткий и прямой путь, как поднимающийся вверх орел, — появился неизвестный человек с фамилией Шаляпин, сразу стал известным и сразу поднялся так высоко, что шапка валится, на него глядючи».¹⁰

 Все разрушилось в мгновение ока. В 1903 году первенец и на тот момент единственный наследник Шаляпина Игорь умер от аппендицита. Федор Иванович не находил себе места от горя, пытался даже покончить жизнь самоубийством. Смерть сына вынудила семейство покинуть квартиру в Леонтьевском переулке, где слишком многое напоминало о потере. Версий о том, как было выбрано новое жилье, немало. Самая распространенная: однажды Федор Иванович, молясь в церкви Зачатьевского женского монастыря, встретил игуменью Валентину, которая и посоветовала певцу приобрести особняк за оградой монастыря. Федор Иванович и Иола Игнатьевна поселились в 3-м Зачатьевском переулке, в двухэтажном доме № 3. Интересно, как перипетии судьбы Шаляпина перекликаются с историей

самого Зачатьевского монастыря. Он был основан в XVII веке по воле царя Федора Иоанновича (обратите внимание на совпадение имени!), последнего из рода Рюриковичей. Дело в том, что у Федора Иоанновича и его жены Ирины долгое время не было детей, и именно здесь они вымолили наследников.

Вскоре после того, как семья Шаляпиных стала жить возле монастыря, певца оставили мысли о самоубийстве, а уже 1904-м году у Шаляпиных родился сын Борис - впоследствии известный художник. Через год появились двойняшки: Федор и Татьяна.

Потеря единственного ребенка, вызванный этим духовный кризис, едва не приведший к гибели, и, наконец, помощь свыше, указавшая путь, когда уже казалось «живот аду приблизился» по выражению Псалмопевца – все это очень похоже на трагедию и поиски выхода о. Василия.