Проза

Рассказ

Начало

Тринадцатый камень

Стол вынесен на улицу. Уже прохладно. Осень. Из соседних дворов
тянет дымом. Ветра почти нет. Дым цепляется за деревья и надолго
замирает на одном месте.

Кира вылавливает мушку в своем бокале вина. Твоя мать предпочитает
водку. Они пьют с твоим мужем. Теперь другая игра. Она заигрывает
с ним. Он поддается. Он всегда ведется на такие вещи. Твою мать
это веселит. Она то и дело поглядывает на тебя. В ее завитых волосах
красная лента.

Потом вы остаетесь вдвоем мыть посуду. Твои тетки ушли курить
на веранде. Ты слышишь, как поскрипывают деревянные половицы,
их шепот и кашель тети Таи.

Он говорит, что хочет съездить в ближайший поселок в автомастерскую,
но ты знаешь, он думает о дешевой рюмочной – вы проезжали ее,
она недалеко от автовокзала.

Твоя мать хочет ехать с ним. Ей нужно купить салфеток и свиных
ножек для холодца. Он не против взять ее с собой.

Они уезжают.

Ты молчишь. Ты знаешь, что их не будет несколько часов. Шлюха.
Она всегда была шлюхой, не знавшей любви. По-настоящему она любила
только одного мужчину – своего сына. Ты думаешь о матери. Тебе
становится ее жалко – эту черепаху с обвисшей кожей на шее и вульгарной
красной лентой в волосах. Ты не хочешь жалости. Ты даже не хочешь
ее сейчас ненавидеть. Ты приехала сказать, что простила ее.

Окно открыто. Тетки на веранде затихли. Ты видишь через комариную
сетку фонарь на веранде и сигаретный дым, но не слышишь больше
кашля и скрипа половиц под их стульями. Они застыли, они хотят,
чтобы о них забыли. Они сами о себе забыли.

Четырнадцатый камень

Велосипеды висят без колес на балконе.

К первому сентября волосы немного отрасли, они торчат нежным ежиком.
В сандалиях песок. У тебя длинные ноги, торчат острые коленки,
когда ты садишься за стол. Ты зла на всех. Оторванный ремешок
на сандалии. Ты чуть шаркаешь ногой по лакированному полу, чтобы
не потерять сандалию.

Портфель со слоненком. Угрюмое существо в вязанной теткой шапке
с цветными бонбончиками, когда ты приходишь после школы к матери
на работу.

Она работает на радио монтажером. Сигареты в длинных пустых коридорах,
обшитых деревом, тусклый свет, разговоры о музыке. Записи дикторов
за стеклом, архив записей, перенос их на новые носители, уничтожение
старых, не представляющих ценности. Но сначала – их бесконечное
прослушивание. Ты в детстве в хоре – в новогодние каникулы вас
записывают. И брат тоже. Он в белой рубашке, у него галстук-бабочка
– это так умильно. Все знакомые матери умиляются. Ты стоишь в
стороне. Он мальчик, он ее опора. Она чувствует твою ревность.
Ты идешь по коридору, заглядывая в редакции, в кабинет главного
редактора, тот пьет чай. Ты в черном сковывающем тебя шерстяном
платье. Твои руки и спина горят от колючей ткани. Ты выше всех
в хоре, тебе невозможно спрятаться. Тебя ставят позади всех. Рядом
с тобой стоят ряд таких же девочек. Они стоят на скамейке. Ты
тоже. Ты немного приседаешь, чтобы не быть их выше, так сказал
режиссер – вас записывают для ТВ. Ты стоишь ровно час и семь минут
– до перерыва. Твои коленки болят. Они затекли. А он каждый раз
показывает тебе рукой – ниже-ниже. Ты спускаешься со скамейки
и сидишь на полу позади хора весь следующий час.

Во дворе служебные машины. Общая для телевизионщиков и радейцев
столовая. Трансляционная вышка. Толстый ковер в аппаратной, чтобы
не слышать шагов. Но ты все равно крадешься к матери и садишься
рядом.

Осенью мокрые черные скамейки в сквере перед студией. Лиственницы
и клены. Цветник. Это флоксы. У них горький волнительный запах.
Особенно в начале сентября.

Иногда записывается оркестр. Люди за стеклом серьезные, в костюмах.
Они выходят в перерывах между записями и курят – в курилке или
в сквере. Если дождь – они стоят под козырьком. Они говорят тихо
и неспешно. Суетится только администратор. Нужно записать до четырех
– потом пишутся подростки из музыкальной школы. Они уже приехали
и сидят в коридоре. Они нарядно одеты, хотя это только радиозапись.
Мальчишки дурачатся.

Ты сидишь на ступеньке лестницы и через раскрытую дверь видишь
их. Вы с братом здесь свои. Вы знаете каждый уголок этой студии,
знаете, как и где сократить дорогу и не заблудиться в коридорах.
Вам даже можно сидеть в студии во время записи. Но не сегодня.
Сегодня ты простужена, у тебя сопит забитый нос, и приходится
сидеть здесь, на лестнице.

Девочки и мальчики в классе вырастают за лето. Некоторые уже выше
тебя. Девочка в кукольном доме, – ты наконец-то перестаешь выделяться
среди других.

Пятнадцатый камень

Твоя нетерпимость к себе давно перешла в нетерпимость к окружающим.
Ты экстремистка, потому что не терпишь многих вещей. Ты разрушаешь
даже то немногое хорошее, что есть. Кошки-мышки – вот во что ты
играешь сейчас. Ты прячешь себя, а потом закрываешь глаза и на
ощупь пытаешься найти то, что спрятала.

Шестнадцатый камень

Свет включается под лестницей.

На чердаке была ваша с братом комната. Вы долго возились под холодным
одеялом, вы притворялись, что спите, когда мать заглядывала в
дверь. Окно внизу открыто, из него – косой прямоугольник на посыпанной
гравием дорожке у дома. Они говорят о мужчинах. Три одинокие сестры
– что они знают о мужчинах? Они играют в карты и неспешно говорят.
Вы слушаете. На чердаке сушится тысячелистник, чабрец и душица.
От этих запахов наутро тяжелая голова. Над слуховым окошком серый
хрупкий шарик – там живут осы. Ты боишься ос. Одна из них залетела
между стеклами окна и не смогла выбраться. Она лежит там уже несколько
дней. Ты одна это знаешь.

Летом вишня. Сестры твоей матери варят варенье. Вы сидите в кружок
перед тазом и вытаскиваете косточки из ягод. Пальцы и губы темнеют
от сока.

Ночью ветер, ветки дерева касаются крыши и кажется, будто по ней
кто-то ходит. Брат забирается в кровать к матери. Ты не можешь,
потому что ты уже взрослая. Так говорит она. Ты не спишь. Ты притворяешься,
что умерла. Это твоя любимая игра. Ты не только стараешься не
дышать. Ты стараешься не думать. Первый твой опыт пустоты. Только
ветер. По всему полу расстелены газеты, на них зеленые дозревающие
помидоры. Уже холодно. С парников снята полиэтиленовая пленка.
Теперь – только металлические остовы и сиротливые обнаженные умирающие
стебли помидоров, огурцов, болгарского перца. Твой брат пародирует
оглохшую на одно ухо тетю Таю. Ты смеешься. Когда улыбаешься,
прикрывай рот рукой. Это говорила тебе твоя мать, потому что твоя
верхняя губа от радости обнажает верхние зубы и даже бледно-розовую
бескровную десну. Ты научилась улыбаться, не открывая рта. От
этого ты всегда выглядишь застенчиво, ты хочешь думать, что это
похоже на загадочность.

Семнадцатый камень

У брата ранний ребенок. Жена брата в том же положении в доме,
что и ты, даже хуже.

Наконец, когда их брак окончательно летит к черту, жена уговаривает
брата снять квартиру и жить отдельно от его матери. Они не успевают
это сделать. Вещи уже собраны, жена брата каждый день ездит смотреть
квартиры по объявлению. В агентстве по найму у нее приятель. Мать
будто постарела, она чувствует себя преданной. Она сидит в кресле
и курит. Потом ее шаркающие ноги в тапочках по полу.

– Анна, где у нас кофе?

– У нас нет кофе.

Она уже стоит на пороге твоей комнаты с пустой стеклянной банкой.

Ты работаешь на почте. Ты принимаешь посылки и заказные письма.
У тебя приятный голос. Ты никогда его не повышаешь и никогда не
смеешься. Потому что она так тебя научила.

Твой брак тоже катится к черту. Он никогда не был прочным.

По-своему твой муж предан тебе – он всегда приходит обратно. Он
бережет тебя от плохих новостей и от своих подружек. Это даже
благородно. Возможно, это просто жалость и привычка, но тебе хочется
думать, что это благородство. Ты пытается сохранить хоть каплю
самоуважения. Хотя тебе все равно. Мать не должна знать – и поэтому
у вас все хорошо. Мать, а значит – все вокруг. Что тебе сделать,
чтобы все изменилось? Обойти гору Кайлас сто восемь раз?

Восемнадцатый камень

– Алло.

Это говоришь ты.

Тетя Тая тебя не узнает. Она плохо слышит.

– Алло, – отвечает она.

– Позовите, пожалуйста, Галину Алексеевну.

– Сейчас.

Она оставляет трубку на холодильнике и уходит за твоей матерью
– ты просто представляешь себе, как медленно она идет в сад.

Ты слышишь, что там работает радио. Они тоже слушают новости.
И хлопает форточка, потому что Кира забыла ее закрыть. Она не
забыла. Просто ей кажется, что в доме пахнет старостью – валидолом,
болячками, старыми вещами, пересыпанными табаком. Ты даже слышишь
скрип пола. Будто кто-то подошел, помолчал, глядя на трубку. Или
это шипит динамик твоего телефона. Он ведь любит играть в то,
что все, с кем ты могла бы связаться – утонули.

Ты больше не хочешь ждать. Ты кладешь трубку на место.

Девятнадцатый камень

Уютный безлюдный уголок, который остается нетронутым лет сто.
Вечером здесь горит единственный фонарь и хлопает тяжелая на пружине
дверь круглосуточного магазина.

Дождь. Светят фонари машины. В их свете видны полоски дождя, он
идет под наклоном и кажется, что он сильный, но ты стоишь под
навесом, ты вытягиваешь руку и чувствуешь холодное прикосновение
редких тяжелых капель. У машины двое. Ты видишь только их силуэты
и тебе непонятно, почему они стоят под дождем, почему не заберутся
внутрь.

Обычно то, что происходит с тобой ночью, в темноте – это только
твое. Ты никому об этом не расскажешь. Ты внезапно просыпаешься
и чувствуешь страх. Тебе страшно. Свет это то, что тебе сейчас
надо. Но в этой квартире, даже если включить все электричество,
все равно полумрак. Ты выходишь на улицу. И идешь. Ты крадешься
в темноте как преступница. И замираешь под фонарем.

Двадцатый камень

Так происходит самое страшное.

Обычный солнечный летний день и солнце уже близится к закату.
И туфли натирают ноги. Ты скинула обувь, поставив ступни на их
лакированную поверхность. Мать дремлет в кресле в зале ожидания
в аэропорту, но ты уже видишь какую-то нехорошую суету.

Они попали в грозу. Твой брат, его жена, их сын и еще сто двадцать
семь человек. К аэропорту уже подъезжают «скорые». Это для родственников,
для тех, кто ждал. Для вас.

Плюшевое сердце, наполненное летним дождем и детскими слезами.
Твое сердце. Ты пытаешься представить лицо брата. На самом деле
лица даже самых близких и любимых со временем забываются. Самолет
твоего брата не приземлился пять лет назад. Ему было двадцать
шесть лет. А ты помнишь его только в детстве. Ты хотела найти
его взрослые фотографии в альбоме в комоде с пачками табака, а
нашла там девочку с бритой головой.

Двадцать первый камень

Твоя дипломная работа была посвящена творчеству Эндрю Уайета.
Все что в ней было – щенячий восторг. И очень мало смысла. Никакой
последовательно выверенной мысли. Никакого вывода. Ты предпочла
бы положить перед комиссией дорогой альбом с иллюстрациями на
хорошей матовой бумаге. Это твое сокровище. Это подарок. Того,
кого ты любила. Он открыл страницу и сказал: ты на нее похожа.
Женщина в профиль. Она старше тебя. Она прижалась к стволу дерева,
за которым едва видно затянутое тучей небо, заснеженную землю
и тонкие ветки кустарников...

Это было раньше. Теперь вы где-то ровесницы. Ты тоже носишь такое
пальто. Не потому что она в нем. Просто он тебя угадал. Он единственный,
кто знал тебя на самом деле.

Резинка на запястье. Это чтобы наказывать себя, если ты опять
позволяешь себе мечтать. Ты хочешь жить реальностью.

Двадцать второй камень

От матери и ее сестер вы уезжаете на следующее утро. Твой муж
быстро собирает вещи и забрасывает их в машину. Тетя Тая проспала
ваш отъезд. Кира суетится, уговаривая взять банки с вареньем и
теплые вязаные носки. Твоя мать сидит на кухне и пьет кофе. Она
не разговаривает с тобой. Твой муж прячет глаза.

По дороге вы молчите. Он то и дело настраивает радио, потому что
станция все время уплывает. Вы заезжаете на автозаправку.

– Куда вы ездили с матерью? – нейтрально спрашиваешь ты.

– Что?

– Куда вы с ней ездили.

Он отвечает, что завез ее в магазин, а потом они заехали в автосервис.
Но тот был закрыт.

Он уходит платить за бензин. На автозаправку сворачивает бензовоз.
Крепкий парень лет тридцати пяти, загорелый и здоровый как Бог,
выпрыгивает из кабины. Он подмигивает тебе, пока ты стоишь у машины.
У него крепкие зубы и отличное пищеварение, он идет к магазинчику,
почесывая гениталии. Ты пока не знаешь, куда его зачислить – к
демонам или ангелам. Он еще сыграет свою роль в твоей истории.
И не последнюю.

Твой муж возвращается. Запах бензина, ты вертишь в руке какой-то
смятый чек, а потом бросаешь в ящик с песком.

– Вас не было четыре часа. С нею. Вас не было четыре часа.

– Господи! Что мы могли делать с твоей матерью?! Я же сказал!..

Ты отворачиваешься от него, потому что он не умеет врать. Это
странно, но за его вранье стыдно обычно тебе.

– Чокнутая.

Он садится в машину.

– Ты садишься?

Машина требует ремонта. Всю дорогу он прислушивался к работе двигателя.
Он раздражен тем, что придется тратить деньги. Ты вдруг забираешь
свою сумку и закрываешь дверь.

– Я никуда не поеду.

Это мелодрама, в которой жалкой выглядишь только ты.

Он не оставляет тебе шанса. Он нажимает газ и едет. На выезде
с автозаправочной он тормозит перед выворачивающим на трассу бензовозом.
Он пропускает бензовоз и уезжает.

Ты стоишь на пустой автозаправке. Твои документы остались в бардачке.
Вместе с пачкой сигарет и телефоном. Ты забросила все это подальше,
чтобы мать ничего не нашла в твоей сумочке.

Недалеко остановка автобуса. Чтобы не стоять вот так вот одной
у заправки, ты идешь к остановке и садишься на скамейку. Ты не
имеешь никакого понятия о расписании автобусов, ты даже не знаешь,
ходят ли они здесь.

Двадцать третий камень

– Как тебя зовут?

Вчера на улице твоего нового приятеля не интересовало твое имя.
Ты тоже не знаешь, как его зовут. Сегодня он хочет чаю.

– Это твоя квартира?

Ты киваешь.

– И ты не знаешь, где здесь чашки?

Ты не отвечаешь. Это слишком хорошее утро, чтобы задумываться
над тем, что твои слова могут показаться кому-то неправдой. Ты
неопределенно показываешь на коридор, через который можно попасть
на тесную кухню с двухкомфорочной газовой плиткой.

Он стоит в трусах перед зеркалом.

– Могло быть такое, что я уже был здесь раньше?

Он мог приводить сюда какую-нибудь из таких же случайных знакомых
на ночь. Перепихнуться и разойтись, едва начинает светать. Любовники,
как коты, – они любят темноту.

– Кто была она?

– Я не помню. Какая разница?

– Никакой.

– Ну так… Какие планы на сегодня?

– Я занята.

– А вечером?

Вечером он пытается звонить, он стучит тебе в дверь. Для тебя
он уже прошлое. Ты мысленно вымыла мыльным раствором и спиртом
все ручки, все, к чему он прикасался. Теперь и его отпечатков
в этом доме нет. У него не осталось доказательств своего пребывания.
Только в тебе. Теперь ты думаешь об этом.

Каждый месяц ты боишься, что забеременела. Ты не хочешь ребенка.
Ты принимаешь противозачаточные и каждый месяц боишься. Это похоже
на паранойю. Твой муж так тебе это и говорил.

Двадцать четвертый камень

Рейсовый автобус появляется на дороге. Но он не останавливается
у остановки. Он заезжает на заправочную станцию. Ты замерзла и
спешишь через дорогу. Дверь открыта. В салоне горит свет. Пассажиров
немного, есть свободные места. Ты поднимаешься, пока нет водителя
и идешь в конец автобуса. Там есть свободное место у окна. Ты
садишься. Твои руки замерзли. Ты зажимаешь их между ногами, ты
стараешься придать своему лицу выражение отсутствия – как и у
всех в автобусе, чтобы слиться с ними.

Серая дождливая туча. Дождь принимался уже дважды. Наконец, водитель
возвращается. Он не смотрит в салон, он садится на свое место.
И вы едете.

Ты оборачиваешься и видишь пустую остановку, на которой ты провела
почти три часа. Она остается позади…

Тебя толкают в плечо. Кажется, ты задремала. Конечная. Это автовокзал.
Темнеет. Ты выходишь на улицу. Сразу чувствуешь ветер. Пассажиры
рассеиваются, пропадают в сумерках. Скоро ты встретишь своего
ангела-хранителя. Она стоит тут же между двойными дверями вокзала.
Потому что там тепло. Она держит картонку, на которой написано:
квартиры на ночь. Ее руки в вязанных перчатках, кончики пальцев
которых отрезаны, края обработаны грубой серой ниткой. Она ведет
тебя в краснокирпичный дом, в котором на первом этаже горит лампа
под абажуром, отбрасывающем лиловые тени. Она включает на кухне
радио.

«В связи с происшествием федеральная трасса закрыта» – говорят
по радио. Машины едут через город – в том числе через узкую улочку,
выходящую на площадь. Ты видишь, как там скапливаются машины,
как в нетерпении сигналят перед светофором.

Двадцать пятый камень

Произошло вот что: бензовоз превысил скорость. Белозубый Бог,
которого ты видела на автозаправочной станции, не справился с
управлением. Его машину занесло на мокрой дороге, бензовоз перевернулся
и взорвался, от чего произошло обрушение моста. Хотя может быть,
это был другой бензовоз. С чего ты решила, что Боги пожертвовали
одним из своих? Спасатели уже достали из воды бензовоз и еще несколько
машин. Остальные – в темной глубине реки. Скорость течения здесь
так велика, что спасатели боятся давать прогнозы. Скоро река оледенеет
и тогда – надежда только на случай. Твои документы в бардачке
одной из вытащенных наверх машин. Ты – среди погибших. Когда ты
узнала об этом? В первый же вечер, когда оказалась на площади.

Двадцать шестой камень

Последняя перед двухчасовым перерывом электричка. Людей мало.
То и дело через вагон проходят люди и уходят в следующий вагон.
За окном голые уже деревья. Мокрые провода вдоль дороги. Стая
ворон в черном поле. Дальний дымок. Окна запотевают, ты трешь
рукавом стекло. Электричка идет медленно, останавливаясь на каждой
станции. Люди выходят, люди заходят. Их не становится ни больше,
ни меньше.

Ты выходишь на одной из остановок и идешь по узкой асфальтовой
дорожке к поселку. По обеим сторонам высокая трава. Позади тебя
сигналист велосипедист. Ты отступаешь к самому краю дорожки, он
обгоняет тебя.

Три сестры играют в карты на кухне. В комнате работает телевизор.
Они играют в карты. Ты подходишь к окну.

Ты говоришь одними губами: Прости. Это просто ритуал. Потому что
ведь должен быть какой-то ритуал. Ты прикасаешься к стеклу как
опавший лист, не оставляя ни следа, ни тепла. Ты забрасываешь
конверт с оторванным краем, в котором фотография девочки с бритой
головой, в почтовый ящик.

Ты умерла. Ты так давно этого хотела. Теперь ты свободна и тебе
все равно, куда ехать.