Литературная критика

Вениамин Михайлович Блаженный (Айзенштадт) 1921-1999.

1

Псевдоним, избранный с ювелирной точностью: жизнь, отдающая блаженством, когда поэзия поднимает на уровень безбытности и облегчения материальности:

Жизнь В. Блаженного, как постоянное обретение новой высоты, что прозвучит в стихах, продует их онтологическим ветром, прочертит фантасмагорические дуги, связанные с космосом.

 Стих звучит, изгибаясь, точно цепляясь тонкими нитями за впечатления, лёгшие в ячейки памяти:

Бабочка то же в чём-то связана с блаженством, с парением, со световой небесной бездной, растворяющейся всегда, над нами, надо всеми.

…у него много Бога в стихах: но воспринимаемого так по- домашнему, что, кажется, поэт знал тропы подлинности, открытые не многим:

Легко, мол, туда, и никаких церковных фантазий не надо, не надо вообще ничего: путь туда много проще пути жизни, вечно запутывающего людей сетями соблазнов, несправедливости, излишних подробностей…

 Вечно.

И стихи В. Блаженного уходили в вечность – небесными тропами, которые расшифровал их отец.

2

Блаженно-благословенный юродивый…

Поэт-юродивый, высокое юродство речи – речи, звучащей за всех униженных, оскорблённых, поражённых явью, пораненных жизнью…

Блаженство юродивости, как выбор судьбы – или подчинение своей поэтической стезе:

Не обижайте бедного Иванушку,
Ему сама судьба согнула плечи
И сам Господь пролил слезу на ранушку…
(От этого Иванушке не легче.)

Метафизический заряд в стихах Вениамина Блаженного велик квантом сострадания, слёзной радугой за боли и скорби, спектром трагедии – поэтической, русской, горькой:

Клюю, клюю, воробушек,
Господнее зерно.
А Бог рассыпал рядышком
И жемчуг, и янтарь.
Не надобно мне жемчуга –
Ведь я богат давно.
А чем богат воробушек?
А тем, что нищ, как встарь.

Ежели поэт не знает стигмата сострадания, рубиново полыхающего на душе, грош ему цена – ни мастерство не спасёт, никакая маска, ни надменность успеха.

У Вениамина Блаженного не надменность – надмирность: надмирность парения с чувствованием языка, как инструмента Божественной благодати; язык – как следствие озарения – не может быть унижен, превращён в передаточное средство; язык: вещий и ведущий, благословенный и скорбный:

И стал орлом и сам – уже я воспарил
На стогны высоты, где замирает дух…

Вера дышит Блаженным Вениамином, вера движет им – о! это совершенно особая, очень русская, даже сектанством отдающая вера, не требующая богословских выкрутасов и каверз, не нуждающаяся в церковность: это вчуствование в нечто, что и дало жизнь – в струящиеся корни духа, в то, что позволяет пройтись по небушку, и топор для охраны от бесов – тоже словесный, особого свойства и волшебных качеств:

Как мужик с топором, побреду я по божьему небу.
А зачем мне топор? А затем, чтобы бес не упер
Благодати моей – сатане-куманьку на потребу...
Вот зачем, мужику, вот зачем, старику, мне топор!

Тяжела и глуха жизнь блаженного во времена съеденные прагматикой, сложна и крива была она и в советских, идеологией замшелых недрах, но – нету отчаяния ото всего, что выпало, нету страха перед смертью, есть – свет стихов, уводящий в дали, где скорбь невозможна по определению…