Литературная критика

Когда в самом начале 90-х, полемизируя в Оксфорде с политологами-русистами, я говорил, что Россия никогда не примет «свободы» и «демократии» по Ельцину-Гайдару, что не для того народ воспрял, что ему нужна своя и честная власть, а с этой он так или иначе загнется, ‒ ученые мужи сокрушенно качали головами и прозрачно намекали, что приверженность к «почве» и призывы к «чистоте» ‒ это прямой путь к фашизму.
Я говорил им о народной интеллигенции (по Глебу Успенскому и Лескову, то есть о праведниках), которой только и держится русский мир и которой, между прочим, как раз боялся Гитлер, считая ее единственной у нас боеспособной силой (именно отсутствие интеллигенции, будто бы полностью уничтоженной большевиками, вселяло в Гитлера перед войной уверенность в легкой победе над Россией). Они же в то время, очень по-английски, всерьез рассуждали о русском партийном строительстве и рисовали на доске квадратики с «партией Иванова», «партией Гдляна», «партией Травкина»...

Я много писал об этом тогда же, по горячим следам, в канун роковой осени 1993-го. Сейчас это скучно.
Однако проблема осталась и нависает над нами все более угрожающе, подобно подточенной прибоем скале. Хотя бы потому, что требование справедливости и честности на волне общенационального подъема, сразу после Горбачева («больше демократии, больше социализма!»), и аналогичное требование в пору национальной депрессии, на излете политического постмодерна, ‒ это «две большие разницы». Население, его мораль и его запросы стали во многом другими (тут реформаторы преуспели). Сегодняшняя волна вполне может вынести на поверхность доморощенного фюрера.

Понятно, что все упирается в культуру. Помните, у П.Я. Чаадаева: все успехи человечества были успехи нравственные; искали истину ‒ нашли благосостояние... (Позже эту мысль почти слово в слово повторит от себя его мнимый антипод Ф.М. Достоевский.) И так же понятно, что назначения нынешней властью «советников по культуре» ‒ жесты чисто символические. Привыкнув глумиться над всем на свете, нелегко состроить постную физиономию. В любом случае это уже будет извращение, нероновщина, «классика». Условно говоря, привыкнув жить по Суркову и Павловскому, трудно понять, о чем лепечут какие-нибудь Алексей Варламов или Владимир Толстой. Пускай даже они лепечут для твоего же блага. Еще более условно ‒ невозможно одним махом перескочить из постмодернизма в романтизм. Хотя именно такой скачок, думаю, предполагается всем ходом нынешнего исторического развития и, более того, только он может спасти Россию. Или ‒ погубить окончательно.

Человек, который соглашается сегодня стать «советником по культуре», совсем не обязательно законченный негодяй или карьерист. Помимо корысти им может руководить искреннее желание действительно повлиять на национальную культурную политику. То есть изменить ситуацию, когда этой сферой сверху донизу занимаются, мягко говоря, не самые подходящие фигуры. (Тут напрашивается сильный довод из записных книжек Чехова, глубоко выстраданный деликатнейшим из русских классиков, но боюсь, что в сегодняшних условиях, весьма с той поры усугубившихся, он будет сочтен неполиткорректным.) Не говоря уже о том, что в России было много уважаемых и серьезных литераторов (от Карамзина до Солженицына), которые в самые разные времена считали своим долгом непосредственно наставлять руководителей страны, независимо от того, как они к ним относились.
Попробую пофантазировать. Что бы я предложил высокому начальству от лица советника N.?

Во-первых, я бы напомнил высказывание замечательного русского мыслителя, демократа и гуманиста, одного из умнейших людей второй половины ХХ века:
«Правители, которых можно желать, должны были бы согласовывать свои нравственные, этические принципы (рекомендуемые народу) с принципами и идеалами русской классической литературы, потому что в ней более, чем в чем-то ином, выразилась национальная философия, национальный идеал или лучше сказать — истина русской жизни. Иначе образуется (образовался) разрыв между тем и другим, и первое не выдерживает сопоставления, которое происходит постоянно, незаметно и неотвратимо. Избежать его можно, лишь запретив русскую классическую литературу, что невозможно».
Эти слова, написанные молодым еще журналистом Игорем Дедковым давно, в 1969 году, не утратили своего вещего смысла.

Что же входит в состав таинственной «истины русской жизни»? Вот одна из наиболее существенных, на мой взгляд, ее сторон, страстно выраженная не каким-нибудь революционным демократом и народником (нынче они не больно в чести), но самим Ф.М. Достоевским:
«Я никогда не мог понять мысли, что лишь одна десятая доля людей должна получать высшее развитие, а остальные девять десятых должны лишь послужить к тому материалом и средством, а сами оставаться во мраке. Я не хочу мыслить и жить иначе, как с верой, что все наши девяносто миллионов русских (или там сколько их тогда народится) будут все, когда-нибудь, образованы, очеловечены и счастливы».
Так что никогда не произносите, друзья, слово «элита» в стране, где даже образцовый консерватор и монархист (таким, по крайней мере, вам хочется видеть Достоевского) не хочет «мыслить и жить иначе, как с верой» в равные для всех права и возможности человеческого развития. Забудьте фантазии о своей принадлежности к касте избранных. Русский человек сообразителен и смешлив, он привык к глухоте поставленной над ним власти и часто иронией смягчает горькое отчуждение от нее. Однако власти не стоит принимать эту вынужденную трагическим положением народа иронию за подыгрывание себе, не стоит уповать на безнаказанное глумление над самими основами нравственного существования народа.

(Здесь советнику придется заметить в скобках, что упорно навязываемая населению России православная религия отнюдь не отождествляется большинством современников ни с моралью, ни с духовным возрождением нации. Тому есть много причин, в том числе состояние РПЦ, не способной справиться с собственными бесплодием и разложением. Однако главное, конечно, в идущих из глубины XIX столетия традициях русского просвещения, на почве которых уже много поколений наших соотечественников небезуспешно вырабатывало внерелигиозную нравственность. И это никакой не провал и не «одичание», но, напротив, огромное культурное достижение, ставящее нас вровень с другими цивилизованными народами. Его следовало бы использовать в интересах дальнейшего развития, а не попирать в припадках инспирированного властью мракобесия, как это происходит сегодня. Если сравнить моральное состояние населения России теперь и четверть века назад ‒ радение об общем благе, готовность откликаться на чужую беду и приходить на выручку, да просто элементарные проявления честности, приличия, наконец, жизнелюбия ‒ результат будет, увы, не в пользу «этапа воцерковления».)

Другой вопрос, нужен ли нынешнему режиму мыслящий, просвещенный и очеловеченный народ? Да и вообще народ ‒ нужен ли?
Во всех цивилизованных странах, где социальное расслоение отнюдь не так катастрофично, как у нас, население, тем не менее, не выдерживает слишком долго правой риторики и отдает предпочтение левым политикам. Показателен пример стран Балтии: как ни велика у них была неприязнь к социалистическому наследству, которое они отождествляли с имперским насилием, правые торжествовали там совсем недолго.
У правых партий в России в условиях демократии нет шанса на успех ‒ по меньшей мере до той поры, пока богатые не станут численно преобладать, то есть не изведут всех бедных (непонятно, правда, кто тогда будет их обслуживать и создавать им богатства). А подлинных левых партий в нашей огромной, недавно еще социалистической стране, как ни странно, нет. Власть делала все, чтобы маргинализировать левые силы и подавлять левые настроения, ставить их вне закона и делать «небывшими». И все эти годы ей охотно подыгрывала глупая (корыстная?) интеллигенция. (Смешной, но очень показательный пример: я спрашиваю нынешних студентов-гуманитариев, в чем принципиальное различие между правой и левой политикой, откуда исторически возникло это деление, ‒ не знает НИКТО!)

Пока что российская власть держится только благодаря отсутствию всякой внятной идеологии и политики, на одних провокационных технологиях. Цель правящего клана ‒ погружать толпу в задумчивое недоумение, уверять в отсутствии какой бы то ни было правды и истины. Все на свете ‒ игра и обман, нет ничего такого, за что следовало бы бороться. Единственный способ добиться успеха в этом мире ‒ забыть о морали и принципах, самому стать отпетым мерзавцем. Вот в чем убеждала российская власть своих подданнных на протяжении двух с лишним десятилетий, показывала на собственном примере. И преуспела. Все эти годы шла отрицательная селекция: порядочная, наиболее честная часть общества отсеивалась, маргинализировалась, попросту вымирала. Этому способствовало поддакивание значительной части интеллигенции, по-маниловски мечтающей о правом реванше, а также известная бесшабашность в характере народа и в целом постмодернистский дух эпохи (благодаря чему некоторые у нас верят, что «на Западе все еще хуже», а Запад ‒ что мы, по крайней мере при Ельцине, «развивались по демократическому пути»).

У живых людей всегда есть соблазн «раскрутить обратно» туго закрученную спираль истории и дождаться своего рода возмездия. Иногда, очень редко, это удается во временных пределах одного поколения (характерный пример ‒ извлечение останков Кромвеля из могилы в Вестминстерском аббатстве через три года после торжественных похорон и символическое «повешение» истлевшего трупа). Думаю, многим в России в темных глубинах их сознания хотелось бы совершить нечто подобное с трупом Ельцина. К счастью, в наши дни подобное варварство немыслимо даже здесь. Но можно предположить, скажем, что параллельные публичные судебные процессы у нас над Ельциным (посмертно) и в Украине ‒ над Кравчуком, как государственными преступниками, в свое время разлучившими два братских народа вопреки их воле и открывшими путь разграблению народного достояния, были бы способны радикально изменить социально-политическую обстановку в обеих странах и вновь нас породнить.

Всегда есть, повторяю, подобный невольный соблазн у людей, на чьих глазах происходят абсурдные, вызванные исключительно прихотью и эгоизмом отдельных выродков исторические процессы. С мечтами о возврате прежней жизни многие десятилетия существовали, например, русские эмигранты после 1917 года. Кое-кто из них дожил до «возмездия» 1991 года: оно их не порадовало. Старое никогда уже не возвращается ‒ это подтверждает и «казнь» Кромвеля, и все другие попытки постреволюционных реставраций. Надо бороться в себе с ностальгическими эмоциями, которые лишь затягивают исторические сроки, и глядеть только вперед. «И кто же, скажите, обвинит тот народ, который невольно забыл в некоторых отношениях свою старину и почитает и уважает одно современное, т. е. тот момент, когда он в первый раз начал жить. Нет, не исчезновение национальности видим мы в современном стремлении, а торжество национальности… По-нашему, цел и здоров тот народ, который положительно любит свой настоящий момент, тот, в котором живет…»

И это тоже «консерватор» Достоевский. В пору, по сложности излома чем-то схожую для России с нынешней.