Литературная критика

Австралийский писатель Алан Маршалл памятен нам как автор светлой, пропитанной солнечным светом и запахами земли, как теперь говорят, "позитивной" книги "
Я умею прыгать через лужи" (1955). Не знаю, как в Австралии, но у нас эта повесть считается вершиной его творчества. Правда, вдобавок она считается "детской" - так же как вершинный роман американской литературы "Приключения Гекльберри Финна". Причина этой аберрации заключена в нашей недетской испорченности: "взрослыми" мы считаем либо цинизм, либо надрыв и кричащую о себе многозначительность; добрый юмор и непосредственность относятся нами к разряду литературных маргиналий. Печальный мир, даже когда цветёт вишня!..

Дмитрий Бавильский откликнулся на эту рецензию статьей "Спорные территории", в которой последовательно противопоставил литературу традиционно "интеллектуального" толка (где "любое бытовое движение оказывается тенью откровения или многозначным, многозначительным знаком") новому "постинтеллектуальному" направлению. Он тоже обратил некоторое внимание на преемственность между постинтеллектуальной эстетикой и поп-артом: "Постинтеллектуализм возникает как следствие информационной травмы и повседневного консюмеризма, когда человеческий организм не в состоянии больше справляться с огромным количеством нужной и ненужной информации, с постоянным сиюминутным давлением социума... Вот и начинает хотеться чего-то простого и чистого, незамысловатого и, по возможности, смешного".

Линию завершил Кирилл Куталов в замечательной статье "Литература после кризиса новизны". Речь в ней идет о новизне философской, интеллектуальной, однако разве не "кризисом новизны" следует назвать лихорадочное стремление нашей цивилизации ко всякого рода потребительским "новинкам" и разве не "кризисом новизны" является приведший нас к духовному вырождению чрезмерный культ прогресса и молодости? А главное, разве между философским модернизмом и "модернизмом" потребительским нет прямых онтологических и эстетических связей? Первое ведет ко второму, а потом ученик вытесняет учителя: "Фазерланд" Кристиана Крахта, "Наивно. Супер" Эрленда Лу, "Супервубинда" Альдо Нове - произведения, как бы "забывшие" о культуре, предпочитающие работать с другим материалом - брендами компаний, производящих одежду, например, или брендами мирового шоу-бизнеса (уже "севшая на уши" формула Альдо Нове "жизнь - это не концерт Spice Girls").

А теперь позвольте мне напомнить вам кое-что из повести "Я умею прыгать через лужи" Алана Маршалла. Мальчик с парализованными ногами лежит в больнице. Каждый вечер он очень подолгу молится, не забывая помянуть в молитве не только своих родителей но и собаку, ручного попугая, а так же всех птиц и зверушек, живущих на заднем дворе. "Я молился также о том, чтобы поправиться, и неизменно добавлял, что если Бог не возражает, то я хотел бы выздороветь не позже Рождества, до которого осталось два месяца". Его сосед по палате, взрослый мужчина по имени Энгус, спрашивает мальчика, почему он так долго молится.

Я повторил ему свою молитву, а он слушал, устремив взгляд в потолок и скрестив руки на груди. Когда я кончил, он повернулся и посмотрел на меня.

- Ты ничего не забыл. Задал ему работёнку. Выслушав всё это, Господь Бог составит о тебе неплохое мнение.

Эти слова обрадовали меня, и я решил попросить Бога, чтобы он помог и Энгусу.

(…)

Энгус, высказав свое мнение о моих молитвах, спросил меня:

- Как по-твоему, что за малый Господь Бог? Какой он из себя?

Я всегда представлял себе Бога в виде силача, одетого в белую простыню, подобно арабу. Он восседал на стуле, упираясь локтями в колени, и посматривал на мир внизу. Глаза его быстро пробегали от одного человека к другому. В моем представлении Бог не был добрым, он был только строгим. "Вот Иисус, - думал я, - он добрый, как мой отец, но только никогда не ругается". Однако то обстоятельство, что Иисус ездил обычно на осле и никогда не скакал верхом на лошади, вызывало у меня большое разочарование.

Однажды отец, сняв новые ботинки, которые он разнашивал, переобулся в штиблеты с резинкой фирмы "Джилспай" и с чувством воскликнул:

- Вот эти ботинки изготовлены на небе!

С тех пор я был уверен, что Иисус ходит в штиблетах фирмы "Джилспай".

Когда я сообщил все это Энгусу, он заметил, что, возможно, у меня более верное представление о Боге, чем у него.

* * *

Я далек от констатации того, что "у каждой эпохи свой постинтеллектуализм", я просто хочу обратить ваше внимание на такой факт. У каждого общества есть своя преобладающая система мироописания. Это либо религия, либо наука, либо философия. Каждая система претендует на то, чтобы быть адекватной своим задачам, на некую аутентичность, вне которой она якобы не валидна. Поэтому каждая такая система не терпит вульгарных, наивных интерпретаций.

Однако адекватность задачам всегда предполагает и адекватность целям, на достижение которых эти задачи направлены. Наука отрицает те явления, которые не умеет описывать; религия не станет сомневаться в существовании Бога; философия кончается там, где начинает рассуждать о собственных основаниях. Всякая система доказательств исходит из признания того, что требуется доказать, уже доказанным: в категориях небытия рассуждать невозможно, а посему приходится говорить о недоказанном и следовательно несуществующем, как о существующем и следовательно доказанном. И наука, и религия, и философия нуждаются в презумпции соответствия объекта своего описания средствам этого описания. Но если объект соответствует средствам и эти средства корректны, значит, объект соответствует задачам и целям, к которым эти средства приложены. Такова проблема эпистемологии - насилие над объектом. (Существует, правда, феноменологический метод и мистический путь познания, но я что-то не припомню социальных институтов, которые бы пользовались ими для достижения конкретных исторических результатов.)

Итак, цель описания (скажем, "создать научную картину мира") всегда является тем порогом, которым ограничивается применимость этого описания. В претензиях системы на "адекватность" и "аутентичность" выражается её претензия на самодостаточность, однако самодостаточность системы (претензия на полноту описания) является фактором её же неполноты. Поэтому "адекватность" системы рано или поздно становится причиной ее кризиса. Сугубый профессионализм убивает азарт, без азарта невозможно откровение, без откровения невозможно познание: "Сначала я понял, что эта теорема верна, а потом стал думать, как ее доказать". Для вывода системы из кризиса необходим дилетант.

Когда я сообщил все это Энгусу, он заметил, что, возможно, у меня более верное представление о Боге, чем у него.

Дилетантизм маленького Маршалла или юного Гекльберри привлекает нас свежестью и незамыленностью взгляда на действительно важные вещи, рассуждать о которых с детской непредвзятостью и непосредственностью нам мешают их важность и освященность той или иной системной традицией.

Как уже было сказано, литературный постинтеллектуализм может выражаться в виде реакции "на информационную травму и повседневный консюмеризм". У Всеволода Емелина, Владимира Брунова или у Альдо Нове это реакция юмора, у Кристиана Крахта - ипохондрия, граничащая с прострацией; у причисляемых Бавильским к постинтеллектуализму Левкина и Гришковца это реакция отрицания: они не столько протестуют против окружающей пошлости, сколько пытаются её игнорировать. К ним близка и Банана Ёсимото со своим мудрым женским конформизмом - тоже неплохая форма протеста.

Однако искусство не политика: протестовать либо игнорировать здесь хуже чем просто не знать: реакция может быть эффективна, но она всегда заведомо вторична, а искусство, если это не "искусство постмодернизма", решительно не терпит вторичности.

Посему только Владимира Важенина я могу назвать литературным постинтеллектуалистом par excellence; лишь он один наделён тем высшим и незамутненным дилетантизмом, который способен вывести литературу из её системного "кризиса адекватности". Как сказал один мудрый человек-птица, "я за свой счет поставлю памятник тому, кто напишет новую сказку "Колобок". Признаем, что Владимир Важенин ближе всех стоит к этой задаче.

* * *

Я был бы весьма признателен Владимиру Богомякову, Сергею Малашенку, Мирославу Бакулину и Дмитрию Бавильскому как людям сведущим соответственно в философии, физике, религии и литературе за возможные поправки и возражения. Спасибо Кириллу Куталову за конгениальность и интеллектуальную поддержку дела постинтеллектуализма, без которой оно вошло бы в системный кризис.