Онтологические прогулки

Белый растафари, прозрачный цыган…

Плохая ночь для чтенья, видно, возраст уже не тот. Шатаясь, выбрался на балкон, смотрю, внизу подростки идут. Лет по тринадцать, щуплые, пьяные - в семь с чем-то утра - в драбадан. Громко говорят: «Эуы, уо, ы…». Но идут ровно, не шатаются. Не пьяные, дошло вдруг. Просто они так разговаривают, на своем языке.
«Раста - это классно», как учила
Ольга Арефьева, обладательница премии журнала «Знамя» за артистизм.

* * *

Х.Л. Борхес

Есть такая поговорка - «Разбираться, как свинья в апельсинах». К чему бы это? Да вот, вчера попросили рассказать,
кто такой Борхес. Я с готовностью открыл рот и вдруг почувствовал, что говорить о Борхесе неприятно - как пить хлорированную воду из под крана. Гадом он был. Вроде пустобреха
Ролана Барта. Готовя материал о старинных фотографиях, уже неделю пытаюсь перечитать набегами в туалете «Camera lucida» - и не могу, тошнит. До чего жалкая, ничтожная болтовня! Нужно быть совсем убогим уродом, чтобы так суконно писать о столь волнительном и полном жизни предмете. А раньше-то… Roland Barthes! Уже эти слова на обложке казались пропуском в сокровищницы «Тысяча и одной ночи».

Вы, кстати, в курсе, что «сим-сим» - никакое не имя духа, а название анаши? Лет пять я тужился вспомнить, откуда это взял. Оказалось, из Каверинских «Двух капитанов» - какой позор… Надежда-то была, что из Борхеса. Перерыл трехтомник издательства «Северо-запад», с лупой пролистал «Письмена Бога», даже в «советского» Борхеса издательства «Радуга» заглядывал - тщетно. А информация о «сим-симе» должна была прояснить студентам смысл архетипа «запретного места», бессознательной сюжетной структуры, которая лежит в основе доброй половины произведений мировой художественной культуры.

По образу и подобию сказки об Али Бабе построены роман Кортасара «Выигрыши», Гоголевское «Заколдованное место» и растоптанные, как домашние тапочки, «
Приключения Гекльберри Финна». Финн не просто бежит от отца, он пытается обрести свободу. Поиски этого внутреннего чувства сопряжены для него с «переменой мест», но свободы не оказывается ни на речном острове, ни в поместье Грэнжерфордов, ни на ферме Сайласа Фелпса. Некоторое ее подобие Гек ощущает только между попыток, во время путешествия на плоту. Подобно несущей Финна (и не сущей, согласно Гераклиту) реке, его свобода постоянно ускользает, возникая лишь в самый этот момент ускользания. Она - «архислед», пребывающий в состоянии «различания» (differance), как подытожил бы один из наиболее успешных наследников французского болтуна.

У спутника «вечного Гекльберри», беглого негра Джима, идеал свободы связан с достижением некоего «запретного места» буквально. Чтобы избежать законной участи быть проданным на плантации, ему необходимо добраться до северных штатов, путь в которые лежит через портовый городишко Каир. Это египетское название превращается для героев в idee fixe, но земли обетованные не спешат открываться путникам: на реку опускается небывалый туман, и герои проплывают мимо Каира. Эпизод дублируется в загадке, заданной Геку несколькими страницами далее: «Где был Моисей, когда погасла свечка?» Правильный ответ - в темноте.

Архетипический сюжет тянет за собою архитипическую мораль: «никто не даст нам избавленья», не следует искать вовне то, что скрыто внутри. Богатство Али Бабы заключено не в пещере с сокровищами, а в умении ее открывать: как помним, пароль срабатывал только в устах «совершенного» человека. Не исключено, что пути к совершенству сокрыты как раз в этимологии слова «сим-сим». Дунул косяк - и счастлив. Курение избавляет от избытков рефлексии, главное, не «выпадать на контроль». Если так, то никакой пещеры и не было: с помощью конопли Али Баба либо путешествовал в «запретных местах» своего подсознания, либо воспарял в трансперсональные сферы. А там хватает своих сокровищ. Одна знакомая рассказала:

- Как-то у меня такой догон был по обкурке!.. Буквально всё про эту жизнь поняла. И думаю: вот жалость, завтра-то забуду, надо бы записать. Взяла карандаш, записала. Утром схватила бумажку, радостная… А там написано: «Всё дело в апельсиновой кожуре».

* * *

Борхес, как нам, слава Богу, известно, уподобил мироздание Вавилонской библиотеке. Роль природы или социальной среды в его произведениях исполняла фабула литературных произведений, его персонажами были литературные, исторические и мифологические герои; при этом история и миф понимались как жанры литературы. Пространство культуры, то есть знания о знании, он уравнял в правах с пространством физическим.

Чем-то похожим занимались Барт и компания. Они изучали природу знания, пытаясь выяснить, каким образом слово или образ искусства способны передавать информацию. Выяснилось, что носителем информации является структура, то есть нематериальная заготовка вещи, своего рода «план» образа. Так в яблочном зернышке заложен «план» будущего дерева, однако можно ли сказать, что именно зернышко является его материальным носителем? Нет, скорее уж - минералы воды и почвы, которыми этому дереву предстоит питаться, зернышко же содержит только его структуру, не имеющую материального выражения.

Кстати, при различных условиях из одного зернышка могут вырасти совершенно разные яблони. Из архетипа «запретного места» может получиться сказка об Али Бабе, а может - фильм Спилберга «Особые контакты третьего рода». И так ли уж важна эта структура для произведения? Приключения Гекльберри дороги нам не знанием об их архетипической подоплеке, а воспоминаниями о том, как жевал он выловленную из реки ковригу, лежа животом на холодном прибрежном песке. Осязание важнее знания, по крайней мере, эмоционально ценнее его.

У Борхеса есть рассказ о том, как плененный испанскими конквистадорами ацтекский жрец разгадал все тайны вселенной. Год за годом изучая рисунок на шкуре леопарда, он понял: именно там Бог оставил людям свое послание, зашифрованный ответ на вопрос «зачем всё». Прочитав послание, жрец стал всемогущ. Он мог развеять по ветру стены своей темницы, поразить конквистадоров, оживить истребленное ими племя, но вместо этого он спокойно лежал на своем каменном ложе и ждал. Он ждал смерти - ибо тому, кто узнал тайны вселенной, безразлична своя судьба.

В этом-то и заключена главная мерзость интеллектуальной литературы. Вместо радости прикосновения к миру, она лишь только сообщает о нем. Уравняв «методом Борхеса» природу и культуру, структуралисты обнаружили, что тем самым только увеличили разрыв между вещью и информацией, «означающим» и «означаемым». Они «различаются», смысл ускользает, и наутро уже невозможно вспомнить, почему все дело в апельсиновой кожуре.

Однако заметим, что в отличие от оставшегося в голове «архиследа» апельсиновую кожуру можно взять в руки, поднести к лицу и понюхать. Ее крошат в тесто, настаивают на ней водку, с нею варят кофе и заваривают чай. Под ней скрываются апельсины - не стоит этого забывать.