Литературная критика

«Еще минута – и перевернется подпертая им лодка. Но вот оно опять как будто тускнеет, оно удаляется, опускается на дно – и лежит оно там, чуть-чуть шевеля плесом… Но день урочный придет – и перевернет оно лодку»

(«Вешние воды», И. Тургенев)

“Чудовищное и чудесное сливались в какой-то точке; эту-то границу мне хочется запретить, но чувствую, что мне это совершенно не удается».

  «Бес либо находился в Тартаре, или весело горел у меня в мозжечке (где греза и горе раздували пламя»

«Скрежеща зубами, я собирал и протискивал всех демонов моей страсти к перилам уже пульсирующего балкона: еще миг, и он снимется – прямо в абрикосовую мглу влажного веера»

(В. Набоков, «Лолита»)

            Возможность говорить о сходстве или различии двух известных писателей чревата неудачами.  Проза Тургенева и Набокова принадлежит к разным историческим эпохам, тем не менее, сравнение особенностей позволяет, в той или иной степени, проследить основные или частные законы, по которым эволюционирует проза, наступает новая эпоха конкретного жанра.

В своей блестящей и очень известной книге «Внутренний человек» и внешняя речь. Очерки психопоэтики русской литературы XVIII-XIX вв» Е. Эткинд пишет о божественном и сатанинском в их точном разделении, подробно описывая повесть Ивана Тургенева «Вешние воды» (1871), главным героем которого выступает Дмитрий Санин, который, в ретроспекции, описывает два разных чувства, которые он испытывал к двум совершенно разным женщинам. Два любовных увлечения молодости – четко противопоставлены, реализованы в образе разных героинь. В романе Набокова «Лолита», казалось бы, на первый взгляд, также существуют противопоставления, реализованные, помимо Лолиты, во-первых, в образе ее матери, жены Гумберта, так кстати погибшей (то есть аннулированной автором в самом начале романа), а, во-вторых, в образе Аннабель, девушки юности, которая встает тенью перед глазами Гумберта, на протяжении всей повести, воплощаясь в Лолите, являясь ее продолжением. Несмотря на подобные противопоставления (в рифму критики Выготским жесткой оппозиции «сюжет» - «фабула» в «Легком дыхании» Бунина), говорить о том, что в романе Набокова «Лолита» есть противопоставление божественного и дьявольского (как это реализовано у Тургенева), было бы наивно и некорректно.

            Как замечает Е.Эткинд, «горесть» и «пустота» - те чувства, которые испытывает Санин, главный герой «Вешних вод» Тургенева, в самом начале романа.  Возникновение этого чувства меняет внутреннее содержание, настроение героя. Любовь к итальянке Джемме углубляется по ходу романа: он «в жизни не видывал подобной красавицы», ведь Джемма – воплощение божественного и возвышенного. «Вступить с тобою в брак, Джемма, быть твоим мужем, - я выше блаженства не знаю! Ни любви своей, не своему великодушию, ни решимости он уже не знал никаких пределов» [Эткинд 1998: 109].

Тургенев вводит в повествование новую героиню. Главную. Ту, которая должна – очаровать, взбудоражить, погубить главного героя. В данном случае реализуется, можно заметить, нечто обратное божественной доктрине. Если по мнению теологов, на пути к Богу всегда стоит Сатана, то в романе Тургенева, как раз – наоборот: на пути к Сатане все время возникает божественное начало в виде Джеммы. Как и другие героини Тургенева, Полозова - воплощение женщины – дьявола, женщины-демона. Ее восприятие главным героем сходно с чувствами, которые иногда приписываются автору как испытываемые к Полине Виардо, чей голос он хотел слышать всегда, даже находясь в состоянии тяжелой болезни, в Париже, поселившись этажом ниже, прислушиваясь каждую секунду к той, которая совершенно поглотила его мысли и жизненные силы.

Е.Эткинд подробно цитирует текст Тургенева: «На пороге появилась молодая красивая дама в белом шелковом платье, с черными кружевами, в бриллиантах на руках и на шее, потом она, быстро повернувшись, скрылась за дверью, оставив за собой мимолетное, но стройное впечатление прелестной шеи, удивительных плеч, удивительного стана».

            Для читателя нет никакого сомнения в том, что героиня погубит Санина. Эта женщина – судьба, рок, повлиять каким-либо образом на ход событий совершенно невозможно. Глаза Полозовой (и это видится Санину совершенно отчетливо) «улыбались больше, чем ее губы, чем ее алые, длинные, вкусные губы, с двумя крошечными родинками на левой их стороне». Соблазн, о котором говорит Санин отчетливо воплощен и ярко выражен. Он - «разбирающий» и «томящий», «тихий» и «жгучий». Природа отражает настроение главного героя, который обречен на погибель. Его чувства к Полозовой слишком сильны, чтобы он мог устоять, каким-то образом избежать своей влюбленности и гибели. Неслучайно в тексте говорится о том, что она «торчала перед его глазами», он не мог не ощущать свежего, пронзительного запаха ее духов (запаха желтых лилий), на одно мгновение не слышать ее голоса, или о ней забыть. По словам Е.Эткинда, «движение Санина от рая к аду, от божества к дьяволу связано с отсутствием свободы воли», а тургеневская концепция любви – несвобода выбора. Переживания Санина при этом – высшая ступень духовного напряжения, обреченного на внутренний провал и трагедию потери.

В чем отличие любви Гумберта, описанной в романе В. Набокова «Лолита»?  М. Липовецкий в книге «Паралогии. Трансформации пост-модернистского дискурса в культуре 1920-х – 2000 – х годов» подробно изучает особенности романа и пишет о том, что «романтическая традиция формирует сознание и проектирует Гумберта», предоставляя ему (как и другим творческим героям Набокова) «наиболее разработанный арсенал приемов и образов трансцендентности». Липовецкий говорит об отсылках к Эдгару По, к его стихотворению «Аннабель Ли», которое задает масштаб страсти главного героя: «Но любили любовью, что больше любви, мы – и я, Аннабель Ли. Серафимы крылатые с выси небес. Не завидовать нам не могли».

Действительно, чувства героя романа к Лолите выстраиваются таким образом, что как будто бы совмещают бесконечно земное, страстное, сильное, запретное, и совершенно божественное, легкое, прозрачно-беспредметное. По ходу романа воссоздается «бесконечная перспектива замещений и аналогий»: возлюбленная из детства Аннабель – только одна из череды вспомнившихся эпизодов. Кстати, если сравнивать роман «Лолита» с романом «Отчаяние» (1934), то можно заметить: противопоставление жены Германа как воплощающей определенные мещанские черты, и Феликса, явного двойника, лика божественного, трансцендентного, - лишь условно, как и противопоставление матери Лолиты (супруги Гумберта) и самой Долли [Липовецкий 2008: 182-200].

В любви герои находятся «на невесомом острове завороженного времени», на котором почти что нет противопоставлений. Это и дань времени, и дань современной тому времени философии, и просто открытие собственно автором потрясающей природы божественных сил. Попытка преодоление времени не столько чувство героя к главной героине, сколько «попытка трансцендентировать ход времени», «вернуться в эдемский сад вечного детства». Липовецкий обращает внимание на утрированную красивость и эффектность перечисляемых учеников класса Лолиты, которые пародийно-романтичны для читателя: Анджел Грация, Байрон Маргарита, Гамильтон Роза, Дункан Алиса. Кроме того, в тексте присутствуют шекспировские темы: Миранда Антоний («Буря», «Антоний и Клеопатра»), Миранда Виола (Виола – героиня «Двенадцатой ночи»), Дункан («Макбет»), Тальбот («Генрих VI»). Подобные шекспировский ассоциации связаны и с многочисленные эротическими каламбурами, которые возникают по ходу текста. Именно в связи с Шекспиром Набокову часто приписывают желание «овладеть телом через власть над языком эротических намеков и шуток».

«Блеск и трагедия языка в том и состоит, что это всего лишь язык – и поэтому он - и бесполезен», - пишет Найман [Naiman 2005: 20]. Можно и не согласиться!

В «Лолите», как и в других романах Набокова исключительно важен мотив сновидения, сон – вымысел, сон – сказка, сон – счастье. Набоков неоднократно признавался, что у него нет музыкального слуха, и в его случае «слух и мозг отказываются сотрудничать» [Левин 1998: 155]. Форма взаимодействия, найденная им в качестве замены музыке – «решение шахматных задач» [Рягузова 2002: 156]. Продуманность шахматной игры сходна с бесконечным количеством словесных, графических и звуковых комбинаций, которыми оперирует автор. Любая мысль, любое воспоминание в романе Набокова облекается в ряд символов. Для художественного мышления писателя характерно стремление изображать явления в единстве противоположных начал. Ю.И. Левин сравнивал мир переходных состояний и мотивное строение текстов Набокова с движением «семантических качелей», где отрицаемое тут же, хотя бы скрыто, утверждается и наоборот» [Падучева 2005: 285]. Мотив «перевернутого мира», хорошо знакомый барочному воображению, обретает зловеще шутливый тон в романах Набокова, чей нарратив часто сравнивают с принципом перевертня (или обратимости), «ориентированного на то, чтобы видеть фразу целиком, хотя бы мысленным взором, и читать ее в обоих направлениях, в обратном порядке» [Падучева, c.480-481].

Удивительная сила Набокова не только в создании символического языка, способности выдумать и воплотить в тексте мир, который, сам по себе, завораживает, позволяя преодолеть время и смерть, но и в способности, и, правда, божественного свойства, совместить несовместимое, реализовать невозможное. Именно поэтому автор не скупится на запретное – на сюжет, на эротические описания, на телесное – именно там, где ожидается возвышенное. В этом шекспировская способность шифровать самые интимные подробности признаний, пожалуй, находит своего двойника. Способность Набокова пронизывать уникальна. В этом приятии человеческого, радости встречи с ним во всех его прекрасных, бесконечных, невообразимых проявлениях, и, вместе с тем, его безусловная - конечность, наверное, и есть самая главная крупица трансцендентного.

  Литература: