Трагедия личности. О Леониде Андрееве
Илья Репин Портрет писателя Андреева 1904 г.
Я уверен, что есть два разных понятия: Л. Андреев – прозаик и он же – драматург. Почему это так? Суть вопроса в том, что как прозаик он хотел да и мог, хотя бы отчасти (под воздействием М. Горького) воспроизвести окружающую его реальность, то есть был отчасти «реалистом». В самом деле ничего особенного и сверхъестественного в его прозе конца 1890-х – начала 2000-х годов нет. «Баргамот и Гараська», «Петька на даче», «Большой шлем» и другие рассказы, которые дали известность Л. Андрееву как бытописателю. Это, по-видимому, сблизило его с Максимом Горьким, что, на мой взгляд, не довело его до добра. Важнейшие прозаические произведения Л. Андреева так же, как и ранние Горького, относятся к тематике богоборчества и так называемого богостроительства и даже провозглашённой в то время псевдорелигии человека. Но по-другому Леонид Андреев проявил себя в драматургии. Видимо, по его складу личности именно сценическое действие было ему близко.
Всю жизнь Леонид Андреев был богоборцем и искателем новых религиозных истин. Отчасти об этом упоминалось выше, но, на мой взгляд, наиболее ярко образ мышления Л. Андреева проявился в его драматургии. В своё время, то есть в эпоху Серебряного века – между двух революций – его пьесы были чрезвычайно популярными. Постановка первой его пьесы «К звёздам» (1905 год), принятая в МХТе К.С. Станиславским, была запрещена цензурой, В.Э. Мейерхольд в 1907 году поставил в театре Веры Комиссаржевской «Жизнь человека», а В.И. Немирович-Данченко в 1910 г. поставил в МХТе «Анатэму».
Мне кажется, что самой главной и основной пьесой Л. Андреева стала пьеса «Самсон в оковах» (1914 г., опубликована после смерти автора в журнале «Современные записки» в Париже), которая никогда не ставилась при жизни драматурга. Поэтому её следует отнести к известному немецкому жанру Lesedrama, т.е пьеса для чтения. Многие известные писатели и драматурги, в том числе Гёте, Шиллер, не были уверены, что их пьесы будут поставлены в современных им театрах, поэтому писали для широкого круга читателей.
Драматургия и театр (если его можно так назвать) Л. Андреева – это целая эпоха российской реальности. Тут были и взлёты, и провалы. Нельзя сказать, что Л. Андреев был апологетом какой-то чёткой или однозначной идеи. Сама его натура, движущаяся, колеблющаяся не позволяла ему на чём-то остановиться, примкнуть к какому-то движению или партии.
Мне кажется, что пьеса «Самсон в оковах» – это почти завещание драматурга. Пьеса якобы основана на библейском предании об ослеплении Самсона, о чём подробно говорится в Библии, но для Л. Андреева вся ветхозаветная история со страданиями и гибелью Самсона превращается как бы в своеобразную автобиографию, а одновременно и судьбу русской интеллигенции. Что такое слепота Самсона? Это знак того, что он не видит и не может видеть всё, он ограничен в своём видении, поэтому ошибается, идёт порой поперёк воли божьей, – это для него некий порог восприятия. Это и есть извечная ограниченность человека (вспомним пьесу Л. Андреева «Жизнь человека». Судьба ослеплённого Самсона для Л. Андреева это, по сути, судьба интеллигенции, которая в полуослеплении начала бороться за власть и с ужасом поняла, к чему это привело.
Пьеса явно автобиографическая, чувствуется в образе Самсона намёк на самого себя, он как бы ослеплён, впотьмах, бессознательно пытается разорвать какие-то оковы, но не может этого сделать.
Драматургия Андреева отличается кардинально от горьковской. Горький по складу своего дарования не мог создавать ярких характеров и драматических – именно драматических ситуаций, поэтому все его пьесы (после «На дне», основанной на жизненном опыте) являются скучнейшими произведениями, которые практически никогда не вызывали интереса. За исключением постановок Георгия Товстоногова в БДТ им. Горького в советское время и основных московских театров. В наши дни пьеса «Мещане» с успехом («Золотая маска») идёт в СПб в театре «На Васильевском». Проблематика пьес Горького в наше время, на мой взгляд, устарела, – это не случайно. Так называемая борьба за права человека, которую Горький то поддерживал, то отрицал, обернулась в наши дни борьбой за права гомосексуалистов и ЛГБТ.
Леонид Андреев попал в другую театральную ловушку: он был новатором. Не совсем, конечно, – шёл за Ибсеном и Метерлинком, – но шёл своим путём. Он старался важные для его времени сюжеты воплотить в аллегорические и символические образы. Леонид Андреев в 1906 году снова сближается со своим учителем Максимом Горьким, как он называет его в своей биографии, и даже приезжает к нему на Капри, где тот жил в это время. Между ними возникли разногласия по поводу роли науки в грядущей социалистической революции. Горький считал, что «передовые представители народа» увлекут за собой «отсталых учёных» (пьеса «Дети солнца» 1903 г.). М. Горький уже тогда стремился к эпатажу и скандалам. Художественные образы героев, столкновения характеров ему были чужды. Это и стало причиной расхождения и последующей вражды литераторов, которое продолжалось до самой смерти Л. Андреева.
Но есть удивительные места в творчестве Л. Андреева, которые до такой степени поражают меня и наших современников, что иногда Л. Андреев кажется почти что провидцем. Я думаю, что оба его сына Вадим и Даниил, особенно последний, глубоко погружённые в оккультные науки каким-то образом предчувствовали нашу современную действительность. В 2021 году, и перед этим около года шло следствие по делу петербургского доцента Соколова, осуждённого за убийство и расчленение своей любовницы на 12,5 лет. Кажется удивительным, как учёный, научный работник мог совершить такое преступление, допустим даже из ревности. У Даниила Андреева есть повесть «Мысль» и пьеса – инсценировка на аналогичную тему. Я обращаю внимание на эти сочинения, поскольку они необычайно близки (как ни странно – прошло сто лет) нашей эпохе. Герой пьесы «Мысль» убивает любовника своей жены и при этом рассуждает так: «Во мне скрывался недюжинный актёр, способный сочетать естественность игры, доходившую временами до полного слияния с олицетворяемым лицом». Оба персонажа – и в пьесе и в повести – рассуждают так: то ли он убил его (своего соперника), потому что сошёл с ума, то ли убил и притворяюсь, что сошёл с ума. Где грань, – спрашивает он самого себя, – между целенаправленным убийством и сумасшествием? Думаю, что также мог рассуждать и доцент Соколов: где грань между сознанием и подсознанием, – и кому можно задать этот вопрос. Вот основные темы последних сочинений Леонида Андреева, смысл которых в полной мене не разгадан до настоящего времени.
После убийства герой пьесы попадает в сумасшедший дом, где рассуждает так: «Боюсь думать, но, кажется, я никогда не переставал быть романтиком. И чуть ли я не был идеалистом. Я верил в человеческую мысль и в её безграничную мощь. Вся история человечества представлялась мне шествием одной торжествующей мысли».
А что же это была за мысль? Нашему современнику она может представляться по-разному: это либо идеал всемирного коммунизма и мировой революции или идеал капитализма с обезьяньим лицом. Леонид Андреев, скончавшийся в 1919 году не мог полностью осознать ни того, ни другого, зато оба его сына всё это отчетливо поняли.
Конечно, одной из самых важных и определяющих тем в творчестве Л. Андреева является тема, важная, как для его духовного покровителя М. Горького, так и для некоторых символистов и футуристов – это тема «человекобожия». Одно из самых значительных произведений Л. Андреева «Жизнь Василия Фивейского » имеет такой подтекст: священнику бунтарю и сектанту Василию Фивейскому пришла в голову мысль, что он может совершить чудо и поспорить с господом богом. Разумеется, об этом. эта надежда оказалась бессмысленной, и герой этой повести печально окончил свою жизнь.
В других рассказах автор продолжает размышлять об этом. Ключевой на этом поприще является его повесть «Мысль», позже переработанная в драму. Не углубляясь пока в сюжет этой повести, обратимся к некоторым другим мыслям художника. Герой повести «Мысль» рассуждает примерно так: «Для меня нет судьи, нет закона, нет недозволенного. Всё можно. Вы можете себе представить мир, в котором нет закона притяжения, в котором нет верха, низа, в котором всё повинуется только прихоти и случаю? Я, доктор Керженцев, этот новый мир. Всё можно». Кто такой доктор Керженцев, поговорим в дальнейшем. Здесь же необходимо подчеркнуть, что Андреев следует известной мысли Достоевского: если нет бога, всё можно. Л. Андреев примерно рассуждает так: существует какая-то «мысль», которая вовсе не христианский бог, а в разных его сочинениях называется «некто в сером», «некто, стоящий у стражей ворот», – то есть что-то неопределённое, но далёкое от понимания догматов христианства.
В одном из самых скандальных рассказов того времени – «Рассказ о семи повешенных» (1908 г.) Л. Андреев как бы нарочно связывает судьбу принципиальных революционеров-террористов с уголовниками. Но на чьей стороне его симпатии, – читателю остаётся только догадываться, потому что история ликвидации террористов под его пером приобретает псевдохристианский облик: дескать, с одной стороны истинные борцы, а с другой стороны те бандиты, которые в своё время висели на разных крестах около Иисуса Христа. Один из разбойников сказал Иисусу: Евангелие от Луки 34: « 42 И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твоё! 43 И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю». Для того, чтобы правильно понять, что понимал Л. Андреев под образом Христа, – то ли он видел в нём пророка, то ли проявление неких высших сил, – надо глубже вчувствоваться в его сочинения. И ответ будет неоднозначным.
Важнейшая мысль Л. Андреева – это проблема, возможно ли человеку творить чудеса. Да или нет? Этому посвящена одна из ранних его повестей «Жизнь Василия Фивейского»; она так или иначе повторяется в пьесах «К звёздам», «Царь Голод», «Анатэма» и др. Дело не в том, что автор как бы не верит в чудеса, а в том, что ему не нравится традиционная христианская религия.
Здесь подходим к самому интересному вопросу, который был необычайно важен на рубеже XIX – XX веков и в первых десятилетиях XX века (равно как и сейчас). Это вопрос о распаде так называемого исторического христианства, которому в частности Д.С. Мережковский посвятил основные свои религиозно философские произведения, о чём я уже неоднократно писал. Брюсов бросил его супруге З. Гиппиус («Неколебимой истине») вызывающий стих:
Неколебимой истине
Не верю я давно,
И все моря, все пристани
Люблю, люблю равно.
Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа, и Дьявола
Хочу прославить я.
Всё существо весь смысл эпохи так называемого Серебряного века было направлено на поиски новой веры, новой религии. «Историческое христианство» казалось тогда (как, впрочем и теперь) пустым набором бессмысленных догматов.
В чём же истинная вера? Этот вопрос задают себе все писатели и мыслители того времени, в том числе среди них и Л. Андреев. Но он человек внутренне колеблющийся и постоянно сомневающийся в правоте тех или иных положительных установок. Его лучшие герои всё время стремятся куда-то «к звёздам» также, как и профессор Сторицын – герой одноимённой пьесы. Более того один из персонажей пьесы «Анатэма» пятидесятивосьмилетний Давид Лейзер, еврей по духу и принципу своей деятельности, вовсе не мечтатель, а обычный торговец, вдруг получив огромное наследство (4 миллиона тогдашних) от своих родственников из США, решает его раздать бедным. Казалось бы, неожиданная благотворительность, будто бы сам Андреев писал об этом. «Основанием “Анатэмы” служит следующий факт, который сильно поразил меня: в одном из больших южных городов (не помню, в Харькове, Одессе или Киеве) умер очень богатый еврей, который при жизни всё своё состояние роздал нищим, и по смерти его последние пожелали схоронить богача на свои средства». Однако суть пьесы далеко не в этом. Л. Андреев, так же, как и впоследствии М. Булгаков («Мастер и Маргарита»), сознательно искажает имена персоналий христианской веры. Слов «Анатэма» (имя героя пьесы Андреева) употреблено вместо христианского понятия «анафема», то есть «отлучение христианина от общения с верными и от таинств, применяемое в качестве высшего церковного наказания за тяжкие прегрешения (прежде всего за измену православию и уклонение в ересь или раскол) и соборно провозглашаемое»[1]. Попросту говоря, это синоним слова дьявол. Но как ни странно, этот Анатэма практически побеждает некие божественные силы, которые воплощены в образе, названном «Некто, ограждающий входы». Хочу заметить, что этот образ был упомянут автором ещё раньше в пьесе «Жизнь человека», где он был назван «Некто в сером». И тут, и там для Андреева эти персонажи – некий протообраз бога, но бога отнюдь не всемогущего, почти что сомнительного. Бога, которого ещё надо искать, отсюда вытекает богоискательство и богостроительство.
Многие литераторы того времени считали богом человека, так называемого богочеловека. Маяковский заканчивает поэму «Человек» словами:
Тысячью церквей
подо мной
затянул
и тянет мир:
«Со святыми упокой!».
Андрей Белый свою повесть «Человек» заканчивает так: «Звуки света в нас вписаны; песнь солнценосцев ясна; звукословием встретим же, братья, сходящую Душу из звукосветных, глаголющих голубизн... на заре!». Горький пишет рассказ «Рождение человека», не считая уж знаменитого афоризма Сатина из пьесы «На дне» «Человек – это звучит гордо». Леонид Андреев, прекрасно понимая, что так называемая религия «человека» не может быть воплощена в жизнь, слегка иронизирует над своими современниками. В Пьесе «Профессор Сторицын» есть прямо-таки издевательские строки по поводу «красоты, которая спасёт мир» Достоевского. Герой считает, что смыслом жизни является «завет о красивой жизни», будто бы кроме осуществления красивой жизни ничего другого в жизни не существует. В пьесе есть явная пародия и на сочинения А. Белого. Профессор Сторицын признаётся своей возлюбленной: «В ваших глазах золото и лазурь». Приведу отрывок из стихотворения «Андрея Белого:
Поэт, — ты не понят людьми.
В глазах не сияет беспечность.
Глаза к небесам подними:
с тобой бирюзовая Вечность.
Все эти мысли приписаны автором профессору Сторицыну главному герою пьесы «Профессор Сторицын» и отчасти о главному герою Терновскому из пьесы «К звёздам», причём ни тот, ни другой к звёздам не добираются. Обоих героев ждёт впереди раскаяние и смерть также, как самого Леонида Андреева. Вот что он писал в одной из последних своих статей, названной со злой иронией «Veni, CreatorSpiritus!» – Приди, Дух Творящий! (лат.), вышедший на страницах «Русской воли»15 сентября 1917 года.
В этом памфлете писатель с горечью говорит о том, как рухнула вся русская культура после февральской революции. «Сгущается бездонная тьма, кромешный мрак. Ни единого огня, ни единого голоса – безмолвие и тьма. Мне страшно. Как слепой мечусь я в темноте и ищу Россию: – Где моя Россия? Мне страшно. Я не могу жить без России. Отдайте мне мою Россию! Я на коленях молю вас, укравших Россию: отдайте мне мою Россию, верните, верните!». Этот памфлет, почти что призыв, поражает не только своей эмоциональностью, но также удивительным прозрением, что за Керенским грядёт ещё что-то более страшно: «Густится мрак, и во мраке я слышу голос: – Идущий за мною сильнее меня. Он будет крестить вас огнём и соберёт пшеницу в житницу, а солому сожжёт огнём неугасимым».
Л. Андреев умер в 1919 году и, конечно, не мог знать, что совершится дальше на полях любимой его России.
[1] Цит; интернет, Википедия.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
