Проза

Если попробовать одним словом охарактеризовать душевное состояние Маргариты после второй встречи с профессором Кроносом, то этим словом будет «взбудораженность». Она же предпочитала называть это «турбулентностью».

Внешне оставаясь спокойной и выдержанной, пожалуй, даже более спокойной и выдержанной, чем обычно, она переживала сильнейшее душевное потрясение. Ее переполняли эмоции самые противоречивые - восторг и уныние, радость и грусть, гнев и смирение, робость и смелость, страх и дерзость, решимость и заторможенность. И дело не только в том, что произошло до семинара, а, скорее, в том, что во время семинара профессор Кронос, произнося вступительную речь, представлявшую докладчика, неожиданно улыбнулся скромно сидевшей в последнем ряду у окна Маргарите, и в этой его улыбке было столько радости, столько тепла и желания, что она не могла не откликнуться ответной улыбкой, полной обожания и восхищения. Конечно же, такой «дружеский обмен» не остался незамеченным физической общественностью, имеющей, как известно, зоркий глаз, способный отыскивать глубоко сокрытое. Семинар как раз посвящался элементарным частицам, и Маргарите очень хотелось оставаться неуловимой, как какой-нибудь преон или бозон Хиггса, незамеченной и неузнанной никем из известных ей в прошлом и всемирно известных в настоящем лиц. Лица эти ее, действительно, не узнали или сделали вид, что не узнали, но вот с заметностью дело оказалось намного хуже – ее заметили, точнее, их заметили, засекли, уловили, и Маргарита размышляла теперь на эту тему противоречивым образом.

«Почему при всех, прилюдно? - думала она. – Что и кому он хотел показать? Или ставил какой-то эксперимент? Не беспечностью ли было с его стороны намекнуть публике на то, чего нет? А если не на это, то на что? На перспективы каких-то отношений, еще не вылупившихся, еще только зарождающихся? Но это все равно что бросить зерно в грязь - авось, прорастет!» Нет, она, конечно, уважала своих заслуженных, маститых и умащенных коллег – публика более чем блестящая, и сравнивать ее с грязью, по меньшей мере, грубо, а вообще – несправедливо, но где присутствует чувство, нет места справедливости. В то же время, ее самолюбию чрезвычайно льстил такой знак внимания. В таком случае, кого же больше она любит, его или себя? Если его, то искреннее, глубокое чувство, а, кроме того, чувство, только-только зародившееся, едва проросшее, не лучше ли скрывать от посторонних глаз до полного созревания? Что было бы, если бы Бог-отец не велел деве Марии укрыться в пещере для рождения Иисуса, а рожать, так сказать, в толпе? Толпа непременно растерзала бы ее дитя, и Любовь никогда не пришла бы в мир. С другой стороны, не ее ли, Маргариты, вина в вульгаризации процесса, если можно так выразиться? Не она ли первой улыбнулась Кроносу там, в вестибюле, в тот миг, когда Канцелярия откликнулась. Ах, чтоб она провалилась сквозь землю, эта канцелярия, вместе со всеми ее списками, большими и малыми! Не будь ее, оставайся вход в университет, как и прежде, свободным, неужели бы она, Маргарита, теперь заморачивалась по поводу каких-то там улыбок? «Абсурд какой! – размышляла она. – Я улыбнулась ему просто так, чтобы подбодрить, поддержать, а вышло…». А вышло, что он счел нужным ответить ей улыбкой на улыбку, энергизировав и эротизировав свою улыбку. Не может ли это сказаться на ее репутации в научных кругах и, соответственно, на ее научной карьере? Смотря что он имел в виду…

Ей хотелось и плакать, и смеяться, до таких нелепостей доходили порой ее мысли, неизменно заходя в тупик – и тогда включалась память, и тогда она видела перед собой его легкий, тонкий профиль, волевой подбородок, длинные тонкие пальцы… Ах, да! Обручальное кольцо!

Маргарита быстро набрала в гугле три прекрасных слова: «Кронос Петр Валерьянович». Поисковик откликнулся ссылкой на личный сайт Петра и Марии Кронос. Не так давно они отметили двадцатилетний юбилей супружеской жизни, и на фотографиях, размещенных на сайте, выглядели вполне счастливыми, особенно он, если не считать того, что оба сильно постарели. Мария Кронос из чернобровой, энергичного типа, худощавой красотки превратилась в дородную, волоокую, миловидную, но утомленную даму. Однако время, столь беспощадно отметившее этих двоих своей стрелой, казалось, лишь укрепило их брачный союз – за последние десять лет ни одной самостоятельной работы не вышло из-под его пера, только в сотрудничестве с Марией.

Маргарита невольно провела параллель с другой супружеской парой – Пьером и Марией Кюри. Однако там союз распался естественным (или противоестественным?) образом: он, переходя мостовую, поскользнулся, упал и попал под колеса проезжавшего по мостовой экипажа. Как один из персонажей «Мастера и Маргариты», дерзнувший дискутировать с Дьяволом по вопросу управления мирозданием, за что и поплатился головой. Примерно то же самое случилось с Пьером Кюри в начале XX века. За что же поплатился он? Не за связь ли с атомной женщиной, с этой «атомной Ледой»? Маргарита нашла, что на одной из фотографий Мария Кюри чрезвычайно похожа на Музу Сальвадора Дали Галу. «Вот что получается, - размышляла она, - мужчинам необходима не просто женщина, а Ведущая – куда ведущая, конечно, вопрос. Множество банальнейших женщин заводят мужчин для семьи и, соответственно, в семью, иные, выдающиеся, как булгаковская Маргарита – в сумасшедший дом, а оттуда – прямо в лапы Дьявола. Впрочем, Маргарита – вымысел, а ее прообраз, Елена Сергеевна, третья, и последняя, жена Мастера, в общем-то, тоже ставшая его Музой и чем-то вроде секретаря и архивариуса, если говорить прозой – в Творчество, ну и далее – в историю литературы, в зубы литературоедам, в школьную программу, в мысли и жизненные стили поколений, в мировой оборот… Великим Мужчинам необходимы Великие Администраторы, руководящие и направляющие, так сказать. А Великим Женщинам?»

«От мирных кристаллов – к убийственной радиоактивности увела Мария Пьера. Это все равно что – в сумасшедший дом. Какая нелепость! А потом – двадцать лет одиночества и облучения... Но ведь радий никому особо и не нужен теперь. Слишком «лучистый»... Не насмешка ли Дьявола? Или предупреждение? Вперед батьки в пекло не лезьте. Все ваши открытия принесут вам беды, болезни, трагедии или преждевременную старость…».

Маргарита подумала о своем Мастере. Еще раз внимательно просмотрела фотоальбом, выложенный на сайте супругов-физиков.

«К чему так афишировать свою любовь? – сердито спросила она его. – Щелкать, без устали щелкать свои и чужие портреты, пейзажи, интерьеры, в погоне за ускользающими мгновениями. Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Изобретено множество способов и средств остановки – фото, видео, аудио, теле, кино, и прочее, и прочее. Стремление задержать неумолимую стрелу времени. Время необратимо. А человек не хочет с этим смириться. Да и что такое время? По сути, его нет. То, что считается временем – лишь череда изменений, производимых нами, с нами или над нами… Вчера было одно, сегодня – другое, завтра – третье. Вот вам и Время, во всей своей красе, в цепочке преобразований, мутаций, трансформаций…».

Маргарита долистала альбом до последней фотографии и задумчиво смотрела на нее. Они стояли рядом, он – чуть пониже ее ростом, на фоне какого-то средневекового замка, и тут Маргарита ясно увидела, что Петр рвется прочь от Марии, что смотрят супруги слегка в разные стороны, он – направо, она – налево, если стоять спиной к замку. Он походил на необузданного мустанга, она – на уставшего объезжать свою лошадку ковбоя, или кого-то в этом роде. Маргарита увидела светящуюся линию раздела между супружеской парой. Моргнула. Линия пропала. Решив, что напялилась до глюков, она повернула «Домой».

В эту ночь ей приснился красивый, и немного тревожный, сон. Она присутствовала на семинаре по М-теории, где он выступал с докладом. И вот внезапно, к всеобщему удивлению, посреди выступления, и, возможно, в кульминационной его части, он подошел к ней и попросил напеть ему куплет из песни, звучавшей в старом-престаром фильме, виденном ею когда-то давным-давно, отчасти сказочном, отчасти философском, но философия фильма, даже тогда, в юности, казалась ей какой-то безвкусной, слишком наивной, если не пошлой, песни – чересчур романтичными, а тут вдруг куплет:

Любви все время мы ждем, как чуда,
Одной, единственной ждем, как чуда,
Хотя должна, она должна сгореть без следа,
Скажи – узнать мы смогли откуда,
Узнать при встрече смогли откуда,
Что ты – моя, а я – твоя любовь и судьба?

При пробуждении Маргарита не могла вспомнить, напела куплет или нет, но отчетливо помнила, что случилось дальше. Закончив доклад, профессор Кронос потерял сознание. Слушатели повскакивали со своих мест и бросились к нему. Он лежал навзничь на ступенях кафедры. Люди в растерянности стояли вокруг него, не зная, что предпринять. Маргарита, полагая, что не вправе заботиться о нем, решительно направилась к выходу, но путь ей преградили несколько человек, и кто-то из них сказал, что только она может ему помочь. «Но как?» - изумленно спросила Маргарита. «Ты исцелишь его», - произнес тот же голос из толпы, преградившей ей путь. Маргарита направилась к Кроносу, не понимая, что именно от нее требуется, но, приблизившись и наклонившись над ним, она почувствовала огромную любовь и нежность к этому человеку, лежавшему навзничь, раскинув руки на ступенях кафедры, словно Христос – на кресте. И внезапно ее осенила догадка: она обхватила руками его умную, седую голову. Постепенно он приходил в себя.

И в третий раз отправилась Маргарита на свидание со своим Мастером. Теперь она точно знала, что интересует ее не только, а, может, и не столько, физика, сколько физик. И снова ранним субботним утром, когда за окнами по-зимнему нежно голубел город, и заснеженный парк звал ее бросить первый след на новый белый покров, над которым всю ночь трудилась метель, в прихожей ее квартиры, упреком, тяжелой страстью и ненавистью, поджидал ее ухода ее муж. И снова она молча прошла мимо, на этот раз, обоснованно молча, так как накануне случилась между ними тяжелая ссора, тяжелая для них обоих, неожиданная и смертоносная для обоих.

Прогулка ободрила ее, но, закрыв глаза в вагоне электропоезда, делая вид, что дремлет, она вновь, в который уже раз, вспоминала подробности прошедшего дня. Собственно, день выдался вполне удачным. Жизнь казалась прекрасной и легкой, как пушинка ангельского крыла. Любовь окрыляла ее, наполняла силой, спокойствием и волей, той волей, которую она почувствовала в своем Мастере, когда он настойчиво добивался ответа Канцелярии. Его настойчивость, его упорство в достижении своей цели, эти составляющие сильной воли, настолько вдохновили Маргариту, что всю следующую неделю она все свои действия доводила до победного конца, чего раньше за ней не водилось. Не то, чтобы она была человеком безвольным, но несколько пассивным, инертным, имевшим склонность отказываться от намеченной цели, если путь к ней оказывался слишком уж тернист и труден. По сути, она всегда придерживалась конформистского стиля в своих мыслях, чувствах и поведении, а конформизм способствовал НЕДО- или ПЕРЕ-, как то – недомоганиям, перееданиям, недомолвкам, перегрузкам, перестраховкам, недостачам, перепутьям, пересчетам, недокрутам… Однако целую неделю Маргарита «держалась», не доводя дело до ПЕРЕ- и завершая НЕДО-. Однако полное довольство собой, которое она испытывала целую неделю, не могло не привести к расслабленности и потере бдительности. Увы, она забыла о своих маленьких семейных открытиях, она забыла, что видимая душевность может прикрывать душевную черствость, внешняя мягкость – внутреннюю жесткость, а видимое спокойствие – скрытое напряжение, в любой момент готовое ударить сильнейшим током.

Это случилось внезапно, как гром среди ясного вечернего неба. Теперь, сидя в вагоне метро с закрытыми глазами, она видела перед собой только рот мужа. Впрочем, можно было видеть его и с открытыми глазами, настолько он заслонял окружающие впечатления, этот рот, перекошенный внутренней яростью, дремавшей до поры до времени в этом человеке и внезапно пробудившейся, точно вулкан, извергая на Маргариту потоки огненной лавы своего гнева. Он орал – она молчала. Когда они подъехали к дому, она молча вышла из машины и направилась к подъезду.

- Ритусь, прости, это – от усталости, - он едва поспевал за ней, так стремительно, едва касаясь земли, шагала она прочь от него, прочь от его бизнеса, прочь от прежней, постылой, деловой и гламурной, жизни.

- Ничего страшного, - холодно ответила она.

Маргарита мчалась к Мастеру со скоростью электропоезда – не ахти что за скорость, но в любовных делах, в любом случае, необходима предельная осторожность и сдержанность, до последнего рубежа, за которым отказывают тормоза. Но до этого предела было еще ой как далеко, если учесть ее настроенность на максимальное дистанциирование от него, настроенность, вовсе не нарушенную, а, скорее, еще более укрепившуюся минувшими событиями.

Она полагала, что теперь Канцелярия не задержит ее, и таким образом она сможет раствориться, как и хотела с самого начала, среди участников семинара, сможет насладиться одним лишь созерцанием своего возлюбленного. Взлетев по лестнице к столу охранников, Маргарита назвала факультет и семинар. Охранников было двое, пожилой, сидевший за столом, и молодой, стоявший подле него. Открыв толстую папку со Списками, пожилой принялся медленно ее листать, молодой же просто пялился на красивую женщину, покорно стоявшую перед столом в ожидании разрешения пройти.

- Нет Списка, - подытожил долгий поиск пожилой.

- То есть, как нет? - изумилась Маргарита.

- Нет. Хотя, вы – школьница, наверно? Тут есть что-то похожее для школьников…

- Я – не школьница, - прошипела Маргарита, бледнея от гнева и едва сдерживаясь, чтобы не запустить сумкой в сытую и бестолковую морду охранника.

- А как ваша фамилия, девушка? - вдруг спросил ее молодой.

- Моя… фамилия? - растерянно спросила Маргарита.

- Ну да, у вас ведь есть, наверно, какая-то фамилия, - настаивал молодой.

«С какой стати им понадобилась лично моя фамилия?» - подумала Маргарита, но, надеясь, что это убыстрит поиски, назвалась:

- Аргонавтова.

Молодой снял трубку с телефонного аппарата в стиле тридцатых годов XX века и набрал какой-то номер. Кто-то ему ответил. После нескольких минут переговоров, он назвал кому-то на другом конце провода ее фамилию, потом усмехнулся в ответ на какое-то замечание своего таинственного собеседника, положил трубку и твердо сказал:

- Нет Списка.

Маргарита не поняла и переспросила:

- Нет в Списке или нет Списка?

- Списка нет, девушка, - ответил молодой и продолжал, - вообще-то, кроме вас, никто такого Списка не спрашивал.

- Ничего не понимаю, - Маргарита отступила от стола, не зная, что делать дальше, - может быть, семинар отменили?

- Может быть, - подтвердил словоохотливый молодой, - на эти случае мобильный преподавателя надо иметь.

- У меня нет, я подожду – сказала Маргарита и отошла от стола.

- Ну, подождите, - включился пожилой.

Потянулись долгие минуты ожидания. Маргарита прошлась по вестибюлю, изучая объявления на стендах, а, вернее, делая вид, что изучает – ни о чем она думать не могла, всем своим существом сосредоточившись на этом ожидании, но внутри, она чувствовала, начиналось горение. «Мои малыши уже начали свою работу», - почему-то вспомнилась ей фраза из какого-то романа Томаса Манна. Вдруг внимание ее привлекло набранное крупным кеглем жирное слово «ОНА». Маргарита сосредоточилась на объявлении – речь шла о спектакле по пьесе Жана Жене. «А не сходить ли? - подумала она и тут же, несколько поспешно, отказалась от этой идеи, - Некогда». Она отвернулась от стендов и посмотрела на стеклянную дверь, из которой время от времени появлялись студенты или преподаватели – Кроноса среди них не было. «Может, в самом деле, отменили?» - раздумывала Маргарита. Вообще-то, можно было позвонить на кафедру и уточнить, но ей не хотелось привлекать к себе чье-либо внимание, тем более, не хотелось общаться с ним через прибор, когда им еще не удалось толком поговорить вживую. Она присела на скамейку возле одной из колонн и снова, как и в прошлый раз, взгляд ее упал на Вечный огонь. «Вот мы и встретились», - почему-то обратилась она к нему. Огонь горел ровным сильным пламенем и вдруг слегка дрогнул, словно подмигнул ей Некто, обозначивший себя таким вот образом. Маргарита вздрогнула. Внимательней всмотрелась в огонь, но ничего особенного там не обнаружила и в то же время почувствовала, что собирается с силами, словно для решающей битвы. И тут она увидела его.

Он вошел в первую из стеклянных дверей и следовал по проходу между дверьми до второй двери. Открыл дверь. И прошел мимо нее. Она успела только увидеть бледное и чужое, совершенно чужое и холодное, лицо, с отрешенно мерцавшими на нем голубыми звездами глаз. «Ничего себе!» - мысленно возмутилась Маргарита, продолжая наблюдать за Кроносом. Тот остановился, наконец, словно заинтересованный каким-то объявлением на стенде. У нее оставалась надежда, что, быть может, он ее попросту не заметил или решил, что она кого-то ждет, но постеснялся спросить, кого именно. Она поднялась со скамейки и направилась к нему, успев заметить, что одет он был во все черное – черная куртка, черные брюки и ботинки, черная спортивная шапочка. Невысокий. Можно сказать, коротышка. Широкоплечий, плотного телосложения. Он стоял спиной к ней, внимательно изучая объявления на стенде.

- Здравствуйте, Петр Валерьянович, - громко приветствовала его Маргарита, - надеясь таким образом переключить его внимание на себя, но, приблизившись, поняла, что он не читает никаких объявлений, а просто делает вид, что читает, точно так же, как за пятнадцать минут до того она сама изображала такую чтицу.

- Здравствуйте, - он смотрел на нее очень внимательно, но словно не узнавая – словно не было между ними тайного, и, вместе с тем, столь явного, общения в прошлую и позапрошлую субботы.

Однако в выражении его лица прочитывалось напряжение ожидания, которое можно было бы сравнить с ожиданием экспериментатора, поставившего сложный эксперимент. Ей почему-то стало страшно, как истинной школьнице, сдающей свой первый экзамен. Опустив глаза, она еле слышно произнесла:

- Там снова нет Списка.

Взглянув на него, она чрезвычайно удивилась произошедшей с ним метаморфозе: лицо распустилось, как вязаная ткань, которую потянули за незакрепленную петлю, раздумав вязать вещь – теперь он смотрел на нее наивным мальчиком, невинным олухом, совершенным шляпой.

- Нет Списка? – эхом повторил он ее слова, повернувшись спиной к свету, бьющему из-за стеклянных дверей, в то время как она, стоявшая лицом к свету, немного смутилась, так как взгляд его жадно и нежно заскользил по ее лицу.

«Ты забыла пощипать брови, - упрекнула ее Внутренняя Женщина, - подстричь волосы, растущие из родинки на подбородке, подкрасить глаза, подрумянить щеки… Слава богу, что хоть зубы почистила!». Последнее обстоятельство оказалось важным, так как Маргарите пришлось улыбнуться, чтобы как-то разрядить напряженность между ними, созданную странным поведением Кроноса.

- Да, - улыбаясь, продолжала она, - снова нет Списка. Ситуация с этим Списком… - она остановилась, подбирая слово.

- Дурацкая, - помог ей Кронос, интонируя эмоцию довольного кота, получившего достаточную порцию рыбы, голосом, что давно отметила для себя Маргарита, весьма красивым, по-настоящему мужским, но для мужчин, тем не менее, весьма и весьма редким, хорошо поставленным, словно он учился какое-то время оперному пению, с великолепными модуляциями.

Они подошли к столу, за которым расположились охранники, с интересом наблюдавшие за ними, и Кронос протянул пожилому копию Списка:

- У вас нет такого Списка? – спросил он.

- Такого? – слегка растерявшись, переспросил пожилой и снова принялся листать папку со Списками.

- Такой есть, - объявил охранник результат своих изысканий, - Ну что это такое? - с упреком обратился он к Кроносу, - Список-то у вас от руки написан, что принтера нет что ли? Я и не нашел его сразу.

Кронос молчал. Охранник аккуратно извлек Список из файлика.

- Документ давайте, - потребовал он, повернувшись к Маргарите.

Та опустила руку в отделение сумочки, куда, убегая из дома, впопыхах бросила паспорт, однако рука тщетно шарила в пустоте – паспорта там не было. Она нервно рылась в сумочке, Кронос стоял рядом и терпеливо ждал, отчего она нервничала еще больше. Наконец, поставив сумку на стол охранников, она произнесла над ней, как заклинание, воздев руки к потолку вестибюля:

- Господи! Где документ?

Моментально в том же самом отделении, где она искала первоначально, обнаружился, цел и невредим, бумажник с паспортом.

Дальнейшее было как во сне. Она видела только его глаза, почему-то темные, точнее, вообще черные. Она чувствовала его тело, его тепло, когда, миновав охрану, они быстро зашагали в сторону лифтов. Ей хотелось пожаловаться ему, поплакаться в жилетку, рассказать, как охранники искали Список и его не нашли, как сложно стало теперь попасть в университет, но сложность эта не увеличивает, а, наоборот, уменьшает, безопасность здания, и вообще, почему это в двадцать первом веке, когда столько имеется охранных технологий без участия человека, администрация посчитала целесообразным применить технологию двух- или трехвековой давности, что все это - словно дурной сон, от которого хочется поскорее пробудиться, но пробудиться почему-то невозможно, однако встреча с ним, с профессором Кроносом, конечно же, не сон, а если и сон, то вовсе не дурной, а, скорее, приятный - да, да! - исключительно приятный сон, профессор! - и так далее, и так далее – но, вместо всего этого, она сказала только одно:

- Вы – Спаситель!

Я записала так, как она сказала, с заглавной буквы оба слова, одно – потому что оно начинает предложение, а второе – потому что, потому что… Да, черт его знает почему! Она имела в виду, конечно, все эти три истории встреч с ним, в которых он и впрямь спасал, словно Deus ex machina, появляясь в самый напряженный, решающий, кульминационный момент действия, грозящего трагическим концом, и благополучно разрешал ситуацию ко всеобщему удовлетворению и довольству, но это - только первое значение данного слова, вытекающее из ситуации, самое конкретное, самое буквальное значение, есть и коннотативные, то есть дополнительные. Так вот, заглавная буква… Написанное со строчной, слово гораздо ближе к своему первоначальному значению – «тот, кто приходит на помощь в трудную минуту», и неважно, считает ли сам исполняющий эту функцию себя таковым или нет.

Профессор Кронос посмотрел на Маргариту скептически и, слегка улыбнувшись, скромно ответил:

- Не знаю.

Глаза его по-прежнему были темны, и промелькнуло в них еще что-то, как бы что-то… как бы это сказать… мефистофелевское что ли, после чего они вдруг стали необычайно теплы, оставаясь темны, и там, за этой теплотой, или в этой теплоте, присутствовала твердость, непреклонность, сильная воля, готовность идти до конца… весь вопрос, прежде всего, для Маргариты заключался в том, куда и с кем идти - и в тот миг ей показалось, что он уже знает, куда и с кем.

Она сделала жест рукой, который затруднительно описать, но к которому обычно прибегают, чтобы освободиться от чар, наваждения или гипноза, защитительный, инстинктивный жест, при этом звонко смеясь, и, легко отпрыгнув от профессора – сущая школьница младших классов! – стремительно зашагала прочь к другому лифту.

Для Маргариты наступили тяжелые дни, которым предстояло сложиться в месяцы тягостного, утомительного ожидания. Семинар профессора Кроноса завершил свою работу до следующего семестра, и ничего, собственно, больше не связывало ее с ним, кроме этого семинара – и в то же время связывала и привязывала к нему масса эмоций и одно-единственное чувство – какой-то кошачьей, безоговорочной, бесстыдной, безмозглой влюбленности. Она закрывала глаза и видела его лицо, открывала глаза – и снова видела его лицо, слышала его голос с его великолепными модуляциями, разбирала по косточкам все события минувших месяцев, думая, как можно было бы лучше поступить или не поступить. Особую озабоченность вызывала последняя история, точнее, эпизод с его приходом, когда они так удачно, тет-а-тет, сошлись в том вестибюле, у того стенда, с тем объявлением о спектакле по пьесе Жана Жене. Помимо собственно реализованного, она прорабатывала, мысленным представлением, еще два варианта разрешения того удачного их столкновения, варианта, более конкретных, более земных, так сказать.

Если бы не полагать изначально, аксиоматически, что он первым подойдет и заговорит со мной, что было бы естественно в той ситуации, однако не допускать даже естественности, чтобы быть по-настоящему свободной, то, увидев, что он прошел мимо и встал спиной ко мне у стенда, подойти к нему и игриво спросить:

Я: -Что интересного пишут?

Он: - Да, так, ничего особенного. Вот, правда, спектакль по Жану Жене. Не хотите пойти?

Тут возможны два варианта ответа.

Я: - А жена не против будет?

Что бы он, интересно, на это ответил?

Я: – Хочу.

И все, и он – мой. Договариваемся. Созваниваемся. Идем. А что дальше? Гостиница. И дикий секс. Или мужская несостоятельность и/или женская фригидность. А дальше? Встречи, встречи, встречи… А дальше? Возврат в семью – или предложение руки и сердца. Да! Полная культурная программа… А если бы секс не сразу? Сразу бы не согласиться в гостиницу или на съемную квартиру…

Я: – Спасибо! Было очень интересно провести вечер, но я еще не готова…

Хотя, на самом деле, всегда готова… А дальше? Он слегка разочарован, а, быть может, и не слегка… Можно сходить потом еще куда-нибудь… Может, даже и предложил бы… Ну и что с того? Пожалуй, весь этот Вариант А пошловат для меня. А, может, и вообще пошловат. Он оказался, так сказать, нематериален. Я, в общем, тоже... А, впрочем, как сказать... Хочется покопать, понюхать, пощупать, покружить около и подле... Ну а если...

Подойти к нему и весело спросить:

Я: - Что интересного пишут?

Он: - Да так, ничего особенного. Не меня ли вы ждете?
Я: - Вы очень догадливы/ Вы, наверно, ясновидящий – и как вы думаете, почему?

Слишком много слов. Какой-то суетливой болтовни, кокетства, пошлости – этой всепроникающей плесени, нарастающей постепенно на отношения и даже – на целые жизни. Как избежать ее? Куда деваться?

В таком, примерно, русле текли мысли Маргариты. И она отлично понимала, что как сама заварила эту кашу – так сама может и остановить процесс, так сказать, разрубить этот гордиев узел своей «турбулентности», одним усилием воли, по силе примерно равным, или чуть сильнее, того усилия, которым она отпрыгнула от него и понеслась к другому лифту во время третьей их встречи – а ведь могла бы и не... А ведь могла бы и поехать в одном лифте с ним, и тогда... Страстные поцелуи в лифте! Нет, это уже – реклама. Точнее – самореклама...

Из миража, из ничего,
Из сумасбродства моего –
Вдруг возникает чей-то лик
И обретает цвет и звук,
И плоть, и страсть…

Сумасбродство? Ну да, конечно же, сумасбродством было вернуться через десять лет в свое изменившееся прошлое – или пытаться изменить свое прошлое, притянув его за уши к настоящему в надежде на какие-то перспективы и даже! – Нобелевскую премию по физике – в будущем. Что за наглость вообще! Люди годами невероятно, титанически трудятся, не помышляя ни о каких премиях или наградах, ведь наука, как и искусство, перефразируя Белку, взамен не обещает ничего. Вот-вот. Именно. Влачи свое бренное существование в сытости, тепле, достатке и, как ни странно, в любви. Да, да. Твоя дражайшая половина по-собачьи предана тебе, не то что этот… Хам!

«Вот возьму и не появлюсь в следующем семестре. И вообще не появлюсь там. И диссертацию снова заброшу, - решительно моделировала свое будущее Рита, - все, как говорится (или поется?), в моих руках. Захочу – будет так, захочу – вот эдак. Я тебя породила – я тебя и …».

Она задумалась. Могла ли она сделать это? Там, внутри, огонь разгорался все сильнее и сильнее, огонь, зажженный этим Магом, так что через пару недель все нутро ее полыхало и томилось, и рвалось к нему, и лишь однажды, в разгар зимы, когда она охлаждала страсть видом заснеженного парка, – месяц высокомерно высказывал небу холодную привязанность, – ею был услышан голос, доносившийся откуда-то из глубин Вселенной, или, скорее, переносившийся какими-то, неуловимыми пока еще, незарегистрированными Струнами:

- Маргарита, ответь мне, только по сердцу ответь: можешь ли ты любить женатого мужчину?

Она задумалась, а потом сказала следующее:

- Это – твое личное дело.

- Ты любишь меня?

- Да.

- Ты будешь любить меня в горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас?

- Пока смерть не разлучит нас, - эхом отозвалась она и, подняв лицо к небу, к юго-западной его части, откуда шли вибрации любимого голоса, она спросила:

- Она ведь нас не разлучит?

- Не знаю, - тихо ответил Кронос.