Проза

 

Светлой памяти моего отца,
Абакумова Владимира Васильевича

 

Однажды зимним вечером, возвращаясь домой с прогулки по парку, Рита услышала зов. Казалось, что зов начался раньше ее вступления в узкую аллею, с одной стороны которой за деревьями тянулся унылый ряд хрущевок, а с другой – не менее унылый ряд гаражей. Зов доносился со стороны хрущевок, с другого конца аллеи. Кричали громко, причем, по мере того, как она преодолевала довольно длинный путь, то есть приближалась к другому концу аллеи, крик усиливался. Неясно было, кто именно кричал – мальчик ли до двенадцати лет, то есть до того возраста, когда у мальчиков начинает ломаться голос, девочка ли, девушка или молодая женщина. Кроме того, самого автора зова она, сколько ни силилась разглядеть, напряженно вглядываясь в темные или освещенные окна домов за деревьями, увидеть так и не смогла. Однако крик, не смолкавший ни на минуту, чрезвычайно встревожил ее: звонкий, чистый, высокий до пронзительности голос звал по имени кого-то. «Римма! Римма!» – слышалось Рите поначалу, но по мере приближения к концу аллеи она все отчетливее слышала не чужое, а свое имя: «Рита! Рита!» – настойчиво кричал голос. Людей вокруг не было, лишь впереди откуда-то взялась вдруг девочка лет десяти-двенадцати, одетая во все белое – белая куртка, белые брюки, белые сапоги. Девочка шла быстро, прямо перед Ритой, не оборачиваясь, не оглядываясь по сторонам и, казалось, крика не слышала или просто не обращала на него внимания. Рита решила последовать ее примеру и прибавила шагу. Теперь она шла очень быстро, почти стремительно, глядя прямо перед собой. В конце аллеи зов, чуть не оглушив ее, внезапно смолк, как только она, миновав аллею, вышла на проезжую часть, перешла улицу и направилась к своему дому.

Шутил ли кто таким образом с ней или в самом деле звал кого, называвшегося ее именем, а, может быть – ее? Но – зачем? Кому она могла так понадобиться? Она никого не знала в этом районе, и ее никто не знал. Решив не заморачиваться по пустякам – мало ли пьяных или сумасшедших водится на свете – она вскоре забыла об этом случае.

***

Рита Аргонавтова работала в солидном банке на ответственной должности с серьезными деловыми бумагами и людьми, состояла в браке со своим боссом, солидным пожилым господином, и, в общем, все у нее шло отлично, без сучка и без задоринки, по всем статьям и пунктам жизни.

Весна в тот год оказалась ранней, солнечной и буйной. Земля обновлялась и распускалась так стремительно, что Рита едва успевала менять наряды в соответствии с требованиями, на удивление, некапризной погоды. Где-то в середине апреля, однако, во время краткого похолодания, случилась с ней простуда, а затем – она подозревала даже осложнение на нервную систему – появилась странная и навязчивая мысль, мысль, подобная зову. Ее неудержимо потянуло вернуться к заброшенной десять лет назад диссертации, вернуться и возобновить свое исследование. Поначалу она пробовала сопротивляться, так как исследование относилось к фундаментальной науке, то есть не сулило никаких доходов и не имело сиюминутного практического применения. Разве возможно ей, привыкшей к обеспеченной жизни, очень занятой, очень избалованной деньгами, вдруг в какой-то момент почувствовать их нехватку, а, быть может, и нужду? Нет! Абсолютно исключено. Без денег она жить не могла. Более того, ее многочисленные запросы и интересы требовали много денег. Например, она любила изысканную одежду, изысканную парфюмерию и косметику, изысканную пищу, изысканные курорты, спорт, искусство, солярий и массаж, автомобили и путешествия, танцы, рестораны и ночные клубы. Лишиться всего этого, заделавшись книжным червем, казалось немыслимым, безумием, неправдоподобным вымыслом, вообще злой игрой ее воображения.

Как-то раз, будучи в гостях у подруги и обсуждая с ней возможные варианты учебы ее сына с просмотром рекламных буклетов зарубежных вузов, Рита увидела фотографию, представлявшую чудесную зеленую лужайку, аккуратные корпуса вдали и загорелого юношу на переднем плане, изображавшего абсолютно счастливого, здорового, сильного, веселого и умного студента. На другой фотографии радостные студентки шагали навстречу какому-то своему счастью с учебниками подмышкой на фоне старинных университетских зданий… Рита вспомнила свои студенческие годы. Безденежье, голодные обмороки, депрессии и бессонницы... Однако реклама сработала. Однажды Рита рискнула послать e-mail своему научному руководителю, адрес которого нашла во всемирной паутине, и неожиданно быстро получила от него ответ, выражавший согласие возобновить научное сотрудничество. И все же инерция жизни мешала ей что-то начать, убеждала продолжать прошлое налаженное, наполненное разными делами и заботами, и все же такое беззаботное, существование.

Наступило лето. Однажды на рассвете Маргарита открыла глаза, готовясь полностью пробудиться, но еще пребывая среди ночных грез. Тем не менее, она отчетливо видела свою комнату и ясно ощущала, что лежит в постели на спине. Вдруг послышался ужасный шум и топот, словно десяток, если не добрая сотня, каких-то мелких существ ворвалась в комнату. Маргарита лежала, оцепенев от ужаса. Вскоре шум, возня и топотание сконцентрировались в изголовье кровати, затем наступила тишина. Маргарита осторожно вытянула руку в сторону ночного столика, стоявшего как раз в изголовье, и тут же почувствовала теплое, даже горячее, касание человеческой руки, затем по лицу ее прошло легкое дуновение, похожее на теплое дыхание живого существа. Маргарита замерла, но женское любопытство взяло вверх над страхом.

– Кто ты? – спросила она существо, очевидно, склонившееся над ней.

– Черт, – последовал лаконичный ответ.

Помолчав, существо добавило:

– Собственной персоной.

– Откуда ты здесь взялся? – осмелев, спросила Маргарита.

– Из твоей головы.

– То есть, как?

– Где грязь – там и мы.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ты ведь хочешь его убить… Ну, или задушить…

Маргарита вздрогнула. Временами, какие-то считанные доли секунды она, в самом деле, помышляла об… Но это невозможно.

– Ты не можешь быть реальностью. Я тебя выдумываю, вот прямо сейчас. Творю на ходу… – скороговоркой забормотала она, тщетно силясь проснуться, а, точнее, сбросить с себя оцепенение и вернуться, наконец, к нормальной утренней жизни.

– Естественно, я ирреален, – согласилось существо.

Маргарита обратила внимание, что голос у него – не мужской и не женский, и не детский, а нечто среднее, скорее высокий, чем низкий.

– Из миража, из ничего, Из сумасбродства твоего… – продолжало оно.

– Ну, повторяй! – вдруг капризно потребовал этот Некто, – Ты ведь любишь эту песенку.

И Маргарита послушно зашептала:

– Из миража, из ничего, Из сумасбродства моего – Вдруг возникает чей-то лик И обретает цвет и звук, И плоть, и страсть…

– Умница! – обрадовался он, – И плоть, и страсть…

Маргарита выдернула руку из горячей теперь, как угли, руки Постороннего (потустороннего) и попыталась перекреститься, но рука не слушалась ее, бессильно блуждая вокруг груди и, вместо крестного знамения, совершала эротические поглаживания и пощипывания тела. В изголовье захихикали. И тут ее охватило сильнейшее, никогда прежде не испытанное сексуальное желание, нуждавшееся в немедленном удовлетворении.

– Мне нужно, – пролепетала Маргарита.

– В туалет? – услужливо спросило существо.

– Нет, – прошептала она.

– Вот видишь, мы уже сочиняем стихи – неплохой тандем складывается, – горячо прошептало ей на ухо оно, – а теперь держись.

После этих слов Маргарита уже не помнила себя, все тело ее загорелось от всевозможных эротических ласк этого неожиданного любовника. В какой-то момент она подумала, что в аду, наверно, грешники испытывают нечто подобное – страшный жар, от которого никуда не деться, никак не избавиться. Она металась по постели, отчаянно борясь с напастью, которая, помимо всего прочего, уже тянула ее куда-то с постели. И тут она решила пошутить, так сказать, напоследок, но непросто пошутить, а, как физик в далеком прошлом, поставить небольшой эксперимент.

– Заметь, – с подлинно дьявольским смехом прокричала она ему, – душу я тебе еще не продала!

Наступила мертвенная тишина. Руки отпустили ее, и тело постепенно остывало. Она ждала, что он ответит, если – настоящий.

– А зачем она мне? – спросил он.

Маргарита немного растерялась.

– Ну как же… – начала, было, она экскурс в историю чертовщины, – по легендам там разным о сделках с дьяволом, тебе ее продают…

– Ее возьмет он, – последовал ответ.

– Кто? – удивленно спросила Маргарита.

Но снова начался ужасный шум, возня и топот сотен маленьких ножек, неясное бормотание, смешки. Рита напряженно вслушивалась в эти звуки, стараясь услышать среди них или в них ответ на свой вопрос, однако невозможно было ничего разобрать. Звуки постепенно удалялись от ее изголовья, становясь все тише, все глуше и, наконец, замерли в какой-то неведомой дали. Она открыла глаза и поняла, что теперь, действительно, проснулась.

***

В тот год выдалось небывалое, невыносимо жаркое лето. Как-то ранним утром в начале июля, когда СМИ пророчили дожди и понижение температуры, а северная природа пока ещё радовалась палящему солнцу и то буйно зеленела и цвела знойными днями, то томно отдыхала над речными гладями еще прохладными вечерами, Рита отправилась на прогулку в парк неподалеку от дома. Оставив позади тенистый ажур аллеи, она оказалась в полевых травах и цветах, необыкновенно ярких и душистых. Посидев на пустынном пляже и полюбовавшись светом недавно взошедшего солнца, она отправилась вдоль Москвы-реки, не отрывая глаз от воды, искрящейся под легким ветерком.

Попадавшиеся навстречу редкие прохожие не портили, как нередко бывало, а, напротив. приятно оживляли ландшафт. Вот прошла мимо пожилая интеллигентная пара. Вот одинокая молодая женщина остановилась негромко поговорить с одиноким пожилым мужчиной, и их благозвучные голоса приятно ласкали слух. Совсем юная дева, неподвижно застыв на коленях в густой траве, вроде Ассоль, мечтательно смотрела в глубокую даль горизонта в ожидании алого парусника. А вот и зрелая дама, туристка, в широких спортивных брюках защитного цвета и красном бюстгальтере радостно загорала, лежа на животе на одной из скамеек, похлопывая одной ногой о другую. Рядом в траве валялся ее рюкзак и широкополая шляпа. Выглядела она столь сексуально, что Риту даже дрожь пробрала, не от зависти, а от желания, которого она тут же устыдилась, поспешив переключить внимание на блеск реки, а затем – на широкоплечего, мускулистого, спортивного мужчину в плавках, шедшего ей навстречу, который, увы, явно заинтересовался дамой в красном лифчике, так что Рита про себя отметила его чрезвычайное сходство с котом, находящимся в непосредственной близости от рыбы, или в непосредственной близости от которого на блюде соблазнительно валялась, вечно молчаливая, рыба.

Наконец, устав от ходьбы, Рита присела на скамейку, с которой открывался чудный вид на лучезарную реку, кое-где искажаемую ранними яхтсменами, голубое прохладное небо с горячим пятном солнца и далекий противоположный берег, сочно зеленевший не до конца вырубленным лесом и разноцветно сверкавший стеклами небоскребов. «Как хорошо!» – подумала Рита и, положив голову на спинку скамейки, закрыла глаза.

– Здравствуйте! – услышала она вдруг подле себя грубоватый мужской голос, – Отдыхаем?

«Не буду отвечать», – подумала Рита и решила даже глаз не открывать. Непрошеный кавалер, как ей показалось, спустился к этому месту по едва заметной и известной только завсегдатаям парка тропинке позади скамейки, на которой она сидела, и теперь прогуливался взад-вперед неподалеку, вожделенно на нее поглядывая.

«Как они мне надоели, – размышляла Рита, – прямо хоть не выходи из дома или сразу – в машину. Что за охота гоняться за случайными юбками!». Однако женское любопытство побуждало взглянуть на нарушителя ее блаженства. Она подняла голову и открыла глаза, но вокруг не было ни души.

***

В августе дым от лесных пожаров подступил к городу, солнце скрылось за густой белой пеленой, источавшей едкий, убийственный запах, и все же однажды Рита решилась выйти из дома, чтобы пройтись по парку. Ей хотелось посмотреть, что это такое, этот туман, сколько хватит ее сил, чтобы идти сквозь него, и до чего она дойдет. Она снова ставила эксперимент, на этот раз, над собой.

Выйдя из дома и пройдя несколько метров, она почувствовала, что, скорее всего, не дотянет даже до входа в парк, о прогулке не могло быть и речи. «Иди», – шепнул ей внутренний голос, которому в обычных случаях она привыкла доверять, но, в том-то и дело, что случай был необычным, можно сказать, экстремальным. «Я не выдержу», – ответила она ему. «Иди», – повторил голос. Она пошла дальше, время от времени прикладывая к носу носовой платок, случайно оказавшийся в кармане легких летних брюк – никаких специальных средств защиты от гари она не захватила.

У воды стало немного легче, и, к своему глубокому удивлению, Рита обнаружила там людей, причем, в довольно большом количестве, включая маленьких детей, очевидно, недавно вставших на ноги. Все они, и взрослые, и дети, вели себя так, будто ничего особенного не происходило – обычный летний день, туманный несколько более обычного. Люди купались, загорали, пили водку и пиво, некоторые даже курили. Дети, перебирая слабыми ножками, бегали возле них, издавая свои нечленораздельные, но, пока еще, чистые звуки. Люди даже пели. В стороне от основной массы несколько загорелых рослых мужчин гуськом спускались по лестнице, ведущей глубоко под воду, поглядывая на Риту похотливыми посейдонами. Она с отвращением прошла мимо них. Дальше повстречалась только спортивная старушенция с маленькой собачкой, в тумане почти незаметной. Миновав и эту парочку, Рита вышла в поле, столь радовавшее глаз в начале июля. Теперь трава пожелтела, а местами почернела, цветы завяли, и местность, в целом, имела болезненный, гнетущий вид.

Рита растерянно стояла посреди поля, не решаясь двинуться дальше, так как впереди туман стоял плотной желтоватой стеной. Вдруг она услышала позади себя шаги. Кто-то стремительно приближался к ней легкой, очень легкой, почти невесомой походкой. «Не оборачивайся!» – скомандовал внутренний голос. Рита двинулась дальше в туман, закрывая нос платком, шаги неуклонно следовали за ней, и она бросилась бежать, не разбирая дороги, сквозь траву, в том направлении, где предположительно шумела магистраль – только предположительно, так как она не слышала почти ничего, кроме легких шагов за спиной. Но и того, что все же удалось различить, оказалось вполне достаточно, чтобы выйти к пешеходному переходу, неподалеку от которого горделиво возвышался над улицей белоснежный айсберг ее роскошного дома с пентхаусом на одной из вершин, мансардами и зимними садами – на других вершинах.

***

В конце августа жизнь вошла в свою колею, а Риту стало преследовать одно воспоминание из далекого прошлого, когда бедной, голодной студенткой она упорно грызла гранит университетской науки. «Эти глаза напротив», – частенько теперь напевала она.

Эти глаза напротив – калейдоскоп огней!

Эти глаза напротив – ярче и все теплей.

Он был, несомненно, гениален. И очень молод тогда. Но дело даже не в успешной защите кандидатской – мало ли их защищают в двадцать пять лет, серых, никому не нужных диссертаций. И дело не в блестящей защите докторской через пять лет, то есть в тридцать – хотя это уже выдающееся достижение. Дело в том, что сложнейшие вещи из области теоретической физики он излагал языком, понятным десятилетнему ребенку со средним IQ, и посещать его лекции было легко и приятно. Дело в том, что он открыл несколько важнейших законов, названных в честь него – законы Кроноса. Дело в том, что, при всех своих достижениях и регалиях, он едва отличался от студента, разве что чуть более серьезен, голос чуть построже. Таким она вспомнила его теперь, через тринадцать лет. И был экзамен, и они смотрели друг другу в глаза, и он улыбался всякий раз, когда она называла его по имени-отчеству, словно ему нравилось, как она обращается к нему, и именно тогда…

Рита вспомнила и даже отыскала среди тетрадей экзаменационный листок, наспех выдранный из лекционной тетради, исписанный ее нервным, резким почерком, и в конце – его округлые, мягкие, плавные записи формул… Несколько раз он возвращал ей листок, мягко, но настойчиво возвращал. Она бы согласилась и на «хорошо», но вышло «отлично». Не то, чтобы он ее тянул, вовсе нет – он словно хотел, чтобы она творчески подошла к заданию, и именно так формулировал дополнительные вопросы. И так они сидели друг против друга, он – за преподавательским столом, она – перед ним, склонив голову или глядя ему в глаза, в эти красивые голубые глаза, и время шло, и теплое весеннее солнце деликатно освещало их затянувшийся (все тогда обратили внимание) разговор.

***

В начале сентября Рита обнаружила, что потеряла обручальное кольцо – где и когда, этого она не помнила. Она так привыкла, что кольцо находится на безымянном пальце правой руки, что перестала чувствовать его, также как почти не чувствовала своего мужа, настолько привыкла к нему, ведь они не только делили кров, но и компанию. Муж давно сделался неотъемлемым предметом быта, драгоценным украшением ее деловой жизни, ведь еще девочкой она мечтала не просто о муже, а о таком муже, который станет для нее – что оправа для бриллианта, но не абы какая оправа, а эксклюзивная, элитная, выгодно оттеняющая ее достоинства, эффектно затушевывающая недостатки. Мечта ее сбылась. Она нашла то, что искала, ведь если долго и упорно, изо дня в день мечтать об одном и том же, ни на мгновение не отпуская от себя свою мечту, она непременно сбудется. Но кольцо пропало, а вскоре у мужа случился инсульт, и его увезли в больницу. Пожалуй, впервые за многие годы, Рита осталась одна в огромной роскошной квартире, где первые дни с непривычки не находила себе места.

Одиночество обступило ее непроницаемой, гладкой стеной, а она пока еще не умела проходить сквозь стены. «Что же теперь будет? Что будет?» – в отчаянии думала она, ибо без мужа не представляла себе будущего. В случае его смерти, рухнуть могло все, ну или почти все, во всяком случае, ее карьера, из которой на девяносто процентов состояла ее жизнь. А ему назначили операцию на мозге.

Весь вечер и ночь накануне операции Рита молилась. Она рыдала, умоляя Бога о помощи и милосердии. «Боже, ведь ты знаешь, что у меня никого нет, кроме него. Никого нет, – шептала в слезах Рита, – Оставь мне его, прошу тебя. Пусть все пройдет удачно! Пройдет удачно...».

Она заснула на какой-то час и во сне услышала: «Он останется жив и здоров». Рита тут же проснулась, попыталась вспомнить вестника этой чудной вести, прозвучавшей словно из глубин Вселенной, но произнесенной кем-то, вполне определенным. Ей хотелось вспомнить хотя бы голос, но то был скорее шепот, и не мужской, и не женский, и не детский, скорее высокий, чем низкий…

На следующий день муж позвонил ей – операция прошла удачно, он хотел только одного – видеть свою ненаглядную Ритусю. Вообще-то столь скорое свидание с мужем не входило в ее планы, но она обещала приехать. Закончив разговор, Рита задумалась. Теперь, когда все, или самое опасное, осталось позади, она вдруг почувствовала вкус одинокой жизни и свободы. Она могла пойти, куда и когда хотела без объяснений, без пререканий, препирательств и любопытных или ревнивых вопросов. Она могла делать, что и как хотела. Как же она была глупа и недальновидна, желая его скорейшего выздоровления! Как же не оценила всех преимуществ, всех прелестей независимой, свободной жизни! Взять от этой жизни все, пока еще не поздно, или не совсем поздно – решила Рита, но обещание навестить мужа камнем висело на ее душе, жаждущей полета в неизведанные миры и пространства. Она разрывалась между чувством долга и чувством вины за нежелание исполнять долг. Наконец, сев в машину, тронулась в путь.

Не успела, однако, Рита преодолеть и треть пути, как прочно застряла в многокилометровой пробке. Вдобавок начался жуткий ливень. Неистовый, пронзительный осенний ветер рвал с деревьев листья и яростно швырял их в окна домов и машин. Однако этого ему показалось мало – и вот повалились на землю рекламные щиты, заструились по асфальту потоки воды.

Непогода остановила ее у крупного торгового центра. Итак, все решилось само собой – больница отменяется, да здравствуют элитные бутики! Она выскочила из автомобиля и бросилась под спасительный кров материальных радостей жизни.

Она обожала потреблять. Обожала красивые вещи, духи, косметику, автомобили, гламур и глянцевые журналы. Потребление составляло оставшиеся десять процентов ее жизни. В этот день она приобрела себе чудный свитерок, пару блузок, брюки и джинсы. Она обожала джинсы, обожала брюки, обожала Коко Шанель.

***

Вечером, просматривая электронную почту, она наткнулась на объявление, пришедшее по рассылке, на которую она подписалась по совету научного руководителя. Собственно, она даже забыла о науке вообще и об этой рассылке, в частности, но в письме отправителем значился Кронос, и письмо содержало объявление о семинаре по проблемам теоретической физики XXI века, вернее, о докладе, который должен был состояться на этом семинаре. Что-то ее взволновало, и она не понимала, что именно – определенно, не семинар с его проблемами, но, возможно, этот внезапный, такой неожиданный, отклик на ее недавнее воспоминание. Что-то было в этом – зов через годы, вызов на дуэль или приглашение на танец судьбы… Немного поколебавшись, Маргарита отправила ответное письмо. Дело в том, что ответ требовался для включения ее в Список.

Ночью ей приснился странный мужчина, невысокого роста, плотного телосложения, одетый в серое. Он стоял на берегу моря или океана посреди трупов – то были трупы мужчин, должно быть, убитых им, весь берег был усеян мужскими трупами. Вдруг мужчина в сером обернулся и выхватил из рук ближайшего к нему трупа, а, скорее всего, умиравшего мужчины, ребенка и понес его к морю, и бросил его в море… Рита проснулась, испытывая страх, отвращение и в то же время восхищение. Кто был этот мужчина? Маг? Злой или добрый? Или… Она не решалась размышлять дальше.

***

Впервые за многие годы Маргарита отправилась в свое путешествие на метро, не сразу сообразив, как вести себя с турникетом. Стиль одежды – просто, но со вкусом, чтобы не выделяться из толпы, но и не теряться в ней, чтобы, наконец, особо наблюдательные девушки или юноши поняли, что все не так уж просто...

Выйдя из метро, она с упоением вдыхала холодный осенний воздух, любуясь последней опадающей желтизной и чувствуя себя где-то даже Одиссеем, приближавшимся к родным пенатам. Она жадно всматривалась в окружающий ландшафт, с невольным сожалением отмечая изменения привычных некогда очертаний и изгибов, главным образом, за счет насаженных, как куры на насест, домов всевозможных размеров и форм.

Она шла среди студентов и студенточек, худеньких, тоненьких, словно молодые деревца, и чувствовала, что возвращается, бежит к ней навстречу, радостно размахивая спортивной сумкой, ее юность, но годы брали свое, и, как ни старалась, многих обгонявших ее она догнать, и тем более перегнать, не могла, хоть и любила ходить быстро, и мужчины всегда отмечали ее летящую походку.

***

С некоторых пор люди разделились на Деятелей и Наблюдателей, или Сторожей, они же – вахтеры, они же – охранники. Задача первых, то есть Деятелей, что-то делать, творить, ходить, вообще двигаться, преимущественно, целенаправленно. Задача вторых, Сторожей – сидеть, стоять, смотреть или глазеть по сторонам, ходить, но только и, в лучшем случае, взад-вперед, порой спать.

Лет эдак двадцать-тридцать назад сторожа были и, в общем-то, наверно, старались быть, незаметными или незамеченными, посапывая в укромных уголках зданий, почитывая газетки, а кто и интеллектуальные книжки да журнальчики. Но с течением времени класс этот пополнился молодыми, сильными, здоровыми мужчинами, населившими собой вначале магазины, аптеки, офисные здания. Появлялись его представители и в интеллектуальных заведениях, но чисто символически, так сказать, стараясь иметь вид скромных философов или, на худой конец, добродушных созерцателей. Время бежало вперед, класс Сторожей неуклонно рос, наступая на класс Деятелей и отделяя одних Деятелей от других, в общем-то, упорно и настойчиво, дробя, разделяя, расщепляя класс Деятелей. Сторожа вышли на арену общественной жизни, сделавшись неумолимыми, невнятными и непонятными некоторым Деятелям.

Войдя в здание, Маргарита решительно направилась к охранникам. В вестибюле, кроме нее, находился седовласый мужчина невысокого роста в сером длиннополом пальто, хмуро разговаривавший с кем-то по мобильному телефону. Мужчина показался ей знакомым – более того, проходя мимо него, она почувствовала, что сердце ее встревоженно или взволнованно, или и то, и другое, забилось. Ей почему-то захотелось пройти, проскользнуть, промелькнуть мимо него, стать невидимой, стать тенью, стать кем-нибудь другим… Подлетев к охраннику, она, как можно тише, сказала:

– Доброе утро, я – на семинар.

– На какой семинар? – громогласно прорычал охранник.

Рита остолбенела. Она не понимала, что теперь делать и что говорить. Она смотрела в квадратное лицо охранника и молчала. Тот, видимо, смягчился, так как слегка улыбнулся и, понизив голос, сказал:

– Здесь тридцать факультетов, вы меня понимаете?

Рита прекрасно его понимала. Она понимала, что не получится вернуться в прошлое и свободно взлететь по такой знакомой лестнице вверх, предварительно покрутившись у зеркала. Теперь любое движение, любой жест и любые порывы находились под пристальным наблюдением, отслеживанием, фиксацией. Она понимала, что если ни этот раздолбай, так робот или какой-нибудь механизм, отмониторит все ее внешние, а, может, и внутренние, движения, но, если выбирать, робот казался привлекательнее, по крайней мере, смышленее и чище, во всех отношениях.

Рита открыла сумочку и дрожащей рукой вытащила листок с распечаткой письма, пришедшего по рассылке.

– Кронос, – только и могла произнести она.

– Вы должны быть в этом Списке, – услышала она вдруг над собой другой голос.

Маргарита подняла глаза от письма.

***

У Беллы Ахмадулиной есть строчка, удивительно точно передающая состояние Маргариты по возвращении домой – «очнуться в грозном и великом недоумении любви». Переодевшись в домашнее платье, она без сил упала в любимое кресло и закрыла глаза. Внешне она казалась потерявшей сознание, но внутренне оживала, пробуждаясь к какой-то новой, еще неведомой ей, жизни.

Он словно ждал ее, и как будто не было этих тринадцати лет, как будто не было… И все же они были, эти годы, сделавшие его совершенно седым, так что в свои сорок три он выглядел на шестьдесят. Из молодого мужчины с мальчишеской улыбкой и чудесными глазами он превратился почти что в старца, миновав средний, или зрелый, возраст. «Отчего некоторые люди так рано стареют? – размышляла Маргарита, – Что их старит?».

Она припомнила еще несколько подобных случаев, но, скорее, то были случаи исключительные. Например, Марина Цветаева. Поседела к тридцати девяти годам. Впрочем, об этом она только читала. Но даже если допустить, что именно так и случилось – что за жизнь у нее была, и что она такое была, Марина Цветаева! Гений, эмоции через край, тяжелые переживания, напряженная внутренняя и внешняя жизнь… А у кого их нет, переживаний и напрягов? Весь вопрос в том, как к ним относиться – допускать ли близко к себе или оставлять на почтительном расстоянии. Цветаева, очевидно, принимала все подряд близко к сердцу и в сердце. Но так то же – лирик, а тут – физик…

Рита принялась вспоминать случаи преждевременного старения среди относительно обычных людей. В одном случае молодой ученый, историк, поседел к тридцати пяти годам. Внешне все казалось у него хорошо – любимая работа, научная карьера, жена, ребенок… Но старость, старость, незаметно подкрадывавшаяся, старость предательски выделила его своей дряхлой ручонкой и как бы отделила от его супруги. Рита припомнила эту вечно смеющуюся, энергичную, худощавую особу, которой, казалось, море по колено, то есть ее не меняло ни время, ни место, ни обстоятельства, будто она владела секретом эликсира, дающего вечную молодость. Владела, но мужу почему-то не сообщала. «Странный брак…» – продолжала размышлять Рита. И мысль ее, подгоняемая другим воспоминанием, мчалась дальше. В памяти возник образ седовласой сорокалетней женщины и ее темноволосого пятидесятилетнего супруга, который, пользуясь таким преимуществом, использовал любую возможность, чтобы подшутить над второй своей половиной, точнее, над ее сединами, но там-то более-менее было понятно, в чем дело – в характере мужа, в частых ссорах супругов, в том, что брак их держался лишь добрым словом родителей супруги, вечно ее утешавших и уговаривавших не разводиться. И была на ее памяти еще одна история, в которой дело обошлось без седовласия правда, но не менее, если не более, плачевно: супруга, в тридцать пять – кровь с молоком, живчик, умница, красавица, активистка, спортсменка, в сорок пять, после десяти лет совместной жизни со вторым мужем – старуха, а муж – огурчик.

«Что же получается? – думала Рита – Синебородые браки? Роль Синей Бороды, сживающей со свету свою половинку, играет то женщина, то мужчина…». Открытие и опечалило, и обрадовало ее. Опечалило своей голой правдой – правдой, которую, скрывай не скрывай, обнажает твоя внешность, а обрадовало опять же своей голой правдой, правдой жизни, которую теперь ей предстояло постичь в ее отношениях с мужем. Ее совершенно не устраивала перспектива поседеть в сорок, то есть через пять лет – нет, нет, это невозможно, неприлично, глупо и нелепо. Жить, работать, творить, любить, чтобы сделаться каргой? Нет уж, увольте! Рита возмущенно вскочила с кресла, раскрыла ноутбук и принялась строчить письмо профессору Кроносу.

Она снова просила включить ее в Список, а также благодарила за отличное преподавание и, между прочим, упомянула о некотором изменении его внешнего облика. Ответа на письмо, как она и предполагала, не последовало. Дальнейшие же события, увлекая в свой круговорот, отвлекли ее от становившихся навязчивыми мыслей о нем, заставив переключиться на более близкого человека.

За месяц неусыпной заботы о выздоравливающем Рита смертельно устала, и не столько физически, сколько психически. Забота о больных всегда утомительна, но любовь, так внезапно захватившая ее и словно приподнявшая над землей, любовь, потребовавшая на свою долю часть ее души и покушавшаяся на всю ее душу, любовь не только окрылила, но и сняла с нее розовые очки, через которые она привыкла смотреть на того, с кем жила бок о бок вот уже десять лет. Всегда казавшиеся ей случайными, ссоры с мужем оказались вовсе не случайны, а, так сказать, закономерны, и теперь, на исходе или изломе их отношений, отличались особой злостью и язвительной ложью. Думая о другом и чувствуя – о, радость! – что тот другой тоже о ней думает, Рита смогла вывести закон своих отношений с мужем, который она назвала законом Ненужного Завоевания. Суть его заключалась в том, что ласку, заботу и внимание мужа она получала лишь тогда, когда не проявляла к нему ни малейшего интереса. Но как только, влекомая скрытым «призывом» его повышенного внимания, она проявляла встречный интерес, ласку и заботу, или обращалась к нему с какой-нибудь просьбой, муж внезапно сильно раздражался, а то и впадал в дикий гнев, попрекая ее за несамостоятельность, женскую инфантильность и пресмыкающийся паразитизм. Обиженная и униженная, она принималась оправдываться, но муж сердился еще больше. Скандал мог завершится и слезами, а теперь, анализируя ретроспективу их отношений, она пришла к выводу, что мужу даже где-то нравилось доводить ее до слез таким вот оригинальным образом. Для окончательных выводов требовались эксперименты.

***

Отправив Кроносу e-mail с заявкой на участие в семинаре, Рита провела бессонную ночь, раздумывая, как же избежать на следующее утро встречи с мужем, чтобы уклониться от объяснений. Ей не хотелось лгать, но и правду говорить не хотелось. Конечно, он привык к тому, что она порой ходит куда-то одна, но, как правило, а вообще-то всегда, он знал, куда именно она ходит и когда примерно вернется – она не считала нужным скрывать это, отчасти потому что по натуре была скорее открытым, нежели скрытным, человеком, но большей частью оттого, что в ее отлучках, впрочем, довольно редких, действительно, не было никакой тайны. Порой она рассказывала ему, где была, даже когда он и не интересовался этим, просто чтобы поговорить. Но теперь все изменилось. Теперь у нее появилась тайна. Даже – Тайна. Тайна, сделавшая ее другой, закрытой, сдержанной, спокойной, хладнокровной и наблюдательной, словно ее любимый герой Штирлиц, и она была столь же одинока теперь, во вражеском стане.

План ухода созрел к рассвету и был прост, как все гениальное. Она просто-напросто встала раньше него, намного раньше, но в прихожей выяснилось, что и он, возможно, тоже не спал: он стоял и смотрел на нее исподлобья, не говоря ни слова. Маргарита также молча прошла мимо, открыла дверь квартиры и вышла. Она знала, что он не спросил ее ни о чем только потому, что еще на заре их совместной жизни они договорились не спрашивать друг друга «куда?», а спрашивать «откуда?», и по дороге лихорадочно придумывала объяснения, откидывая одно за другим, но, так и не найдя подходящего или приемлемого, вошла в университетский вестибюль.

Полицейская Канцелярия работала отлично и, как только Маргарита поднялась по ступеням в сторону лифтов, взгляд ее натолкнулся на пожилого господина в очках и охранной униформе, который сидел за оборудованным будто специально для него комфортабельным столом, раскладывая по этому столу многочисленные бумаги. Ее он, казалось, и не заметил, но пройти мимо него было невозможно.

– Пожалуйста, – почтительно, стараясь обратить на себя его внимание, склонилась над столом Маргарита, – посмотрите Список семинара Кроноса по проблемам теоретической физики...

– Покороче, – грубо отрезал охранник, не глядя на нее, поглощенный формированием папок, – название факультета.

– Физический! – гаркнула Маргарита, вонзаясь в полицейского потемневшим от гнева огненным взглядом.

Тот взглянул на нее мельком и снова обратился к папкам.

– Уже спрашивали. Нет Списка.

– То есть, как?

– Вот так. Нет Списка, девушка, не приносили.

– Да, мне сказали, что нет, – приветливо улыбнулся ей молодой очкарик, который уже собирался отходить от стола.

Сердце ее бешено заколотилось.

– Я полагаю, – прошептала она, не глядя на очкарика, – есть смысл подождать профессора Кроноса.

– Да, я тоже усматриваю в этом определенный смысл, – снова улыбнулся очкарик, – давайте подождем. В прошлый раз он ходил со мной искал тот вход, куда предположительно они спустили Список. Еле нашли, но нашли же…

Маргарита едва слушала. Ноги ее подкашивались от волнения, в глазах потемнело.

– Да, мне он тоже… – пробормотала она и, чувствуя, что вот-вот упадет, прислонилась к одной из колонн вестибюля, – тоже очень помог.

– Да он вообще – великий человек, вы знаете, я уже два года сюда хожу, – приветливо рассказывал очкарик, – и, вы знаете, всех по именам называет, материалы сам раздает, поразительно, никакого снобизма, так элегантно, просто…

– Да, да, – рассеянно согласилась Маргарита.

Этой бессонной ночью она продумывала План Невстречи не только с собственным мужем, но и с возлюбленным. Она рассчитала все до мелочей, совершенно точно. Прийти пораньше, тихо занять место в глубинах аудитории, тихо сидеть и слушать, тихо уйти, оставшись незамеченной... Так она решила. Не приближаться к нему. Не привлекать к себе его внимания. Но почему?

Все по-настоящему прекрасное должно выглядеть законченно, как шедевр, как любое великое произведение искусства, не иметь продолжения, чтобы не исказиться, не обезобразиться, а прошлую встречу ничем иным, как великим шедевром Великого Режиссера, она считать не могла, до таких мелочей, до таких тонкостей и нюансов все оказалось продумано – все, вплоть до их прощального взгляда по окончании семинара, когда она смотрела ему вслед, и он, выходя из аудитории, окруженный толпой студентов, словно почувствовав ее взгляд, оглянулся; вплоть до ее прогулки по пустынному Гоголевскому бульвару; вплоть до резкого осеннего ветра, срывавшего афиши и гнавшего по земле опавшие листья. Это представлялось настолько гениальным, что она не смела и помыслить о чем-то дальнейшем, о каком-то продолжении. Она почтительно склоняла голову перед Ним – но не гордыней ли был этот ее Расчет, теперь окончательно перечеркнутый Его Рукой.

– А вот и Петр Валерьянович, – отметил очкарик.

На фоне дверного стекла лицо его проступило постепенно, и даже не на фоне, а из дверного стекла, и не лицо даже, а темное неподвижное пятно – двигалось только его тело – неподвижное, холодное, твердое и закрытое лицо, вернее, пятно, освежаемое и еще больше охлаждаемое голубыми пятнами глаз – он походил на инопланетянина, именно такими Рита в детстве представляла себе марсиан – холодными движущимися пятнами, живущими какой-то своей загадочной марсианской жизнью. По мере приближения к ним, землянам, пятно, казалось, наполнялось жизнью или пробуждалось к жизни в земных, так сказать, условиях.

– Здравствуйте! – хором приветствовали его Рита и очкарик, именем которого она ни разу за весь разговор не поинтересовалась, и который, впрочем, также не спросил, как ее зовут.

– Здравствуйте, – ответил Кронос, – что, вас не пускают?

– Да! – снова хором ответили они.

Теперь он стоял совсем близко, и Рита, слегка склонившись, так как он был заметно ниже ее ростом, взглянула ему в глаза, но ответного взгляда не увидела – только темные щелочки вместо глаз, одна из которых быстро, нервно подергивалась, словно в тисках тика. Да и не лицо то было вовсе, а голова, покрытая снегом голова, как в сказке «Руслан и Людмила», спящая, занесенная снегом голова, которая вдруг пробуждается и начинает говорить:

– Ну, пойдемте, – сказал он и первым подошел к столу, за которым расположилась охрана.

Рита завороженно смотрела, как он пререкается с охранниками, размахивая перед ними копией Списка, точно дирижер – своей палочкой, так легки были его руки, так тонки и изящны – его пальцы. И как ослепительно ярко сияло на безымянном пальце правой руки обручальное кольцо! Тринадцать лет назад это кольцо также ярко сияло на этом же пальце, но тогда ее это совершенно не волновало, а теперь…

– Встаньте туда, – тихо приказал он, резко обернувшись и указав Рите и очкарику, куда им надлежало встать.

Они стояли и ждали. Ждали, когда ему ответят из Канцелярии, но там молчали. Он набрал еще какой-то номер, и снова молчание. Наконец, кто-то отозвался:

– У нас через пятнадцать минут занятие должно начаться, – гневно объяснял он трубке, – а участники не могут пройти.

Трубка что-то буркнула, булькнула, и снова потекли долгие, словно годы, минуты напряженного ожидания. Порой их взгляды встречались и, словно испуганные зверьки, разбегались в разные стороны. Он смотрел на лестницу или на стену, возле которой они стояли, она – в стеклянные двери вестибюля, за которыми кружился снег. «Снег кружится, – вспомнились ей слова популярной некогда песенки, – Летает, летает, И поземкою клубя, Заметает зима, заметает Все, что было до тебя…».

Временами его лицо освещалось каким-то странным, нездешним светом, идущим от глаз. О чем он думал в эти мгновения? Маргарита благоговейно следила за этими вспышками, словно ребенок, притаившийся у окна во время грозы и наблюдающий, как молнии змейками бороздят черное ночное небо. «Необыкновенный человек», – только и могла повторять про себя она.

Он ходил взад-вперед по вестибюлю и вдруг остановился прямо против Маргариты. Теперь он стоял совсем близко, не глядя на нее, прижав к уху мобильный. В другой руке он держал копию Списка, но держал так крепко, что почти смял листок, и, казалось, не замечал этого. Маргарита тоже не замечала и поняла, в чем дело, только когда один из участников семинара, которых к тому моменту набралось человек пять, протянул руку и осторожно вытянул листок из руки Кроноса. Маргарите снова захотелось взглянуть на снегопад за стеклами вестибюля. Она посмотрела в стеклянную дверь и вдруг увидела Вечный огонь. «Невероятно, – подумала она, – откуда здесь огонь?». Снег прекратился, открыв обелиск, пропавший было за его пеленой. Маргарита не могла отвести глаз от пламени, гордо и ровно горевшего среди зимней стужи.

Тем временем, трубка заговорила, громко и самоуверенно потребовав назвать семинар. Маргарита повернулась к Кроносу, который в очередной раз называл семинар, и рассмеялась. Она почувствовала, что он победил их, и сейчас все завертится, закрутится, машина заработает. Кронос, наконец, взглянул на нее и улыбнулся. Он смотрел и улыбался точно так же, как тринадцать лет назад, как тот тридцатилетний мальчишка-профессор, на том экзамене. Только теперь словно она у него принимала экзамен, и он его успешно сдал.

(Окончание следует)