Онтологические прогулки

Безопасность есть базовая человеческая ценность. Главным инструментом обеспечения безопасности является контроль – способность контролировать окружающую реальность, всевозможные объекты, которые могут стать источником опасности. Контроль по своей сути есть соотнесенность окружающих реалий с моим познанием и волей. Контроль требует познания, чтобы я, по крайней мере, понимал, какую опасность могут представлять те или иные объекты, и как эту опасность предотвратить. Далее контроль предполагает способность своей волей воздействовать на них, чтобы предотвращать опасности. Таким образом, идеал безопасности есть контролируемый мир – то есть мир прозрачный и управляемый.

В принципе, то, что сказано о безопасности, можно сказать и обо всех остальных ценностях и благах – поскольку контроль над окружающим миром и способность управлять им позволяют обеспечить производство благ с помощью окружающих реалий и из окружающих реалий, даже до известной степени, превратить мир в машину по производству благ (это касается всех благ, кроме блага чужой свободы).

Цивилизацию и человеческое общество можно определить как союз во имя коллективного контроля за окружающим миром. Тут, конечно, в идее контроля происходит существенная и имеющая массу последствий реформа: заменяется субъект контроля, вместо «я» возникают «мы», это порождает бесконечный ряд проблем, связанный с положением «я» внутри «мы» – индивида внутри общества, но коллективный контроль столь эффективен, что мы – каждый из нас  – готов терпеть, ценность коллективного производства благ перевешивает проблематичность их коллективного распределения.

Превращение мира в тело

В определенном смысле, идеалом контролируемого мира является человеческое тело – при условии, что это здоровое тело, не ставшее источником страданий. Конечно, тело далеко не полностью для человека прозрачно и не полностью контролируемо волей, но, во всяком случае, телесность есть такая реструктуризация материи, которая обеспечивает производство блага самым непосредственным из известных нам способов. При этом, вопрос о том, обеспечивает ли тело достижение благ, часто решается тавтологически – поскольку значительная, если не большая часть благ, с которыми имеет дело человек по своей природе блага телесные, блага для тела, и существуют в качестве благ только в связи с именно таким устройством тела.

Если под человеческим «я» понимать сознание, то весь мир можно разделить на зоны комфорта, причем они тем комфортнее и «благоприятнее», чем ближе к сознанию. Здесь можно выделить такие зоны как 1) тело, 2) личное пространство, 3) пространства цивилизованных ландшафтов, 4) пространства дикой природы, 5) не предназначенные для жизни космические пространства. Каждая следующая зона менее благоприятна для человека и более обширна. В идеале, максимально возможная перестройка мира под интересы человека должна означать превращение мира в здоровое и бессмертное человеческое тело – а если идти по пути идеализации дальше, то в контролируемое сознанием тело, в телесность, которое контролируется сознанием так, как по крайней мере мы контролируем нашу руку, разом и ощущая ее и управляя ею.

Цивилизацию можно рассматривать как расширение тела – мысль эту, в разных аспектах подчеркивали разные мыслители, достаточно вспомнить что, Павел Флоренский в теории «Органопроекции» говорил, что любое орудие есть продолжение тела, Маршалл Маклюэн называл наши электронные медиа продолжением нашей нервной системы. В трактате св. Григория Нисского "Об устроении человека" говорится, что Бог специально лишил человека многих имеющихся у животных способностей для того, чтобы сделать для человека необходимым начальствовать над животными и, таким образом, утвердиться в положении царя природы. Именно потому, что у человека нет быстрых ног – он приручил коня, нет шерсти – использует овцу, и нет острых зубов  – использует пса. Пес, по Григорию Нисскому – это "живой меч" ( тогда как меч, по Борхесу- "продолжение руки").

Итак, человек, создавая систему симбиоза с животными-доместикатами, в сущности, начинает создавать из них сверхорганизм, где отдельные животные выполняют функцию клеток или органов, причем- следуя мысли Григория Нисского – функцию органов они выполняют постольку, поскольку сам человек испытывает нехватку в подобных органах, это организм, состоящий из "отсутствующих органов человека", дополненный человеческий организм. Животные лишаются самоценности живых существ и приобретают функциональность, свойственную специализированным клеткам живого организма.

Мир домашних животных предшествовал миру вещей в функции того материала, из которого человек создает сверхорганизм вокруг своего тела – сверхорганизм, влияющий на человека и создающий эффект коэволюции. Более того- между животными и вещами в этой роли тем больше видна преемственность, что в прошлом именно животные поставляли важнейшие материалы для изготовления вещей – шкуры, кости, рог, перья. Если же к животным добавить растения – то картина складывается еще более "тотальная".

Экспансия цивилизации идет через вовлечение в «сверхтело» («мегамашину» по терминологии Льюиса Мемфорда)  все новых живых сущест, вещей, материалов, и  тут в цивилизации мы видим лишь усиление заложенного в любом живом существе импульса  расширять свое тело, поглощать вещество внешнего мира, делая его своим телом или телами своих потомков. Символически эта тяга к биологической – но, но не родовой, а эгоистической  – экспансии – прекрасно образно изображена в мифологии Даниила Андреева, когда он пишет о целях демонических сил. В «Розе мира» демонические сущности, начиная с мечты о власти над миром, приходят к мечтам о его «инвольтации», то есть поглощении. О чем мечтает верховный демон Гагтунгр? «Насколько Гагтунгр может вообразить космическое грядущее, он рисует самого себя как некое солнце, вокруг которого бесчисленные монады вращаются по концентрическим кругам, одна за другою падая в него и поглощаясь, — и постепенно вся Вселенная приходит в это состояние вращения вокруг него, погружаясь, мир за мирами, в чудовищно разбухшую гипермонаду. Вообразить дальнейшее демонический разум бессилен».

Сюрреалистическая галлюцинация Даниила Андреева лишь выпукло представляет собой положение всякого живого существа (даже растения), и всякого индивида, судьба которого — быть человеческим сознанием, окруженным тяготеющим к этому сознанию и интимно связанными с ним вещами и людьми. Правовое понятие собственности могло возникнуть только как продолжение экзистенциальной, психологической способности человека к присвоению окружающего мира и отождествлению с ним. У этого отождествления есть эстетический аспект, оно заложено в самом восприятии — человек, как это любил подчеркивать Валентин Катаев, отчасти отождествляет себя со всем, на что смотрит, всякое восприятие оказывается отчасти и импатией. Техническая подвластность окружающих вещей, их хотя бы внешняя и поверхностная послушность моей — именно моей — воли — усиливает и подкрепляет эту странную способность к отождествлению с ближайшим окружающим пространством. Право и политика фиксируют эту способность к отождествлению в социально-эффективных, хотя и весьма уязвимых для критики концепциях. Юридическое понятие собственности превращенным образом продолжает те первичные импульсы, которые движут человеческое сознание, встретившееся с миром в младенчестве.

При этом способность живых существ переструктурировать окружающую материю, превращая его в свои тела, в органическую материю – лишь яркий случай аналогичного свойства любых вещей. Экспансия свойственна не только жизни: любые вещи пытаются сделать весь мир подобным себе. Вещи при взаимодействии оставляют друг на друге следы. Феномен следа, кроме прочего, означает, что некоторые свойства первой вещи передаются второй. По сути, взаимодействие есть обмен свойствами между вещами. Всякое взаимодействие вещей есть «ин-формирование»- в двух смыслах слова: во-первых, по следу можно действительно получить информацию об оставившей его вещи; во-вторых ин-формирование есть предание (передача) своей формы другой вещи.

Поскольку вещи после взаимодействия начинают обладать неким подобием (например, щека мужчины хранит абрис губ женщины), то получается, что они обладают неким общим свойством – то есть, взаимодействие двух вещей рождает универсалию, объединяющую обе вещи.

Взаимодействие делает вещи подобными друг другу. Поскольку всякая вещь взаимодействует с окружающей средой, то тем самым, она уподобляет среду самой себе, а значит, вокруг вещи распространяется волна, делающее все вокруг подобным источнику этой волны – вещи. Если мысленно экстраполировать этот процесс, то можно представить, что вещь делает весь мир, подобным ей – целующие губы преобразуют вселенную под форму губ. Но, конечно, это волна гасится , сталкиваясь с аналогичными волнами других вещей. Но эту потенцию можно было бы назвать «информационной экспансией вещи».

Вещи различаются, потому что находятся в разных местах. Речь не обязательно идет о физическом пространстве – например, частоты радиоизлучения различаются в неком «пространстве частот», образуемом возможным их спектром. Но в любом случае, там где говорят о различии вещей, там конструируют некое пространство, в котором между вещами возможна дистанции (вообще пространство есть прежде всего принцип нетождества разных вещей). Взаимодействие есть максимально возможное преодоление дистанции между вещами – то есть, это максимально возможное приближение к состоянию их тождества. Тождества взаимодействующие вещи достигнуть не могут, но попытка такого достижения оставляет после себя сближение свойств.

Если предположить, что в некой исходной точки мир был однороден (например было Единое Плотина, или некая Сингулярность) , то сближение свойств вещей через их взаимодействие есть попытка частей мира вернуть себе исходную однородность – взаимодействуя, вещи сближаются по своим свойствам.

Экспансия свойственная живым существам – есть действительно «демоническое» стремление оказаться на месте этого первоначального – или конечного – единства.

Познание мира

Выше говорилось о поглощении мира человеком (или любым другим существом, например Люцифером Даниила Андреева). Но в акте еды, поглощения есть, по меньшей мере, двойной символизм. С одной стороны – это превращение материи внешней среды в материю тела, то есть переструктурирование материи мира в более благоприятную и конгениальную человеческому существу форму – то есть, взятие материи мира под контроль. С другой стороны чрезвычайно важно, что поглощение порождает уникальный опыт ощущения, «прочувствования» поглощаемой материи. Когда человек ест, то поглощаемая материя «дефилирует» перед органами осязания и вкуса, конвертируясь в осознанный чувственный опыт. Еда – не только «подкрепление телесных сил» в физиологическом смысле, но и один из самых острых данных человеку способ интенсифицировать свой чувственный опыт, способ чувственного сближения с внетелесной материей. Таким образом у еды – если метафизически экстраполировать заложенные в акте еды потенции – двойная функция: взятие мира под контроль и наращивание опыта, то есть одновременно превращение мира в тело и при предварительным перед этим превращением его в противостоящую поверхности тела и ощущаемую плоскость. Перед тем как мир станет телом, он будет почувствован языком.

Контроль за нашим телом – контроль и в смысле сознательного контроля, и в смысле его (тела) подстройки под наши интересы – обеспечивается в первую очередь нервной системой, которая пронизывает все тело, и проводит руководящие импульсы, координирующие работу остальных телесных органов, а также информацию от этих органов. Поэтому задача по превращению мира в «мое тело» (или – в качестве компромисса – в «наше коллективное тело») – может быть понята как задача по пронизыванию вселенной неким функциональным подобием нервов, обеспечивающих контроль за всей мировой реальностью – и через которые мы можем и видеть, чувствовать, познавать всю мировую реальность, и управлять ею. Здесь возникает поистине фантастический образ – «нервы бога», теорию их предполагающую можно было бы назвать «нейротеизмом». Трудно сказать, было ли нечто подобное в старых религиозных представлениях, разве что считать вариантом нейротеизма каббалистическую теорию сефирот, поскольку сефироты иногда толкуют как каналы божественной энергии.

 Существует довольно старая, восходящая вероятно к Платону, идея  познания как  высшего наслаждения – в сильнейшей степени она была тематизирована уже в исторически недавнее время, когда «познание» профессионализировалось как особое человеческое занятие, после чего стали возможны такие пассажи, как нижеследующий монолог в «Черном монахе» Чехова:

«— А какая цель вечной жизни? — спросил Коврин.— Как и всякой жизни — наслаждение. Истинное наслаждение в познании, а вечная жизнь представит бесчисленные и неисчерпаемые источники для познания, и в этом смысле сказано: в дому Отца Моего обители многие суть.»

Через 70 лет братья Стругацкие повторяют в «Понедельнике»: «И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же».

Конечно, стремление расширить познание – это часть стремления расширить контроль, по известной формуле Огюста Конта познание предшествует управлению. Но если взять идею познания саму по себе, то прежде всего мы в ней увидим соотнесенность субъекта и предмета, причем в центре субъекта находится человеческое сознание. Развитие познания предполагает как можно более полную представленность объекта субъекту – чтобы объект предстоял субъекту как можно большим числом своих аспектов, в идеале- чтобы у объекта не было потаенных, скрытых глубин и он весь бы стал «поверхностью», данной восприятию субъекта. Тут важнейшей категорией оказывается именно «представленность» субъекту, под которой надо понимать актуальную вовлеченность объекта в познавательную активность субъекта, и в пределе – его предстояние сознанию человека, являющемуся центром «Познавательного субъекта».

Субъект познания может быть понят различно, например, субъектом познания может быть названа научная лаборатория с ее оборудованием и реестрами, фиксирующими результаты исследований (вспомним Бруно Латура, истолковывающего науку как сеть живых и неживых объектов), однако в центре лаборатории находится человек-исследователь, и в центре осуществляемого в этой лаборатории процесса познания – осознание человеком результатов исследования, осознание, сопровождающееся такими чисто человеческими феноменами, как понимание, осмысление и т.д.

Поэтому, если конечная цель познания – это тотальная исследованность мира, превращение вселенной в лишенную тайн поверхность, предстоящую субъекту познания, то дальнейший шаг этой экстраполяции, принимающий во внимание структуру самого субъекта познания, требует от нас сказать, что цель познания- тотальная осознанность вселенной, превращение вселенной в содержание сознания.

Речь идет о расширении того «поля», для которого действенен принцип психофизического параллелизма.

Данный принцип, как известно, означает, что существуют определенные материальные, физические события, которым соответствуют «отражающие» их субъективные ощущения и восприятия в сознании («квалии»), причем каждой квалии соответствует определенное физическое события. В обычном случае – применительно к обыкновенному, «современному» человеку, еще не расширенному будущими технологиями – под физическими событиями понимаются события в его теле. Но поскольку выше предполагалось, что Вселенная может быть неким аналогом человеческого тела, то соответственно расширяется и пространство физических событий, которым соответствуют – и которые отражают – субъективные события в сознании.

Согласно современным научным представлениям в сознании находят отражения не просто телесные события, но события в мозге и нервной системе. Таким образом, если предел познанности мира есть его тотальная осознанность, то ее можно представить как переструктурирование вселенной в некое подобие гигантской нервной системы, каждое событие в которой отражается в субъективном восприятии. Если сначала идея глобального контроля предполагает «пронизывание» вселенной подобием нервов – этот т. ск. нейротеизм первой стадии – то на второй стадии речь идет о переструктуризации вселенной в подобие гигантской нервной системы, которая будет подконтрольна сознанию в том же смысле, в каком мыслительный аппарат мозга подконтролен сознанию и воле в момент осуществления процесса осознанного мышления.

Впрочем, тут можно подстроить и несколько иную метафору. Поскольку человек ощущает окружающий мир поверхностью своего тела, то предел познанного мира может быть воображен как противостояние двух поверхностей: первая поверхность есть тотальное «чувствилище» духа (разума, ума, сознание), то есть некая «посткожа», некая поверхность, являющаяся «дверями восприятия». Вторая поверхность – это развернутая в поверхность для восприятия человеком и лишенная тайн и глубин вселенная. Гиперплоскость, противостоящая посткоже.

Конечно, между идеями контроля и познания – при том, что одна включает другую – существует серьезное различие, связанное с тем, что идея познания неотделима от дистанции между субъектом и объектом. Если идея контроля в конечном итоге сводится к поглощению человеком вселенной, к отождествлению себя со вселенной, к превращению мира в мое тело, то идея познания, включает всегда различение нетождественных друг другу познающего и познаваемого. И, поскольку смысловой центр субъекта познания – человеческое сознание, то фундаментальной причиной существования этого различения является дуализм сознания и тела.

Тут важно обратить внимание на то, что как бы мы не фантазировали на тему беспредельного развития цивилизации, как бы не экстраполировали идею контроля над миром или идею познания, у нас не появляется никаких основания предполагать, что дистанция между сознанием и осознаваемыми предметами уменьшится. То есть, конечно возможно, уменьшив рефлексию, забыть об этой дистанции, субъективно отождествив себя с телом или с психической жизнью – но это возможно даже для обычного человека. Для этого не нужно фантазий о превращении человека в тотальную мировую монаду и «посткожу». Перспективы расширения познания и усиления человеческого разума заставляют предположить, что возможно увеличение объемов содержания сознания, увеличение количества и сложности осознаваемых предметов – но это, опять же, не уменьшит дистанции между субъектом и предметом осознания. Между тем, рассуждения о тотальном контроле над миром порождают гипотезу о превращение мира в подобие тела – но только тела, и не более чем тела, то есть это превращение не отменяет дуализма тела и души. Если мир окажется в состоянии предельной и идеальной подконтрольности человеку, то он станет неким подобием тела (или даже «супермозга»), а это значит что сознание сможет достигнуть такой соотнесенности со всей вселенной, какой сегодня оно имеет по отношению к мозгу, может быть реагировать на каждый атом – но все это не отменяет дистанцированного противостояния «мирового сознания» и «мирового тела».

Физиологический контроль и эмпирическая ориентация

В работе человеческого мозга можно обнаружить двойное отношение к идее контроля. С одной стороны благодаря мозгу мы имеем возможность сознательно контролировать что-либо, например, движение своих конечностей. С другой стороны, мозг контролирует функции человеческого тела, координируя их на благо человека, но без его ведома и вне его сознательного контроля. Когда нервная система управляет пищеварением и сердцебиением, она осуществляет контроль над материей для человека, но без ведома человека. Это тоже форма контроля, которая предполагает реструктуризации мира с точки зрения человеческого блага, но которая остается неощутимой и даже невидимой для человека. Экстраполируя эту заложенную в мозге потенцию до возможных пределов, мы видим картину, того, как вселенная становится человеческим телом, и это конечно увеличивает безопасность, могущество и, может быть счастье этого космического существа, однако все эти событие поглощения и перестройки мира происходят в его подсознании, они оказываются неведомым и неощутимым ему, как сегодня для нас по большей части неведома и неощутима нормальная деятельность внутренних органов тела.

С точки зрения человеческого опыта грандиозное событие приобретения человеком космических масштабов будет давать не очень большой прирост содержаний- если это разрастание контроля над вселенной будет иметь скорее физиологический, чем осознанный характер- то есть, если такой контроль будет разрастаться под влиянием идеи человеческого блага, но не человеческого сознания.

Такой контроль – порождающий благо, но неведомый – можно было бы назвать физиологическим контролем. Тело с его безупречной невидимой работой внутренних органов является лучшим образцом такого контроля над материей, но идея эта касается не только тела, но, и например государства – поскольку, мы бы хотели, чтобы государство невидимо, безупречно, и не требуя нашего вмешательства, обеспечивало бы нашу безопасность и благосостояние. Идея физиологического контроля соблазнительна не только потому, что этот контроль – инструмент достижения благ, таких как питание и здоровье, но и еще и потому, что она с субъективной точки зрения избавляет человека от заботы о добыче жизненных благ. И тут мы через метафору границы между сознанием и подсознанием видим политическую проблему – поскольку демократия требует, чтобы гражданин обременял себя заботами о сознательным контроле над государством, но человек по своей лени мечтает, чтобы государство стало машиной физиологического контроля – чем и пользуются диктаторы.

И тут нужно обратиться, к еще одному важнейшему (а с точки зрения некоторых философий – единственному и тотальному) способу отношения человека к миру – сознательному опыту, или восприятию. Само по себе восприятие – еще не контроль, ведь возможно и пассивное восприятие, однако, поскольку осознанное существование человека исчерпывается восприятием – тождественно восприятию – то и любые доступные человеку как сознательному существу блага есть ни что иное как различные формы сознательного опыта. С этой точки зрения, поскольку человеческая жизнь подчинена достижению блага, она в первую очередь и приоритетно подчинена задаче модификации опыта и наращиванию благого опыта. Благо предстает как форма опыта – то есть как удовольствие, как радость, как счастье, как ощущение чего либо – например осмысленности жизни, как нечто интересное и достойное созерцания, и наконец – как то, что достойно воспоминания – «чтобы в конце жизни было что вспомнить».

Жизненную ориентацию человека на модификацию и приращению опыта как важнейшую цель жизнь можно было бы назвать эмпирической ориентацией.

То что человек живет внутри замкнутой сферы своего опыта, и блага для него лишь различные формы этого опыта не означает, что мы отказываемся от проблемы взаимоотношений человека и мира – но с этой точки зрения мир оказывается прежде всего совокупностью потенций будущего опыта. В рамках эмпирической ориентации мир есть не более, чем источник материала для восприятия.

Эмпирическая ориентация и идея физиологического контроля есть во много чрезвычайно разные, часто противоположные направления человеческой экспансии: в первом случае речь идет о том, чтобы увидеть мир, конвертировать его в опыт восприятия, во втором – наоборот, спрятать мир от человеческого внимания, предварительно превратив в машину по незаметному производству благ.

Связь между этими двумя ориентациями только в том, что блага, порождаемые благодаря физиологическому контролю через некоторое число опосредований превращаются в блага, воспринимаемые в опыте: так имущество или земли, которых их владелец никогда не видел, могут конвертироваться в еду, вкус которой владелец все-таки почувствует. Впрочем, так происходит не всегда, как известно, здоровье – это благо, которое как раз не замечается.

Вполне возможны ситуации, когда стремления к физиологическому и к сознательному контролю оказываются противоположными: с сознательным контролем приходят новые содержания сознания, осмысляемые как «забота», то есть как род страдания – между тем как физиологический контроль может избавлять от забот. Ради избавления от страданий, в том числе и забот, мы готовы уменьшать объем содержания сознания. Физиологический контроль позволяет уменьшать количество осознаваемых забот, увеличивая количество осознаваемых благ.

На стыке между идеей физиологического контроля и эмпирическиой ориентацией существует идея сознательного контроля – контроля, сопровождаемого опытом восприятия. Сознательный контроль – вероятно, высшее из представимых благ, поскольку он объединяет с одной стороны идею преобразования мира в источник благ, и с другой стороны идею познания и восприятие мира – причем, поскольку этот мир контролируем, то восприятие с большой вероятностью полно благих содержаний.

При этом, сознательный контроль есть одновременно и инструментальное, и конечное благо. Как контроль, заставляющий контролируемую материю порождать блага, он инструментальное благо, но как восприятие, полное благих содержаний, он благо конечное. В идее сознательно контролируемой вселенной мы видим гипотетическое состояние, когда предельно большое количество имеющихся в мире вещей с одной стороны становятся предметом познания и восприятия, и таким образом становятся источником опыта, и, возможно, благого опыта, а с другой стороны – соотносятся с человеческой волей и побуждаются ею к служению для блага.

Можно сказать, что если бы это было возможно, то целью цивилизации было бы достижение сознательного контроля над миром.

Я и мы как субъекты контроля

В метафизике человеческой экспансии – то есть в метафизике контроля – важнейшей проблемой является социальность. Очевидно, что цивилизация всеми своим интенциями продвигает экспансию и стремится к контролю над миром, однако идея экспансии, доведенная до логической чистоты предполагает человеческое «я» как субъекта экспансии, между тем в цивилизационной деятельности вместо я выступает «мы».

Этот парадокс человеческой цивилизации был, кстати, предвиден и Даниилом Андреевым, создавшим образы демонов, пытающихся поглотить мир. Проблема лишь в том, что поглотить мир желает каждая из демонических сущностей: «Каждая из примкнувших к нему (Люциферу – К.Ф.) монад – только временная его союзница и потенциальная его жертва. Каждая демоническая монада, от величайших до самых малых, лелеет мечту – стать владыкою Вселенной: гордыня подсказывает ей, что потенциально сильнее всех – именно она. Ею руководит своего рода "категорический императив", выражаемый до некоторой степени формулой: есмь Я и есть не-Я; все не-Я должно стать мною, другими словами, все и все должны быть поглощены этим единственным, абсолютно самоутверждающимся Я… Поэтому демонические монады объединяются временно между собой, но, по существу, они соперники не на жизнь, а на смерть».

Положение «я» внутри «мы» сложно, простое отождествление и легкая подмена одной категории другой невозможны – или, во всяком случае, путь к взаимозамещению «я» и «мы» не очевиден.

Идея контроля над миром, по сути, есть окончательная реализация человеческой свободы. Но мы, увы, знаем, что свобода одного человека кончается там, где начинается свобода другого – и этот принцип унизительный, почти не дающий возможности развернуться индивидуальной свободе, принцип, оставляющий для сферы контроля индивида – даже потенциального контроля – крайне ограниченное пространство. Собственно, именно это является одной из причин популярности виртуальных миров, освобождающих одинокого индивида от давления чужой свободы.

Заметим при этом, что идея объединения, интеграции, взаимного отождествления людей является важнейшей темой философии – и в особенности философии социальной и религиозной. Эта тема рассматривается в огромном диапазоне аспектов – от проблематики «общей воли» в политической философии, до мистики единого космического сознания Нью Эйдже.

Когда в начале ХХ века наблюдался ренессанс русской философии (и вообще, русской гуманитарной мысли) – то важнейшей темой русской культуры стала именно тема разных способов объединения людей – в диапазоне от полного взаимного отождествления и взаимного проникновения душ в Царстве Божьем в мистической философии Николая Лосского, до вполне рациональных проектов объединения людей по отдельным коммерческим и производственным функциям у теоретиков кооперативного движения (таких, как Чаянов). Интеграция, объединение была главным предметом мысли – объединяли разные виды искусств, философию и практику, народ и интеллигенцию, город и деревню и т.д. Оказавшая столь важное влияние на русскую историю идеология коммунизм с точки зрения истории мысли была лишь одним из обсуждавшихся в ту эпоху интеграционных проектов.

Этот краткий исторический экскурс не имел бы большого значения – но и он рассказывает лишь об одном эпизоде великой борьбы человечества за объединение. Очень многие коллизии в философии, политике и социальной жизни могут быть увидены с той точки зрения, что существует напряженность между «я» и «мы» в свете перспектив космической экспансии человечества – напряженность, порожденная нерешенностью вопроса о том, кто же в конечном итоге окажется субъектом контроля над миром. И любой политической конфликт может быть увиден в свете этой космической перспективы.