Онтологические прогулки

К началу Нового Времени, когда на историческую арену выходит восточнославянское казачество, многие традиционные институты в Восточной Европе стали архаикой и были отодвинуты на периферию социальной жизни. Например, те же мужские союзы.

Но их существование не утратило актуальности. Они стали социумами-убежищами, т. е., социумами, противопоставляющими себя традиционным социальным, государственным и этническим общностям и не признающими свойственное им общественное устройство, предлагающие альтернативу им.  В них предпочитают вступать люди, конфликтующие с общественной средой и/или недовольные своим положением в ней (1). Благодаря традициям и ценностям мужских союзов они могли противопоставлять себя обществу не в одиночку и имея для этого ценностное обоснование. Бедный человек низкого происхождения мог поднять свой статус, подвергнувшийся преследованию – найти защитников и союзников, лишенный общества родных – найти новых. В периоды социальных сдвигов социумы-убежища оказывались особенно востребованными (2). Действительно, XV – XVII вв. в Московском государстве и Речи Посполитой были отмечены резким усилением давления государства и господствующих групп феодалов на остальное население.

Члены социума-убежища противопоставляют своей оторванности от нормального общества идеологему элитарности и идут на обострение конфликта. Они,  как правило,  ставят себя выше обычной социальной системы, и, чтобы подтвердить такие претензии, стараются дать своим собратьям возможность выдвинуться, проявить способности и почувствовать себя равными лучшим. Этот принцип,  а также необходимость борьбы с другими социальными структурами порождает иерархию статусов, в условиях которой может продвинуться каждый (3). Отсюда – относительное равнодушие к знатности рода, которая была характерна и для кубанских казаков (4).

Вступление на этот путь начинается с ритуала инициации, копирующего таковые в древних и элитарных мужских союзах. В социумах-убежищах старались культивировать внутреннюю сплоченность и строго соблюдать нормы этики в отношении к «своим». Только так можно было выжить в неблагоприятных условиях и поддерживать имидж «лучших». Недаром современники подчёркивали строгость запорожских законов. «У них за единое (украденное – И.В.) путо или плеть вешают на дереве» - писал один из них (5).

В тоже время строгость этических установок не распространялась за пределы самого социума-убежища. Этот принцип отчасти бытовал и в казачьей среде. Так, бежавшие с Дона под защиту татар казаки совершали набеги на русские земли и принимали участие в торговле христианскими пленниками (6).

Кубанское казачество продолжала оставаться социумом-убежищем вплоть до начала XX в.

«Хиба мало працювальникив чорноморци принялы до себе? Усих приймалы, хто тильки бажав казакуваты» (7). Так характеризовали свои  принципы черноморские казаки второй половины XIX в. В 1870 г. беспаспортный человек Андрей Симоненко вольготно чувствовал себя в станице Староминской и даже почитался за казака (8). Этот аспект казачьей ментальности использовали и власти. Особенно когда речь шла о пополнении станичных обществ. Например, и войсковое руководство, и станичный сход пошли навстречу казачке Авдотье Лунёвой в её желании записать в войско сына, рождённого от брака с крестьянином (9). Приём иногородних в казаки малолюдных закубанских станиц практиковался и по инициативе станичных сборов. В 1876 г. выборные станицы Гурийской изъявили желание  записать в состав своего общества поселенцев-молдаван (10). Официальная статистика называет механический прирост населения среди важнейших источников увеличения числа кубанских казаков в период, последовавший за окончанием Кавказской войны (11).

Т. о. идеология социума-убежища смягчала сословную замкнутость.

 Казачий социум-убежище относится к категории таких социумов, обладающей собственной территорией, чаще всего – в «серой зоне» между крупными культурными ареалами и государственными образованиями. В истории Евразии таких территорий можно найти немало.

Например, Рим, который формировался на стыки территории расселения латинов и сабинов при активном участии этрусков. Первыми римлянами по традиции считаются люди, покинувшие свою родину, имевшие маргинальный социальный статус. И впоследствии стать римским гражданином было гораздо проще, чем таковым во многих других античных полисах. Те же римские цари считались принадлежавшими к разным этносам, всего двое из них умерли, «находясь на своём посту» (12)…

Само поддержание существования подобных сообществ всегда требует компенсации отсутствия единовластия и бюрократического принуждения в виде «диктатуры закона» и обычая, самодисциплины.

Конечно, подобное общества были открытыми и демократичными. Например, вступление в Сечь и выход из неё был свободным. Все важнейшие решения принимались в ходе открытого обсуждения (13). Однако представление о казаке старых времён как чём-то буйном, неуправляемом хаотичном крайне нелепо, хотя его разделяли такие корифеи отечественной науки, как С.М. Соловьёв. На деле казака всегда характеризовало консерватизм, срединность, отсутствие крайностей.

Первые казаки ушли в степи из России, чтобы сохранить традиционный древнерусский уклад жизни, основанный на широких личных свободах и общинном самоуправлении. По крайней мере, многие создатели казачьей традиции были самыми последовательными консерваторами в тогдашней России, ревнителями устоев.

И в дальнейшем, уже в служилом казачестве, сохранялся курс на самоуправление, консерватизм и умеренность. Для казаков была характерна набожность без фанатизма или безбожия (за исключением весьма набожной  части уральцев и некрасовцев, некоторых других старообрядческих групп), общерусский патриотизм в сочетании с самобытностью, самобытность без сепаратизма. Мирный труд и занятие военным делом уравновешивали друг друга, использование новшеств – консерватизмом, самоуправление – воинской дисциплиной, патриархальный статус казака – воина – силой и самостоятельностью казачки, она, в свою очередь – властью мужа.

У казаков была выработана уникальная и удивительно действенная культура предотвращения и минимизации насилия в обществе. В хорошо вооруженной казачьей среде было наложено табу на применение оружия во внутренних конфликтах. Вооруженная агрессия среди кубанских казаков была крайне редкой и жестоко наказывалась. (14). Приток иногородних в казачьи станицы был обусловлен как высоким уровнем экономического развития, так и значительным уровнем безопасности относительно низкой конфликтностью социальной среды. В зажиточных и многолюдных казачьих станицах часто было гораздо спокойнее, чем в подобных по числу жителей и уровню развития поселениях.

Подобная эффективная система организации общества основывалась на соединении самоорганизации и самоуправления, обычая, писанного государственного права и воинской дисциплины. Казак обладал удивительно развитой способностью контролировать собственное поведения и умением регулировать социальное пространство вокруг себя. Казак мог весьма эффективно управлять самим собой. Казачье сообщество было воплощением порядка и дисциплины.

Это была демократия без либерализма, когда учитывались не только законоположения и личные пристрастия, интересы меньшинств, но и традиции, мнение большинства. Учитывались интересы и отдельного человека, и общества. Для этого применялось и писанное право, и традиции неформальной славянской самоорганизации. Наверное, такую ситуацию породило длительное существование в достаточно развитом государстве автономной территории, которая не отделялась от митрополии, но и не сливалась с нею. И одновременно ведущей фронтирный образ жизни с частыми войнами при взаимодействии жесткой и массовой воинской дисциплины со славянским свободолюбием и антропоцентризмом (15).

Однако надо иметь в виду, что таким, например, Кубанское казачество стало к моменту окончания Кавказской войны. А в начале XX столетия казачий уклад переживал кризис. Однако многие его элементы были ещё весьма жизнеспособными.

Примечания

1. Ващенко А.В. Сетевая форма  организации акторов: проблемы теории. (Сравнительно-исторический аспект) // Мир Востока. Ежегодник факультета востоковедения Института экономики, права и естественных специальностей. Краснодар, 2004. С. 36 - 37.
2. Керашев А.Г. Побеги адыгов в Россию (1828 – 1864 гг.) // Вопросы общественно-политических отношений на Северо-Западном Кавказе в XIX в. Майкоп, 1987. С. 39 – 41.
3. Султанов Т. Указ. соч. С. 29.; Карпов Ю.Ю. Указ. соч. С. 81, 89.                                                                              
4. Шельдешова И.В. История и традиции в семейных преданиях кубанской станицы (на примере станицы Челбасской) // Кубанские научные беседы. Осень. 2004. Курск – Славянск-на-Кубани, 2004. С. 52.
5. Цит. по: Яворницкий Д.И. Указ. соч. С. 188.
6. Усенко О.Г. О начальной (донекрасовской) истории кубанских казаков // Творческое наследие Ф.А. Щербины и современность. Краснодар, 1999. С. 67, 70.
7. Государственный архив Краснодарского края (далее – ГАКК). Ф. 764. О. 1. Д. 97. Л. 32.
8. ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 1115. Л. 1, 3.
9. ГАКК. Ф. 353. Оп. 1. Д. 426. Л. 1 – 2.
10. ГАКК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 156. Л. 1.
11. ГАКК. Ф. 318. Оп. 2. Д. 3051. Л. 16 – 16об.
12. Бирд М. SPQR. История Древнего Рима. М, 2017. С. 23 – 120.
13. Яворницкий Д.И. Указ. соч. С. 152, 169.
14. Цит. по: Футорянский Л.И. Казачество России на рубеже веков. Оренбург, 1997. С. 168.
15. Васильев И. Казачество: важнейшие достижения // http://narodnazemle.ru ( дата обращения – 12. 11. 2017).