Литературная критика

170 лет назад ушёл из жизни Николай Васильевич Гоголь (1809–1852) – величайший писатель-христианин, ставший классиком русской и мировой литературы.

Уроженец Миргородского уезда Полтавской губернии, Гоголь во многих своих произведениях  воспроизводил дорогой его сердцу, особый малороссийский колорит: «Вишнёвые низенькие садики, и подсолнеч<ники> над плетнями и рвами, и соломенный навес чисто вымазанной хаты, и миловидное, красным обводом окружённое окошко. Ты древний корень Руси, где сердечней чувство и нежней славянская природа» [1]. Писателю хотелось «обнять обе половины русского народа, северн<ую> и южн<ую>, сокровище их духа и характера» (7, 387).

Художественный мир, жизнь и смерть Гоголя до сих пор остаются во многом неразгаданными, неизведанными во всей их духовной сложности, таинственной глубине и Божественной правде. Писатель говорил о смысле своего творчества: «дело в деле и в правде дела» (6, 588). Молитвенно обращался он к помощи Божией для укрепления высшего дара – любви к ближнему – в труде своего писательского подвига: «Боже, дай полюбить ещё больше людей. Дай собрать в памяти своей всё лучшее в них, припомнить ближе всех ближних и, вдохновившись силой любви, быть в силах изобразить. О, пусть же сама любовь будет мне вдохновеньем» (7, 381).

Именно с высоты духовных прозрений гения остаются до конца не прочитанными циклы его замечательных повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831–1832),  «Миргород» (1835), «Петербургские повести» (1842), бессмертная комедия «Ревизор» (1841), эпическая поэма «Мёртвые души» (1842) – с их общей магистральной темой борьбы с нечистой силой, одоления врага рода человеческого в любых его обличьях.

 «А что греха таить, господа... Ведь “Мёртвые души” и точно тяжёлая книга и страшная, – писал  русский поэт и критик И.Ф. Анненский. – Страшная и не для одного автора. Чего заглавие-то одно стоит, точно зубы кто скалит: “Мёртвые души”. <…> Что бы было с нашей литературой, если бы он один за всех нас не подъял когда-то этого бремени и этой муки» [2].

Гоголь выступил как истинный исполин духа – борец с нечистой силой, присутствие которой он ясно видел, ощущал, разоблачал и в социально-политическом, и в морально-нравственном, и в сакральном планах: «Вижу ясней многие вещи и называю их прямо по имени, то есть чёрта называю прямо чёртом, не даю ему вовсе великолепного костюма à la Байрон» [3]. Тактика и разрушающее действие на человека инфернальных сил были ведомы писателю, и он не уставал изобличать их в художественном творчестве, в публицистике, в переписке.

Так, в письме С.Т. Аксакову от 16 мая 1844 года Гоголь призывал своего друга-христианина не поддаваться на дьявольские уловки: «Всё это Ваше волнение и мысленная борьба есть больше ничего, как дело общего нашего “приятеля”, всем известного, именно – чёрта. Но Вы не упускайте из виду, что он щелкопёр и весь состоит  из надувания» (238). Далее писатель указывает на изворотливые сатанинские манёвры искусителя: «Его тактика известна: увидевши, что нельзя склонить на какое-нибудь скверное дело, он убежит бегом и потом подъедет с другой стороны, в другом виде, нельзя ли как-нибудь привести в уныние <…>. Словом, пугать, надувать, приводить в уныние – это его дело» (239).

Гоголь предлагает радикальное средство в духе своего героя кузнеца Вакулы из повести «Ночь перед Рождеством» (<1831>), который, развязавшись с нечистой силой, напоследок отстегал чёрта хворостиной, и «вместо того, чтобы провесть, соблазнить и одурачить других, враг человеческого рода был сам одурачен» (1, 241). Гоголь советует в письме С.Т. Аксакову: «Вы эту скотину бейте по морде и не смущайтесь ничем. Он – точно мелкий чиновник, забравшийся в город будто бы на следствие. Пыль запустит всем, распечёт, раскричится. Стоит только немножко струсить и податься назад – тут-то он и пойдёт храбриться. А как только наступишь на него, он и хвост подожмёт. Мы сами делаем из него великана; а в самом деле он просто чёрт знает что. Пословица не бывает даром, а пословица говорит: Хвалился чёрт всем миром овладеть, а Бог ему и над свиньёй не дал власти».

В то же время к подобной борьбе нельзя относиться легковесно. Сражение не проходит легко, просто и безболезненно. Неслучайно «Ночь перед Рождеством» с преобладающей в ней светлой атмосферой Святок, радостной тональностью народных зимних праздников завершается образом испуганного ребёнка, плачущего от страха перед «намалёванным» Вакулой на стене церкви  изображением «чёрта в аду, такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них на руках дитя, подносили его к картине и говорили: он бачь, яка кака намалёвана! и дитя, удерживая слезёнки, косилось на картину и жалось к груди своей матери» (1, 243). Здесь явный намёк на несмягчаемую силу чертовщины, которая продолжает сеять раздоры и страх, горе и слёзы, страдания и гибель.

Людям не одолеть беса в одиночку, без помощи Божией. Необходима высшая сила, противоположно направленная злому духу, который «очень знает, что Богу нелюб человек унывающий, пугающийся – словом, не верующий в Его небесную любовь и милость» (239).

Даже апостолы, наделённые Господом силой наступать «на всю силу вражью» (Лк. 10: 17), принявшие Его заповедь: «больных исцеляйте, прокажённых очищайте, мёртвых воскрешайте, бесов изгоняйте, даром получили, даром давайте» (Мф.10:8), – не сумели изгнать особо коварного беса. «Тогда ученики, приступив к Иисусу наедине, сказали: почему мы не могли изгнать его? Иисус же сказал им: по неверию вашему <…> сей же род изгоняется только молитвою и постом» (Мф. 17: 19–21).

Знаменательный ответ Христа в его прямом и понятном значении стал смыслом последних лет жизни Гоголя. Он очень много молился и постился, готовясь пройти сквозь «последние врата» в жизнь вечную.

Православный литературовед К.В. Мочульский предположил, что «Гоголю было послано свыше откровение о смерти, он перестал бороться за жизнь, последние драгоценные дни употребил на христианское приготовление к великому Таинству» [4]. Возможно, Гоголь услышал некий «зов» и «угас, как свечка». Как и герой его повести «Старосветские помещики» (1835) безутешный вдовец Афанасий Иванович, который ясно услышал среди бела дня зов покойной супруги и «весь покорился своему душевному убеждению, что Пульхерия Ивановна зовёт его; он покорился с волею послушного ребёнка, сохнул, кашлял, таял, как свечка, и наконец угас так, как она, когда уже ничего не осталось, что бы могло поддержать бедное её пламя» (2, 37).

Намёк на эту тайну, которая навсегда останется тайной, есть в собственном признании Гоголя в этой же повести: «Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий вас по имени, который простолюдины объясняют так: что душа стосковалась за человеком и призывает его; после которого следует неминуемо смерть. Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в детстве я часто его слышал: иногда вдруг позади меня кто-то явственно произносил моё имя. День обыкновенно в это время был самый ясный и солнечный; ни один лист в саду на дереве не шевелился, тишина была мёртвая, даже кузнечик в это время переставал, ни души в саду; но, признаюсь, если бы ночь самая бешеная и бурная, со всем адом стихий, настигла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался её, как этой ужасной тишины, среди безоблачного дня. Я обыкновенно тогда бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из сада, и тогда только успокоивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек, вид которого изгонял эту страшную сердечную пустыню» (2, 37).

Мистиком и духовидцем считали Гоголя глубокие исследователи его творчества: «Таково объяснение в плане психологическом; но возможно и другое объяснение, в плане мистическом; оно вполне законно, так как относится к мистику, который, подобно всем духовидцам, переживал состояния благодати и безблагодатности, имел видения света и тьмы и с сознательного возраста вёл упорную и тяжкую борьбу со злыми духами» [5].

Однако этого не могли постичь люди даже из самого близкого окружения писателя. Они пытались насильно накормить его, строго постящегося; пытались лечить, в том числе ваннами с возливанием воды на голову, якобы от «религиозного помешательства».

Поразительны строки эпилога повести Гоголя «Записки сумасшедшего» (1835), в которых писатель как будто предвидел свои последние дни – за 17 лет до кончины. В финале написанных от первого лица «Записок…» безумные речи героя перерастают в лирический монолог, в котором словно бы слышится жалобный стон самого Гоголя. Он бесконечно любил свою «дражайшую маменьку», как часто обращался к ней в письмах, и здесь будто не герой повествования, а он сам, Гоголь, жалуется матушке на своих мучителей: «Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя и всё кружится предо мною <…> Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете!» (3, 214).

Рукописный вариант эпилога звучит следующим образом: «Матушка моя, за что они мучат меня! Голова моя светлая. Ты видишь, как жестоко поступают со мною за любовь. Ты видишь ли, как обижают меня» (3, 571).

В «апокрифическом рассказе о Гоголе» «Путимец» (1883) Н.С. Лесков писал: «Тут все переболели сердцем, читая весть про душевные муки поэта, начавшиеся для него томлением, которое предшествовало и, может быть, частью вызвало “Переписку с друзьями”» [6].

«Жизнь Гоголя – сплошная пытка, самая страшная часть которой, протекавшая в плане мистическом, находится вне нашего зрения, – писал исследователь. – Человек, родившийся с чувством космического ужаса, видевший вполне реально вмешательство демонических сил в жизнь человека, воспринимавший мир sub specie mortis <с точки зрения смерти. – А. Н.-С.>, боровшийся с дьяволом до последнего дыхания, – этот же человек “сгорал” страстной жаждой совершенства и неутолимой тоской по Богу. Душа Гоголя – сложная, тёмная, предельно одинокая и несчастная; душа патетическая и пророческая; душа, претерпевшая нечеловеческие испытания и пришедшая ко Христу» [7].

«Да не смущается сердце ваше. Иоанн XIV, 1» (7, 359); «Милосердия, Господи. Ты милосерд. Прости всё мне грешному. Сотвори, да помню, что я один и живу в Тебе, Господи; да не возложу ни на кого, кроме на одного Тебя, надежду, да удалюсь от мира в святой угол уединения» (7, 376) – такие молитвы слагал Гоголь в своей «Записной книжке 1846–1851».

С.Т. Аксаков, близко знавший писателя, утверждал: «Я признаю Гоголя святым, это истинный мученик нашего времени и в то же время мученик христианства».

Эпилог повести «Записки сумасшедшего»: «Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звёздочка сверкает вдали; лес несётся с тёмными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют» (3, 214) – удивительным образом соединяется с эпилогом вершинного гоголевского произведения  «Мёртвые души» в знаменитой метафоре Руси – неудержимой птицы-тройки: «кони вихрем, спицы в колёсах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход! и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.

Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несёшься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остается позади. Остановился поражённый Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? <…> Русь, куда ж несёшься ты, дай ответ? Не даёт ответа» (6, 247).

«Мир его праху, вечная память его жизни, вечная слава его имени!» – откликнулся И.С. Тургенев в некрологе, назвав Гоголя великим писателем. За это Тургенев был арестован, а затем отправлен из столицы в ссылку, так как нарушил строгий запрет печатно отзываться об этом траурном событии, наложенный царским правительством. Видно, и ему крепко прищемил хвост Гоголь, который и после смерти был страшен демоническим силам разного рода.

За несколько дней до смерти Гоголь записал свою молитву: «Аще не будете малы, яко дети, не внидете в Царствие Небесное. Помилуй меня грешного, прости, Господи. Свяжи вновь сатану таинственною силою неисповедимого Креста».

Вослед за Гоголем будем и мы молиться.