Комментарий | 0

Марк Аврелий и…

Антон Рай

 

(Начало)

 
3. Марк Аврелий и загробная жизнь
 
 
… А что там Марк Аврелий думает насчет «после смерти»? Тут он в целом ничего не утверждает, ясно одно – он совсем не прочь умереть и, как я уже сказал, иногда даже кажется, что ему хочется исчезнуть поскорее. Вот весьма характерный образчик его высказываний:
 
«Либо мешанина, и переплетение, и рассеянье, либо единение, и порядок, и промысл. Положим, первое. Что же я тогда жажду пребывать в этом случайном сцеплении, в каше? О чем же мне тогда и мечтать, как не о том, что вот наконец-то "стану землею". Что ж тут терять невозмутимость - уж придет ко мне рассеянье, что бы я там ни делал. Ну а если другое - чту и стою крепко и смело вверяюсь всеправителю».
 
При этом, что он полагает под «другим» Марк Аврелий четко не проговаривает.  О смерти же он говорит в основном как о «распаде  первостихий, из которых составляется всякое живое существо». На мой взгляд, весьма здравая позиция. Надеяться на продолжение жизни после смерти – дело более религиозное, философу же скорее пристало полагать, что смерть означает конец существования. Но ведь и Сократ (а он ли не философ?) здесь колебался (во всяком случае  в «Апологии Сократа» он еще допускает альтернативу: либо смерть – это конец всему[1], либо ему вскоре доведется пообщаться с Гомером[2]), – не утверждая , что жизнь души продолжится и после смерти, но крепко на это надеясь. В целом же, верный себе, Сократ утверждает, что он не знает о смерти – что это такое и что за ней последует[3]. Платон же, конечно, твердо верил в бессмертие души (читай «Федон»). Однако дело ли философа - верить? Впрочем, Платон не только верил, но и доказывал бессмертие души. Вот как он это делал… Но нет, это мы рассмотрим как-нибудь в другой раз… А пока у нас речь идет о Марке Аврелии, то есть о его философии. Впрочем, пришло время поговорить и о нем самом.
 
 
 
4. Марк Аврелий и трон
 
Под конец разберу еще вот какой вопрос: правомерно ли называть Марка Аврелия «философом на троне»? - а ведь как раз он и пробудил к жизни это словосочетание. Итак, правомерно или нет? Да конечно же нет. И дело тут не в Марке Аврелии, а в том, что как только человек садится на трон, он перестает быть философом, и наоборот - всякий раз, чтобы позаниматься философией – надо сползти с трона. Причем разделение это и чисто механическое, и сущностное. Во-первых, это просто разные роды деятельности, которые, если и совмещаются, то все же именно как разные роды деятельности. Но все же и совершенно разные роды деятельности могут сущностно увязываться между собой. Называют же, например, Петра Первого царем-мастеровым – и с явными на то основаниями. Пётр действительно строил Россию во многом так же, как и самолично строил корабли или вытачивал на токарном станке… не знаю, что там на них вытачивают.  В общем:
 
«Петр прожил свой век в постоянной и напряженной физической деятельности, вечно вращаясь в потоке внешних впечатлений, и потом развил в себе внешнюю восприимчивость, удивительную наблюдательность и практическую сноровку. Но он не был охотник до досужих общих соображений; во всяком деле ему легче давались подробности работы, чем ее общий план; он лучше соображал средства и цели, чем следствия; во всем он был больше делец, мастер, чем мыслитель. Такой склад его ума отразился и на его политическом и нравственном характере»[4]. (В. О. Ключевский. «Петр Великий, его наружность, привычки, образ жизни и мыслей, характер»)
 
Хм, а ведь тут как раз дается четкое противопоставление: с одной стороны - мастер, а с другой – мыслитель. Так может,  с другой-то стороны именно Марк Аврелий и находится? Был он мыслителем? Конечно. Уж во всяком случае он размышлял не хуже, чем Петр тачал на токарном станке. Так был ли он философом на троне?
 
Чтобы внести ясность в этот вопрос, мы должны условиться, что мы вообще можем подразумевать под этим словосочетанием. Конечно, для того, чтобы считаться «мыслителем на троне» мало просто мыслить о государственных делах, иначе все правители так или иначе могли бы называться философами, да и любой человек в любом деле. Ведь делать какое-то дело, не мысля о нем, невозможно. 
 
Есть другой вариант – допустим, правитель в течение всей своей жизни осмысливал свое правление и пришел к некоторым достаточно системным (обобщенным) выводам относительно того, как именно надо править. Например, Че Гевара,  всю жизнь революционизируя окружающую действительность, написал книгу «Партизанская война», где суммировал свои выводы относительно того, как она должна вестись. Можно ли его назвать философом-революционером? Едва ли. Когда человек, занимающийся каким-то делом, приходит к осознанию начал своей деятельности, то до философии ему еще расти и расти. Это видно из того, что такой человек еще редко понимает даже и начала совей деятельности вообще, но обычно отталкивается исключительно от своего частного опыта, так или иначе его обобщая и абсолютизируя. Вот и Че Гевара советует партизанам действовать так, как он лично всегда действовал – не более того. Вот если бы мы представили себе Макиавелли на троне, то это был бы мыслитель на троне – его работа относительно принципов правления носит реально обобщающий характер. Но обычно обобщения такого рода даются лишь при некотором удалении от обобщаемого предмета. Вот и Клаузевиц стал знаменит в первую очередь как автор теоретического труда «О войне», а не как философ-полководец. Очевидно, системно мыслить о войне удобнее, находясь на существенном расстоянии от поля сражения. Что же до «Размышлений» Марка Аврелия, то ясно, что они (размышления) вообще далеки от работ подобного типа – будь то более или менее обобщающих – собственно о политике Марк Аврелий ничего не говорит. Так что он у нас  все еще не «философ на троне».
 
Наконец, можно допустить ситуацию, когда человек, чье призвание состоит в занятии философией, волею судьбы оказывается на троне и вынужден как-то совмещать два этих занятия.  Тогда и возникает ситуация двух раздельных «Я», одно из которых – правитель, а другое – философ. Именно так мне бы и хотелось представить случай Марка Аврелия, но кое-что не позволяет. Ведь все-таки его «Размышления» напрямую связаны с его  деятельностью, деятельностью же его является правление. Более того,  сам Марк Аврелий едва ли счел бы уклонение от общественных обязанностей достойным образом действия. И для себя лично, да и для всякого человека.   «Необщественное» для Марка Аврелия синонимично  «недостойному».
 
Опять-таки и в своей деятельности он стремится опираться именно на те положения, которые формулирует в «Размышлениях». Да, предметом его размышлений являются вовсе не политические принципы, но личное поведение человека; собственно, он разговаривает сам с собой, - объясняет сам себе, как ему следует жить. Но, повторюсь, жизнь-то его составляет государственная служба. И когда он, например, говорит:
 
«Хватает у меня разумения на это или нет? Если хватает, то оно и служит мне в деле как орудие, данное мне природой целого. Если же не хватает, то либо уступлю дело тому, кто способен лучше с ним справиться, раз уж не выходит иначе, либо делаю, как могу, объединившись с тем, кто способен помочь моему ведущему сделать то, что сейчас важно для общей пользы. Ведь что бы я ни делал сам или с чьей-либо помощью, только о том и следует заботиться, что пригодно и подходит для общества».
 
то здесь выражается непосредственно и философия правления – то, как правитель должен относиться к своему делу (шире – как любой человек должен относиться к своему делу). И скольким правителям было бы полезно прислушаться к данным словам! Но нет, правители склонны считать, что их разумения хватает на все, причем даже не на одни только государственные дела. А уж что они считают себя вовсе не простой частью-суставом общественного целого, но самой важной его частью, определяющей всю природу целого, собственно, скелетом – об этом можно и не упоминать. Это уже мой комментарий к другому изречению Марка Аврелия:
 
  «Что в единенных телах суставы тела, то же по смыслу среди разделенных тел - разумные существа, устроенные для некоего единого сотрудничества».
 
Итак, мы имеем некие принципы, руководящие действием, при этом эти принципы не являются простым осмыслением данной деятельности, но чем-то более общим и глубоким, в общем, они успешно претендуют на обладание философской глубиной.  Ведь,  как я  уже отметил выше, Марк Аврелий действительно был философом (то есть без всяких скидок, что, например, для императора он был неплохим философом – нет, он был хорошим философом для философа, хотя до пика философии, то есть «до умозрительных сочинений» так и не добрался) и действительно был императором, доказав тем самым, что и такое жуткое кровосмешение возможно. Можно даже предположить, что философия  благотворно повлияла на него именно как на правителя. Историки, в частности, подчеркивают, что Марк Аврелий был чужд всякого кровопролития – черта, столь же органичная для философов, сколь непривычная для правителей[5].  Но  в целом я все же не вижу необходимости выводить миролюбие из философии, то есть я не вижу причин, по которым Марк Аврелий не мог бы и без всякой философии быть миролюбивым. Ну а что миролюбие и философия очень хорошо взаимосочетаются – понятно. Так же я не вижу, почему бы какой-нибудь император не мог обойтись без «Размышлений» в своем правлении и при этом быть императором «не хуже» Марка Аврелия. Этот тезис доказывает и сама история – ведь Марк Аврелий считается историками пятым (и последним) «хорошим» римским императором. Однако четыре предыдущих – Нерва, Траян, Адриан и Антонин Пий - никаких знаменитых философских сочинений по себе не оставили, что вовсе не мешало им править здраво. Следовательно, вовсе не философия определяет здравость правления. Здесь я опять повторяюсь – философии, предписывающие определенный образ действия, всегда будут уязвимы и их главная слабость всегда будет видна именно в том, в чем предполагается их главная сила – то есть в том, что они непосредственно определяют действия. Но образ действия утверждается и без философии, следовательно, философия оказывается либо чем-то вторичным, либо вообще излишним.
 
Однако, раз уж «Размышления» имеются, раз это работа высокого философского уровня и раз она к тому же может рассматриваться во взаимосвязи с правлением -  все эти факторы указывают на то, что основания называть  Марка Аврелия «философом на троне» достаточно весомы.  Если уж Петр Первый – царь-мастеровой, потому что вся страна для него – гигантская мастерская, то и Марк Аврелий «философ на троне» примерно в том же самом значении, потому как государственные дела для него – своего рода тест на стоицизм. Здесь можно вспомнить и о Наполеоне, которого вполне уместно назвать «математиком на троне», так как он действительно был сильным математиком (есть даже теорема имени Наполеона), что оказывало непосредственное влияние на весь склад его государственно-военного мышления.
 
И все-таки между Марком Аврелием с одной стороны и Наполеоном с Петром Первым - с другой,  есть большая разница. Петр был царь-мастеровой, Наполеон был императором-математиком, а Марк Аврелий был философом на троне. Математик в Наполеоне стоит позади императора, философ стоит впереди трона Марка Аврелия.  Можно сказать и так: история математики обошлась бы и без Наполеона, точно так же, как российский флот  был бы построен и без физической помощи Петра Первого, но вот  история философии без Марка Аврелия была бы вопиюще неполной.
 
 
 
5. Марк Аврелий и сын 
 
Сын Марка Аврелия  - Коммод - несмотря на все философские увещевания отца, прервал череду «хороших императоров» и стал самым обыкновенным римским императором, то есть крайне распущенным и жестоким типом. Как говорится «Родители воспитывали своего сына, а он вырос бандитом»[6]. «Бандита» можно поменять на «императора».  А уж какой философский урок можно извлечь из этой завершающей главки – решайте сами.
 
 

[1] «А рассудим-ка еще вот как – велика ли надежда, что смерть есть благо? Умереть, говоря по правде, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так что умерший не испытывает никакого ощущения от чего бы то ни было, или же это есть для души какой-то переход, переселение ее отсюда в другое место, если верить тому, что об этом говорят. (Платон. «Апология Сократа»)
[2] «С другой стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в другое место и если правду говорят, будто бы там все умершие, то есть ли что-нибудь лучше этого, о мужи судьи? В самом деле, если прибудешь в Аид, освободившись вот от этих так называемых судей, и найдешь там судей настоящих, тех, что, говорят, судят в Аиде, – Миноса, Радаманта, Эака, Триптолема, и всех тех полубогов, которые в своей жизни отличались справедливостью, – разве это будет плохое переселение? А чего бы не дал всякий из вас за то, чтобы быть с Орфеем, Мусеем, Гесиодом, Гомером! Что меня касается, то я желаю умирать много раз, если все это правда; для кого другого, а для меня было бы удивительно вести там беседы, если бы я встретился, например, с Паламедом и Теламоновым сыном Аяксом или еще с кем-нибудь из древних, кто умер жертвою неправедного суда, и мне думается, что сравнивать мою судьбу с их было бы не неприятно. И наконец, самое главное – это проводить время в том, чтобы распознавать и разбирать тамошних людей точно так же, как здешних, а именно кто из них мудр и кто из них только думает, что мудр, а на самом деле не мудр; чего не дал бы всякий, о мужи судьи, чтобы узнать доподлинно с человека, который привел великую рать под Трою, или узнать Одиссея, Сисифа и множество других мужей и жен, которых распознавать, с которыми беседовать и жить вместе было бы несказанным блаженством. Не может быть никакого сомнения, что уж там-то за это не убивают, потому что помимо всего прочего тамошние люди блаженнее здешних еще и тем, что остаются все время бессмертными, если верно то, что об этом говорят». (Платон. «Апология Сократа»)
[3] «Ведь никто же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из зол. Но не самое ли это позорное невежество – думать, что знаешь то, чего не знаешь? Что же меня касается, о мужи, то, пожалуй, я и тут отличаюсь от большинства людей только одним: если я кому-нибудь и кажусь мудрее других, то разве только тем, что, недостаточно зная об Аиде, так и думаю, что не знаю». (Платон «Апология Сократа»)
[4] Еще один весьма характерный отрывок:  «Мы привыкли представлять себе Петра Великого более дельцом, чем мыслителем. Таким обыкновенно видали его и современники. Жизнь Петра так сложилась, что давала ему мало досуга заранее и неторопливо обдумывать план действий, а темперамент мало внушал и охоты к тому. Спешность дел, неуменье, иногда и невозможность выжидать, подвижность ума, необычайно быстрая наблюдательность – все это приучило Петра задумывать без раздумья, без колебания решаться, обдумывать дело среди самого дела и, чутко угадывая требования минуты, на ходу соображать средства исполнения. В деятельности Петра все эти моменты, так отчетливо различаемые досужим размышлением и как бы рассыпающиеся при раздумье, шли дружно вместе, точно вырастая один из другого, с органически-жизненной неразделимостью и последовательностью. Петр является перед наблюдателем в вечном потоке разнообразных дел, в постоянно деловом общении с множеством людей, среди непрерывной смены впечатлений и предприятий; всего труднее вообразить его наедине с самим собою, в уединенном кабинете, а не в людной и шумной мастерской». (В.О. Ключевский. «Петр Великий среди своих сотрудников»)
 
Вспомним, на контрасте, что  «Размышления» Марка Аврелия вообще  называются «Наедине с собой», и что такое название верно отражает всю их сущность.
[5] Кассий Дион рассказывает, например, такую историю: однажды в виду некоторых политических обстоятельств Марк Аврелий  вознегодовал на царя квадов Ариогеса…
 
«Марк до такой степени негодовал на Ариогеса, что даже объявил, что всякий, кто доставит его живым, получит тысячу золотых, а кто, убив его, принесет его голову, — пятьсот». (Кассий Дион. «Римская история»)
 
Чем же закончилась эта римская история? Ариогеса схватили и жаждущий крови император … попросту сослал его в Александрию.  Это был максимум зла, который он мог причинить беззащитному неприятелю (конечно, я не берусь судить, что там сотворили с Ариогесом в Александрии).
[6] Аркадий Райкин. «Мы с вами где-то встречались». (5.10-5.20)

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка