Литературная критика

В темноте перед глазами возникла картина: море, дождь... Он неслышно проливается на необъятную водную гладь, и никто этого не видит. Капли дождя бесшумно падают, но даже рыбы не знают, что наверху идет дождь.

Я оставался в мыслях с этим морем, пока кто-то не вошел в комнату и тихо не положил руки мне на спину.

                                       (Х. Мураками «К югу от границы, на запад от солнца»)

Преломление национального образа в другой культуре происходит по ряду изученных и малоизвестных законов. В отношении пост-колониальной литературы можно с уверенностью сказать, что она разнопланова и многолика, то есть проза авторов, чьи предки жили или живут в бывших колониях, или авторы, которые в настоящий момент поддерживают связь со страной, ранее завоеванной колонизаторами, будут различаться по огромному количеству параметров, начиная от языка, заканчивая культурологическими и психолингвистическими факторами.  Есть, впрочем, авторы, которые стоят в этой традиции несколько особняком. Они не являются представителями завоеванных стран, а скорее есть – иностранцы, иностранные граждане, или этнически люди другой национальности, которые проживают в конкретной стране и представляют ее читателям свою исконную культуру. Это вовсе не значит, что автор при этом хочет сохранить свою исконную культуру полностью, или, наоборот. Хочет ее активней пропагандировать. Скорее, исконная культура становится тем интересным плацдармом на карте внутренних военных действий, которые начинают разворачиваться при прочтении.

Вовсе не секрет, что британцы несколько пресыщены исконно британским. Шекспир или Оскар Уайльд не являются исключением из правил. Горячий интерес представляют другие культуры. Долгое время Британия была страной-колонизатором, огромная часть ее населения – жители других стран и континентов. В отличие от Франции и Германии, вопросы, связанные с этническим разнообразием, решаются в Британии с достаточной легкостью, с яркими исключениями, разумеется, как происходит последнее время с пресловутым Брекситом.

Итак, образ востока в лице китайской или японской девушки будет являть собой, прежде всего, образец произведения искусства, чего-то неповторимого, незаменимого. Для европейского глаза, восточные люди могут, на первый взгляд, показаться похожими. Но это обман зрения. Основа японской или китайской культуры на западе – полное проникновение, в чем-то даже захват. Поэтому от героинь восточных сказок, книг, легенд так сложно отделаться. Они обладают способностью к полному вживанию в своего возлюбленного или героя. Эта «вживаемость» объяснятся во многом тем, что это единственный верный способ проникновения в другого человека, и в душу его, и в тело. Быстрый захват территории Другого обречен на поражения, напротив, медленное вхождение сходно с вспрыскиванием дозы яда, оно всегда надежнее. Мне кажется, что я не ошибусь, если предположу, что идея харакири схожа с идеей «вживаемости» по своей глубинной сути. Это тотальное проникновение. А еще образ востока в лице китаянки или японки всегда – подчинение. Без нее традиционная культура немыслима, иногда, впрочем, это подчинение является искусственно созданным, утрированным. Подчинение или приверженность идее, стране, мужчине. Несмотря на феминизацию общества с совершенно иным образом привлекательной женщины на западе, восточный образ все же несет в себе и загадку самости, и обязательную: уступку. И, конечно же, в восточном образе для европейского глаза не будет простоты. Это всегда ажурность, скрытость, сглаженность, завуалированность. 

Лет пятнадцать назад в Лондоне гремела постановка мюзикла Miss Saigon, в основе которой – опера Пуччини «Мадам Баттерфляй». Действие происходит в Сайгоне во время Вьетнамской войны. Это своеобразный ремейк. Вместо гейши и американского лейтенанта – история взаимоотношений восточной девушки, которую, в результате, бросает американский возлюбленный. Собственно, сюжет и не так важен. Музыка, костюмы, женственность. Образ женственности центральной для восточной культуры, когда он преломляется для английского зрителя. Самым ярким примером становится, конечно, «М.Баттерфляй», пьеса американского драматурга китайского происхождения Дэвида Генри Хванга. Дэвид Хванг учился в Стенфорде и Йеле. Пьеса «М.Баттерфляй» впервые ставилась в Национальном театре, в Вашингтоне, затем на Бродвее, поэтому в ней достаточно много изначально даже не провокационного, но преднамеренно встроенного. Во-первых, Хванга интересует этническая политика, которая без всякого сомнения сразу находит в то время своего зрителя в Америке. Действие происходит в Пекине, затем в Парижской тюрьме, куда главного героя, французского дипломата, в конце концов, направляют. Во-вторых, это намеренная манифестация страсти. По определению, не только невозможной, но еще и запретно-сладостной. Главная героиня пьесы – певица Пекинской оперы, в которую французский дипломат влюбляется. По ходу пьесы только зрителю становится понятно, что все роли в пекинском театре исполнялись мужчинами. Отношения героев продолжаются, когда Сонг Лилинг приезжает в Париж, лишь после двадцати лет совместной жизни, дипломат узнает, что всю жизнь был влюблен в мужчину-шпиона. Самоубийство в конце пьесы происходит на фоне зеркала, которое отражает лик главного героя, в его двойной или тройном преломлении.

Говорить здесь о политике было бы странно. В одноименном фильме сыграл Джероми Айронс. В России спектакль был поставлен Р. Виктюком, актеры был выбраны таким образом, что на расстоянии одного метра от сцены, не было заметно, что роль играл мужчина. Пьеса это, как и ее различные интерпретации, действовала завораживающе. Во многих постановках использовались элементы постмодернистского театра. То есть на сцене одновременно сосуществовал и Брехт, и Станиславский, и японский театр, и мюзикл. В данном случае, восточная культура становилась чем-то сродни райского наслаждения, символом далекого и недостижимого восторга. 

Но страсть не могла удовлетворить публику до конца. На смену ей приходил нежность. Героиня восточной сказки или правдивой истории должна была привнести не разжигающий кровь ужас погибели, но нечто доброе, сродни материнскому теплу, или легкости сна, при этом сохранив трагедийность, правдивость повествования. Появляются «Мемуары гейши» Артура Голдена, история, рассказанная как будто бы от лица девушки, которая воссоздает канву своей жизни, сначала в специальной школе, затем выполняя свою работу, и будучи тайно влюбленной в своего рыцаря. По книге был снят красочный фильм, а сама книга стала бестселлером. Каждая воссозданная подробность японского быто-описания обворожительна, и долгое время очень подробно обсуждалась в Великобритании, которую, наверное, неслучайно, называют европейской Японией.

Традицию японской культуры в Великобритании с особым рвением продолжил Кадзуо Исигуро, классик японской культуры, который практически всю жизнь жил и писал в Великобритании. Один из его знаковых романов – «Исход дня», главный герой которого и аристократическое английское поместью, и исконно британский дворецкий, с его собственными, истинными понятиями о чести. (В одноименном фильме роль дворецкого сыграл актер Хопкинс). Главной заслугой дворецкого становится его преданность владельцу дома, чьей челядью он управляет, главным качеством – истинная интеллигентность и человеческое достоинство.

Есть еще авторы, которые не принадлежат к пост-колониальной традиции и стоят совершенным особняком. Приводимый далее пример является попыткой показать, каким образом, восточная культура функционирует в другой стране. Основным ярким отличием Харуки Мураками становится его коммерческий успех. В современном литературоведении данный пункт, а именно пункт издательского участия, становится чуть ли не самым главным и важным. Книги Харуки Мураками отличает скорее всего тончайшее проникновение в ньюансы человеческих взаимоотношений, акцент на чувствах и эмоциях, не их важности и необходимости для любого образа, и женского, и мужского.

Роман Харуки Мураками «К югу от границы, к западу от солнца», как и следует из названия, соединяет в себе и географические границы, так и безгранные просторы вечного, неземного. История встречи главного героя, владельца известного бара, со своей возлюбленной детства, спустя много лет. В какой-то момент читатель не понимает до конца, встретил ли главный герой на самом деле эту взаимную любовь, или ему только грезится ее возвращение. Путешествие обоих героев загород, длительная поездка, во время которой он все время звонит своей жене, полна напряжения и особой нежности. Нежность, которую каждый испытывает при соприкосновении с чем-то божественно важным, не рукотворным.

«Каждый день ты видишь, как на востоке поднимается солнце, как проходит свой путь по небу и уходит на запад, за горизонт, и что-то в тебе рвется. Умирает. Ты бросаешь плуг и тупо устремляешься на запад. На запад от солнца.  Бредешь день за днем как одержимый – не ешь, не пьешь, пока не упадешь замертво. Это и есть сибирская горячка – hysteria siberiana.  

Я вообразил лежащего на земле мертвого сибирского крестьянина и поинтересовался:

– Но что там к западу от солнца?

Симамото опять покачала головой.

– Я не знаю. Может, ничего. А, может, и есть что-то. Во всяком случае – не то, что к югу от границы.

Блестящий ответ, не так ли? На память для сравнения приходит лишь фильм с Ванессой Паради «Девушка на мосту», в котором героя так дивно бросает ножи в главную героиню в цирке, вслепую, а когда на ее месте оказывается другая женщина – промахивается, и нож попадает прямо в ее тело! Он даже не особенно расстраивается!

Японская проза, как и образ японской или восточной женщины – это свидетельство уникальность. Как искусство. Истинное произведение искусства имеет лишь несколько копий, рисунков, может быть, черновиков. Оно не массовое производство, оно не может повторять до бесконечности. Героиню восточного романа нельзя дублировать, ее фактически нельзя перепутать. Можно двадцать лет думать, что героиня не мужчина, а женщина, но перепутать одну с другой нельзя. Единственное, что она может сделать, это слиться с самым близким для героя человеком. Такое слияние особо ярко было показано в одном японском фильме, когда герою пришлось молча ходить за мужем главной героини и повторять его движения, так, чтобы он не заметил присутствия другого в доме, как бы активно не действовал, и не двигался!

Гибель для восточной культуры – это всегда возрождение. Но эта гибель, преломленная о западный менталитет, может стать дешевым дополнительным эффектом, а может, – перевернуть мировоззрение. Японская и китайская культуры слишком древние для того, чтобы их потомки поддерживали распущенность и относительность. Это всегда тотальность, глубинная сила, в чем-то даже однозначность. Сериализация и повторение поп-арта, массовость подобны резиновой кукле (метафора популярного кино), а не восточной культуре, с ее прочными корнями, уходящими на много веков вглубь, к самому центру земного шара, туда, где он покоится на столпах, слонах, или черепахах.