Литературная критика

 «Русские поэты-символисты» (Вступительная статья, составление, комментарии, статьи Н. Ф. Щербак). Чехов, ЦоИНК, 2017)

Символизм в русской поэзии

Книга основана на материалах лекционного курса, который ставит своей задачей изучение творческого наследия русских поэтов-символистов. Курс разделен на восемь частей. Каждая из них посвящена изучению творчества одного из поэтов серебряного века, его биографии, поэтике, теоретическим и поэтическим воззрениям, развитию творчества. Восемь разделов содержат подбор стихотворений русских поэтов символистов Александра Блока, Андрея Белого, Валерия Брюсова, Зинаиды Гиппиус, Дмитрий Мережковского, Вячеслава Иванова, Федора Соллогуба, Константина Бальмонта, а также комментарии к поэтическим произведениям, основные моменты биографий, подробности творческих встреч, анализ  поэтических аллюзий.

Символизм как литературное течение зародился в конце 1880-х — начале 1890-х гг. в Европе, в конце 1890-х — начале 1900-х гг. в России. Представители символизма во Франции — А. Рембо, С. Малларме, П. Верлен, Ш. Бодлер. Основные принципы — отказ от академизма, тяжелого александрийского стиха (шестистопный ямб), установка на эмоциональность поэзии, возбуждение бессознательных состояний души, обращение к настроению. Западные символисты понимали себя как «неоромантики», их борьба с более академической поэзией, чем-то сходна столкновению и взаимному притяжению ранних романтиков и классицизма. Характерно внимание к формальной стороне стихотворения, интерес к воссозданию наиболее тонких, трудноуловимых, загадочных аспектов бытия. «Одни оттенки нас пленяют, не краски — цвет их слишком строг» (П. Верлен). Как и у романтиков, человек рассматривается как часть природы-космоса. Все может быть наполнено красотой, в любом переживании можно обнаружить почти мистический опыт. Символисты — «жрецы невидимых алтарей собственной души» (П. Верлен). В основе символического мышления — знамение, озарение. Поэтому в поэзии должно преобладать не рациональное, логическое, а интуитивное мышление. Стихи подобны музыке, их содержание туманно, зато сама их форма несет читателю особое «сообщение». Стихи подобны заклинанию, ритуально-магическому тексту, поэтому в них особенно важна фонетика, звукопись. Любое мимолетное впечатление, фантазия может стать предметом вдохновенной лирической медитации. Характерны мгновенные переключения из одного плана в другой. В поэзии господствует атмосфера «полусна», недоговоренности (этому
соответствуют такие частые образы, как «дымка», «туман»). У некоторых символистов наряду с этим появляется специфический мотив «поиска света» (эта тема может иметь христианский религиозно-философский подтекст). Но в то же время в поэзии символистов чрезвычайно распространены романтические в своих истоках образы опоэтизированного зла (знаменитый цикл стихов Бодлера называется «Цветы зла»), «фаустовский» пафос и тема познания добра и зла, тотальная
ирония и богоборчество, доходящие в некоторых случаях до более кощунственных форм, чем это было у романтиков. Принципиально важна для символистов музыка — как сложная философская тема и как своего рода образец для поэзии в мире
искусств.

В России символисты разделяются на старших (В. Брюсов, Ф. Сологуб, Д. Мережковский и «младосимволистов» (Вяч. Иванов, А. Белый, А. Блок и другие). Старшие символисты в основном развивали на русской культурной почве традиции западных символистов. Для «младосимволистов» символизм был не просто стилем, эстетической позицией, но религиозно-философским мировоззрением: они были приверженцами учения философа и поэта В. С. Соловьева. Литературными органами «младосимволистов» были журналы «Весы» и «Золотое руно». В 1910-е гг. постепенно происходит упадок символизма, он вполне исчерпывает свои художественные и духовные возможности и уступает место другим стилям.
«Символизм признает в действительности иную, более действительную действительность, раскрывающую в символе объективную правду о сущем» (Вячеслав Иванов). С точки зрения «младосимволистов», назначение символа в том, чтобы выразить реалии высшего порядка. Символ — это образ, но измененный и как бы озаренный жизненным опытом. Он принадлежит форме постольку, поскольку остается образом; но в то же самое время он и сущность, — в той мере, в какой через него открывается путь к познанию того, что скрыто за поверхностью вещей. Самим своим рождением символ одновременно порождает неотделимую от него сущность. В подлинном искусстве форма неотделима от содержания; она и есть содержание. Неслучайно именно Андрей Белый первым стал серьезно изучать особенности русской ритмики. Обнаружив ритмическое разнообразие в разработке одного и того же метра у разных поэтов, он открыл прямую связь между ритмической развязкой стихотворения и его внутренним развитием. Для Белого в произведении искусства заключена двойственность: его видимая, внешняя сторона, и внутренняя, скрытая: «…Символизм современного искусства не отрицает реализма, как не отрицает он ни романтизма, ни классицизма. Он только подчеркивает, что реализм, романтизм и классицизм — тройственное проявление единого принципа творчества. В этом смысле всякое произведение искусства символично». Категория музыки особо характерна для поэзии символизма, для стихотворной формы важнейшим фактором становится именно «музыкальность ритма», свобода стиха, эксперименты с формой стихосложения.

«Всякое искусство символично — настоящее, прошлое, будущее», - пишет Нина Берберова. - В чем же заключается смысл современного нам символизма? Что нового он нам дал? Ничего».  Школа символистов лишь сводит к единству заявления художников и поэтов о том, что смысл красоты художественном образе, а не в одной только эмоции, которую возбуждает в нас образ; и вовсе не в рассудочном истолковании этого образа; символ неразложим ни в эмоциях, ни в дискурсивных понятиях; он есть то, что он есть. Школа символистов раздвинула рамки представлений о художественном творчестве; она показала, что канон красоты не есть только академический канон; этим каноном не может быть канон только романтизма, или только классицизма, или только реализма; но то, другое и третье течение она оправдала, как разные виды единого творчества…

Особое значение для них имело философское учение В. С. Соловьева о мировом «всеединстве» и о Софии (Вечной Женственности и Божественной Премудрости). София — «душа мира», в ней отражается Божество. Поэтому земной взгляд человека способен уловить отблеск Божественного. Посредством символического мышления поэт раскрывает метафизические тайны мироздания. К учению о Софии восходит и само понятие символа у «младосимволистов». Символ — это образ, который выражает одновременно и всю полноту конкретного, материального смысла явлений, и в то же время обнаруживает их «тайный» смысл, уходящий далеко «по вертикали», «вверх и вглубь». Только такой символ может послужить той утопической и грандиозной задаче преображения мира, которую ставили перед собой русские символисты. Они называли свою деятельность «теургией» (т. е. «жречеством»). Закономерно, что для «младосимволистов» характерна установка на «жизнетворчество», на синтез жизни и искусства, на поэтизацию и мифологизацию своей биографии — «пути Поэта». Такая тенденция свойственна А.А. Блоку. Характерна для этого направления мифологизация истории, в том числе ярко выраженные апокалиптические настроения. Важным событием для символистов, разумеется, была революция 1905 г., которая переживалась в непосредственной связи с внутренним миром поэта и одновременно с потусторонним («мистическим», «астральным», «надмирным») планом бытия. «Революция совершалась не только в этом, но и в иных мирах», она была одним из проявлений тех событий, свидетелями которых мы были в наших собственных душах». Это высказывание А. Белого полностью приложимо к поэмам А. Блока «Возмездие» и «Двенадцать». Существенна для русских «младосимволистов» и идея «народной души», национальной почвы. «Символизм не умер. В России — прекрасная почва для его процветания. Народный мир, язык Пушкина — вот данные для создания русской символистической поэзии» (Сергей Соловьев). Символ — это «переживание забытого и утерянного достояния народной души», «бессознательное погружение в стихию фольклора» (Вячеслав Иванов). Именно поэтому, символизм оказал исключительное влияние на русскую культуру.

Сознание поэтов-символистов стало открыто самым различным культурно-историческим, философским и поэтическим концепциям. Так было с философскими взглядами Р. Вагнера и Ф. Ницше, поэзией В. Брюсова. По мнению критиков, например, образ антонимичного, двойственного Логе — огня у Вагнера  («Кольцо Нибелунгов»), как и почти все мифологические образы, используемые Карлейлем, так или иначе отмечены Блоком (например, подчеркивание в рассуждении Блока о подъеме «общественного духа» в начале революции; cходным образом, в 1902 году Блок записывает мысль об антиномии светлого (божеского) и темного (дьявольского) начал). Подобный двойственный характер стихии особо созвучен «музыке революции» в поэме «Двенадцать».

В отношении же вопросов мистики и христианства, пожалуй, главной трудностью является примирение христианства и язычества. Например, Александра Блока много критиковали за то, что его  поэзия была слишком направлена вглубь самого себя, что, по всей вероятности, и приводило к языческой трактовке христианства. «Верховная значимость трансценденции в мире Блока не подвергается сомнению", однако "подвергается вопрошанию ее статус и подвергается сомнению должная угаданность пути распятия поэта. Такого рода сомнения в опыте самопознания, ставящего на первое место "знание", а не "веру", давали основания упрекать Блока в "демонизме" как православным священникам о. Павлу Флоренскому, прот. Георгию Флоровскому, так и членам "соловьевского братства». Все они предупреждали об опасностях, таящихся в безбожественной мистике и ведущих к утрате критерия для "испытания духов", к смешению сфер "духовного" и "плотского" и невозможности их "примирения" все духовного опыта христианской традиции». Для многих поэтов-символистов, таким образом, собственная позиция поэта и художника превалирует над политическими, как, впрочем, и над религиозными идеями. Часто это попытка принять силу христианства, идущего на смену античному миропониманию.

Валерий Брюсов (1873 – 1924) - «И снова ты»

Валерий Брюсов был воплощением демона в литературе и в жизни, но выглядел совершенно иначе. Владислав Ходасевич вспоминал, что впервые увидел Брюсова, когда тому было двадцать четыре года, а ему самому – одиннадцать: «Его вид поколебал мое представление о „декадентах“. Вместо голого лохмача с лиловыми волосами и зеленым носом (таковы были „декаденты“ по фельетонам „Новостей Дня“) – увидел я скромного молодого человека с короткими усиками, с бобриком на голове, в пиджаке обычнейшего покроя, в бумажном воротничке. Такие молодые люди торговали галантерейным товаром на Сретенке. Этакая смесь „декадентской экзотики с простодушнейшим мещанством“».

Родился Валерий Брюсов 1 (13) 1873 года в Москве. Жил на Цветном бульваре. В фамильном доме была у него собственная квартира, где он располагался с женой, Иоанной Матвеевной, и со свояченицей, Брониславой Рунт. Небольшой кабинет был заставлен книжными полками. Чрезвычайно внимательный к посетителям, сам не куривший в ту пору, Брюсов всегда держал на письменном столе спички. Впрочем, на всякий случай, в предупреждение рассеянности гостей, металлическая спичечница была привязана на веревочке! В этой квартире происходили знаменитые «среды», на которых творились судьбы если не всероссийского, то, во всяком случае, московского модернизма! При этом на этих собраниях разбирать стихи самого Брюсова было не принято. Они должны были приниматься как заповеди!

Чувство равенства Брюсову было совершенно чуждо. По меткому замечанию Ходасевича, на это повлияла мещанская среда, из которой поэт происходил: «Мещанин не в пример легче гнет спину, чем, например, аристократ или рабочий. За то и желание при случае унизить другого обуревает счастливого мещанина сильнее, чем рабочего или аристократа. Брюсов умел или командовать, или подчиняться». У поэта даже была примечательная манера подавать руку. Она производила странное действие. Брюсов протягивал человеку руку. Тот протягивал свою. В ту секунду, когда руки должны были соприкоснуться, Брюсов стремительно отдергивал свою назад, собирал пальцы в кулак и кулак прижимал к своему правому плечу, а сам, чуть-чуть скаля зубы, впивался глазами в повисшую в воздухе руку знакомого. Он не любил людей, потому что, прежде всего, не уважал их. Единственная женщина, к которой он действительно хорошо относился, была Зинаида Гиппиус.

В начале 1900-х Брюсов увлекался оккультизмом, спиритизмом и черной магией. Именно в это время он встретил Нину Петровскую, будущую любовницу Андрея Белого. Она не была хороша собой, но в 1903 году она была молода – и этого оказалось достаточно. Нина Петровская, по словам Ходасевича, «была истеричкой, и это, быть может, особенно привлекало Брюсова». Но то, что для нее стало средоточием жизни, для Брюсова было очередной серией «мигов». В своей книге «Некрополь» Владислав Ходасевич точно определил атмосферу эпохи того времени: «Любовь открывала для символиста или декадента прямой и кратчайший доступ к неиссякаемому кладезю эмоций. Достаточно было быть влюбленным – и человек становился обеспечен всеми предметами первой лирической необходимости: Страстью, Отчаянием, Ликованием, Безумием, Пороком, Грехом, Ненавистью… Поэтому все и всегда были влюблены: если не в самом деле, то хоть уверяли себя, будто влюблены; малейшую искорку чего-то похожего на любовь раздували из всех сил». Потому Брюсов и влюбился в Петровскую: отказаться было невозможно, так как надо было «начать переживать».

Когда все эмоции из данного увлечения были извлечены, Брюсов начал писать «Огненного Ангела», книгу, в которой он, с известной условностью, изобразил всю их историю. В романе он разрубил все узлы отношений между героями, но со смертью главной героини чувства реального человека, Нины, вовсе не иссякли. Брюсов же все чаще занимался литературными делами и заседаниями, к тому же его тянуло к домашнему очагу, ведь он был женат. Нина несколько раз пыталась прибегнуть к испытанному средству многих женщин – пробовала удержать Брюсова возбуждая ревность. Однако все было напрасно. Брюсов охладел. Она тщетно прибегала к картам, потом к вину. Наконец, в 1908 году она испробовала морфий. Затем сделала морфинистом Брюсова, и это была ее настоящая, хотя и неосознанная месть. Осенью 1909 году она чуть не умерла, а затем отправилась, как было решено, за границу, «в ссылку». Первую мировую войну Петровская пережила в Риме, в ужасающей нищете. Брюсова же она возненавидела.

В какой-то момент в жизнь Петровской вошел Андрей Белый. Тогда он был очень молод, золотокудр, голубоглаз и обаятелен. Им восхищались все, в него влюблялись, и поговаривали даже, что люди словно менялись в его присутствии. Общее восхищение, разумеется, передалось и Нине Петровской, вскоре чувство перешло во влюбленность, а потом – в любовь. Но если для Брюсова Петровская была источником переживаний, то Андрея Белого она «должна была любить во имя его мистического призвания», в которое они оба заставляли себя верить. Нина даже носила черную нить деревянных четок и большой черный крест на черном платье. Такой же крест носил и Андрей Белый.

Но ее новый избранник славился тем, что любил «чисто». Поэтому он не разлюбил, а просто «бежал от соблазна», дабы слишком земная любовь не пятнала его чистых риз. Нина Петровская же ощутила себя брошенной и оскорбленной. Весной 1905 года в маленькой аудитории Политехнического музея Андрей Белый читал лекцию. Нина Петровская подошла к нему и выстрелила из браунинга в упор. Револьвер дал осечку, и его тут же выхватили из рук.

Нина Берберова вспоминала, как впервые увидела Петровскую: «…с темным, в бородавках лицом, коротким и широким телом, грубыми руками, одетая в длинное шумящее платье с вырезом, в огромной черной шляпе со страусовым пером и букетом черных вишен, показалась очень старой и старомодной… Рената „Огненного Ангела“, любовь Брюсова, подруга Белого – нет, не такой воображала я ее себе… Когда она поцеловала меня, я почувствовала идущий от нее запах табака и водки. Она относилась ко мне с любопытством, словно хотела сказать: и бывают же на свете люди, которые живут себе так, как если бы ничего не было: ни Брюсова, ни 1911 года, ни стрельбы друг в друга, ни средневековых ведьм, ни мартелевского коньяка, в котором он когда-то с ней купал свое отчаяние, ни всей их декадентской саги. Из этого один только коньяк был сейчас доступен, но я отказывалась пить с ней коньяк, я не умела этого делать. Она приходила часто, сидела долго, пила и курила и все говорила о нем. Но Брюсов на письмо ей не ответил».

Роман с Ниной Петровской был мучителен для обоих, но стороною особенно страдающей оказалась Нина. Закончив «Огненного Ангела», Брюсов посвятил ей книгу и в посвящении назвал ее «много любившей и от любви погибшей», сам же он, однако, погибать не хотел. Первый роман сверкнул и погас, оставив в ее душе неприятный осадок.

Брюсов же в 1913 году увлекся вновь. На этот раз его пассией стала начинающая поэтесса Надежда Львова, московская курсистка. Разница в возрасте между ними была велика. Брюсов молодился, искал общества молодых поэтов, написал книгу в духе Игоря Северянина и посвятил ее Наде. Но до некоторой степени с ней повторилась история Нины Петровской. Львова не могла примириться с раздвоенностью жизни Брюсова и с тем, что он был женат. Брюсов же систематически приучал ее к мысли о смерти и самоубийстве, а потом даже подарил браунинг – тот самый, из которого восемь лет назад Нина стреляла в Андрея Белого. В конце ноября вечером Львова позвонила Брюсову и просила приехать. Он отказался. Она попробовала позвонить еще нескольким людям, но все по какой-то причине были заняты. В 11 часов вечера она застрелилась. Брюсов же на другой день после похорон бежал в Петербург, а затем в Ригу, где вскоре уже завел новый роман.

Владислав Ходасевич, написавший самую яркую, хоть и короткую статью-биографию о Брюсове, заканчивает ее, приводя очень меткие, емкие факты последних дней жизни поэта, как будто пытаясь его оправдать:

«Одинокий, измученный, обрел он, однако, и неожиданно радость. Под конец дней взял на воспитание маленького племянника жены и ухаживал за ним с нежностью, как некогда за котенком. Возвращался домой, нагруженный сластями и игрушками. Расстелив ковер, играл с мальчиком на полу… Прочитав известие о смерти Брюсова, я думал, что он покончил с собой. Быть может, в конце концов, так и было бы, если бы смерть сама не предупредила его».

Литература:

1. Белый А. Я был меж вас…М.: Вагриус, 2004
2. Бениславская Г.А. Дневник. Воспоминания. Письма к Есенину. С-Петербург: Фонд «Содружество», 2001
3. Берберова Нина, Блок и его время. Биография. М.: Издательство Независимой Газеты, 1999
4. Берберова Н. Курсив мой. М.: Согласие, 1996
5. Блок А. Записные книжки. 1901-1920//А. А. Блок (под общ. ред. В.Н. Орлова). М., 1965
6. Брюсов В. Сочинения в 2 т. М.: Художественная литература, 1987.
7. Воспоминания о Сергее Есенине. М.: Московский рабочий, 1965
8. Гиппиус, З. «Новые люди». Первая книга рассказов. СПб, 1-е издание 1896; второе издание 1907.
9. Гиппиус, З. «Зеркала». Вторая книга рассказов. СПб, 1898.
10. Гиппиус, З. «Литературный дневник». Критические статьи. СПб, 1908.
11. Гиппиус, З. «Зинаида Гиппиус. Петербургские дневники 1914—1919». Нью-Йорк — Москва, 1990.
12. Гиппиус, З. Живые лица. Тт. 1-2. Тбилиси, 1991
13. Городецкий С. О Сергее Есенине//Воспоминания о Сергее Есенине. М.: Московский рабочий, 1965
14. Долгополов Л. К. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л. : Советский писатель, 1988. 416 с.
15. Дункан А. Моя жизнь. Моя Россия. Мой Есенин. Воспоминания. Айседора Дункан. Моя жизнь. Мэри Дести. Нерассказанная история. (Перевод с англ М. Дести). М.: Изд-во политической литературы, 1992
16. Горький М. Собрание сочинений в тридцати томах, М.: Гослитиздат, 1952.
17. C.А. Есенин в воспоминаниях современников. В 2-х томах. (Вступ. статья, составление и комментарии А.А. Козловского). М.: Худ. Литература, 1986
18. Иванов, Г. Собрание сочинений в трех томах. М.: Согласие, 1993
19. Мариенгоф А. Это вам, потомки! Записки сорокалетнего  мужчины. Екатерина. С-Петербург: Петро-РИФ, 1994
20. Мережковский Д.С. Полн. собр. соч. Т.XV. М., Т-во И. Д. Сытина, 1914
21. Наумов Е. Сергей Есенин. Личность. Творчество. Эпоха. Л.:Лениздат, 1969
22. Одоевцева И. На берегах Сены. М.: Художественная литература, 1989
23. Одоевцева И. На берегах Невы. М.: Художественная литература, 1988
24. Прокушев Ю.Л. Сергей Есенин. Образ. Стихи. Эпоха. М.: Московский рабочий, 1975
25. Розанов И.Н. Воспоминания о Сергее Есенине// Воспоминания о Сергее Есенине. М.: Московский рабочий, 1965
26. Струве, Г. Русская литература в изгнании. Paris: YMCA-PRESS, 1984
27. Щербак Н. Кумиры. Истории Великой Любви. Любовь поэтов серебряного века. С-Пб: Астрель, 2012. 
28. Эвентов И.С. Сергей Есенин. М.: Просвещение, 1987