Онтологические прогулки

 (Начало)

5. На путях к истинному государю

Собор открылся 15 февраля 1598 года. Его делегаты были избраны  со всей возможной «правильностью», чтобы не возникло никаких сомнений в его законности: «Февраля в 17 день в пяток на мясопустной неделе, святейший патриарх Московский и всеа Русии велел у себя быти на соборе о Святем Дусе сыновем своим преосвященным митрополитом, и архиепископом, и епископом, и архимаритом, и игуменом, и всему освященному собору вселенскому, и боляром, и дворяном, и приказным, и служилым людям, всему христолюбивому воинству, и гостем, и всем православным крестьяном всех городов Росийского госудаорьства». На соборе патриарх Иов высказался сразу и недвусмысленно: «Мысль и совет всех единодушно, что нам мимо государя Бориса Фёдоровича иного государя никого не искати и не хотети». Других претендентов на престол не было. К тому же Борис был объявлен «предизбранным» царём, поскольку его будто бы благословили и царь Иван, и царь Фёдор. Однако Борис далеко не сразу выразил своё согласие. По древнему обычаю полагалось несколько поупрямиться, якобы из скромности, и, чем выше была оказываемая честь, тем больше. Долгие ритуальные  уговоры повышали значимость избираемого, его смиренность перед «советом и хотением всея земли».

Во главе с патриархом Иовом участники собора отправились в Новодевичий монастырь, где была уже пострижена царица-вдова Ирина Фёдоровна под именем инокини Александры. После долгих уговоров она всё же согласилась благословить своего брата (т.е. Бориса Годунова): «Даю вам своего единокровного брата света очию моею единородна суща: да будет вам государем царем и великим князем всеа Русии самодержцем». После этого Борис, наконец, дал своё согласие, и там же в Новодевичьем монастыре 21 февраля был наречён на царство. Обратим внимание на интересное совпадение: именно в этот день, 15 лет спустя, был назван царём Михаил Фёдорович романов. Кажется. этот факт историками не был замечен, также как и удивительное сочетание почти в этот же день празднования юбилея советской Красной Армии...

Всё же сам обряд венчания был отложен на некоторое время и состоялся  только 3 сентября после похода Бориса против татар, закончившегося победой безо всякого сражения– противник был устрашён могуществом Московского войска и отступил обратно в Крым.   

  

При венчании Бориса царём патриарх Иов сказал, что он – царь «наречённый и поставленный от вышнего промысла, по данной нам благодати от Пресвятаго Животворящего Духа», т.е. глас народа и всего собора был приравнен к Господней воле. При этом, по утверждению келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, оставившего нам свои записи, царь перед народом поклялся разделить со всеми последнюю рубашку. И действительно, последовали многодневные празднества, раздача денег, вина, водки, выплата разного рода «жалованья» в тройном размере и многочисленные угощения  всему московскому люду. Торжества длились целую неделю. Были объявлены разного рода повышения в чинах и званиях, амнистия для опальных; царь дал обет никого не казнить в течение пяти лет.

Первые годы царствования Бориса представлялись временем наивысшего могущества Московского царства и периодом всеобщего благоденствия. Об этом писали буквально все, не только русские очевидцы, но и иностранцы на русской службе. В частности капитан Ж. Маржерет и К. Буссов. Даже Авраамий Палицын, в целом относившийся к царю Борису крайне отрицательно, в своём «Сказании» писал о первых годах его царствования так: «Царь же Борис о всяком благочествии и о исправлении всех промышляше и милость к таковым велика от него бываше, злых же людей лют и згубляше, – и таковых ради строений всенародных всем любезен бысть».  

Борис оказывал всякое содействие иностранным мастерам и купцам, он отправил обучаться на Запад несколько молодых людей дворянского сословия. Так же, сто лет спустя, действовал Пётр I, но разница велика: никто из предполагаемых студентов, посланных царём Борисом, в Россию не вернулся. Все стали «невозвращенцами». Это понятно, если учесть, что они из спокойного Запада должны были вернуться в полыхающую огнём Россию. Борис также принял план реформ в области суда, охраны порядка и просвещения. Снова: чем не предвестие петровских начинаний? Интересно, что  тем же самым, по сути совершенно естественным путём, немного спустя пойдёт следующий «реформатор», –  царь-самозванец «Дмитрий Иванович». Он будет действовать ещё круче, но и конец его будет тоже очень печальным.

Стремление укрепиться на троне привело Бориса к мысли обвенчать свою дочь Ксению с «настоящим» принцем королевской крови. Таковым мог быть сын датского короля Христиана IV герцог Иоганн. Борис пригласил его в Москву и обещал кроме огромного приданого не принуждать жениха и, предположительно, нового царя к переходу в православие. И даже разрешил строить в столице «немецкие» церкви. К сожалению, принц Иоганн внезапно заболел и умер в Москве (язвительные современники говорили, что от перепоя). Неприятности посыпались затем одна за другой. В 1601-1603 годах разразился страшный голод, воспринятый (прежде всего отдельными  радикальными церковниками) как Божья кара за избрание неправедного  государя, которого тогда уже стали открыто обвинять в смерти царевича Дмитрия. Очевидцы пишут о бедствиях тех лет:

«Многие мёртвые по путем лежали, и людие ядоша друг друга, траву, мертвечину, псину и кошки, и кору липовую, и сосновую... И видеша отца и матери чад пред очима мертвых лежаша; младенцы, средние и старии по улицам и по путем от зверей и от псов снедаемы». Царь велел ежедневно  раздавать милостыню, организовал приюты и богадельни, но это мало помогало, поскольку в благое дело сразу же, как всегда бывает в таких случаях, вмешались спекулянты и барышники, которые практически свели на нет все усилия властей.

  

Кризис заставлял задуматься о прочности власти. Кто мог поспорить с Борисом, власть которого была утверждена всенародным Собором? Только Рюриковичи или те, кто, хотя бы и по свойству, мог претендовать на причастность к «святой крови» царя Ивана Васильевича Грозного. Ясно, что это были Романовы. Царь Борис в то же время (1601 год) отправил в ссылку и в монастыри почти всех видных бояр из рода Романовых, обвинив их в колдовстве. Для этого был сделан типичный подлог в жанре работников современного МВД (учеников царя Бориса) – им подбросили мешок с «наркотиками», а по тогдашнему – с колдовским зельем. Ну, уж, куда деваться! Пойманы с поличным. Следствие вел лично сам патриарх Иов, говоря по современному,  «агент по наркоконтролю». Все братья Романовы были осуждены, но не на смерть, поскольку царь Борис позиционировал себя как либерал. Старший в роде – Фёдор Никитич был пострижен в монахи под именем Филарета. Этот человек ещё сыграет в дальнейших событиях потрясающую роль. Нет ничего удивительного, что его потомки, – будущая династия русских царей, – не питали к Годунову ни малейших тёплых чувств. Разного рода опалы бывали и во времена Ивана Грозного, и раньше. Всё вроде бы ничего, – и вдруг грянул настоящий гром: осенью 1603 года пошли по Москве слухи о том, что объявился в Польше некий человек, называющий себя царевичем Димитрием.

Узнав об этом, Борис пришёл в ярость. Конечно, он более чем кто-либо понимал, что никакого Дмитрия быть не может, и чувствовал в этом событии то ли польскую, то ли боярскую интригу. Положение в Польше было тогда непростое. С 1601 года польский король Сигизмунд III  вёл династическую войну со Швецией, поскольку претендовал на шведский престол (об этом мы поговорим несколько ниже). Ясно, что он даже после заключения длительного мирного договора с Борисом был непрочь «замутить» Московское государство, ослабив, тем самым, возможного противника (Годунов одновременно вёл со шведским королём, но тогда ещё не вполне признанным у себя на родине, Карлом IX о союзе против Польши). Точно такая же дипломатическая ситуация немного спустя сложилась между теми же сторонами и в царствование Василия  Шуйского. Да и бояре, особенно Романовы, попавшие в немилость, очень даже были непрочь навредить «выскочке» и прямому врагу Борису.  

***

Есть разные версии происхождения «царевича Дмитрия». Некоторые историки, чтобы избежать двусмысленности, предлагают называть его «претендентом». Современники изображаемых событий, особенно иностранцы, оставившие мемуары и разные записки, а также ряд историков, склонны видеть в нём настоящего сына Ивана Грозного. Например, А.С. Суворин, крупнейший издательский магнат начала ХХ века  написал несколько статей о том, что «претендент» был подлинным наследником царского престола. Сторонники этой версии считали, что, Романовы и Нагие, разузнав через доносчика о том, что были намерения  ликвидировать будущего наследника русского престола, тайком отправили его в дальний монастырь.

Инсценировка убийства  и фальсификаторские заключения комиссии Василия Шуйского большой роли не сыграли.  Но прямых аргументов о том, что с подобающим торжеством идёт на русский престол именно спасшийся царевич Дмитрий, у его сторонников не было. Будто бы у претендента имелись родовые приметы: бородавка на носу и некий физиологический факт – одна рука была немного длиннее другой. В своей пьесе «Борис Годунов» Пушкин скажет, что это приметы лже-царя, хотя кому бы пришло в голову измерять длину рук у какого-то беглого монаха, каким был объявлен «претендент».

Царь Борис велел расследовать это дело специальной комиссии. В результате расследования якобы было обнаружено, что претендент – это монах-расстрига Григорий (Юрий Отрепьев), сын Галицкого дворянина Богдана Отрепьева по роду Нелидова. В молодости он будто бы постригся в монахи, а затем, после ряда приключений бежал за границу, где и назвался Дмитрием-царевичем. Русский человек сразу обратит внимание на интересное сопоставление: Дмитрий царевич – Иван царевич, герой всех русских сказок, чудом ставший царём, может быть женившись на царевне-лягушке... Но об этом позже. 

В грамоте, которую предлагалось объявить Сигизмунду III, царь Борис писал: «А до черничества в мире звали его Юшком Богданов сын Отрепеева. А як был в миру, и он по своему злодейству отца своего не слухал, впал в ересь, воровал, крал, играл в зернью, и бражничал, и бегал от отца многожда; и заворовався, постригся у черницы и не оставил прежнего своего воровства, як был в миру до черничества, отступив от Бога, впал в ересь и в чорнокнижье и призыване духов нечыстых, и отреченье от Бога у него вынели». Посольство настаивало, чтобы Сигизмунд выдал «царевича», который был еретиком и богохульником и для католиков, и для православных. Тогда еретичество было синонимично лютеранству – чего уж более бояться истинному католику Сигизмунду! Посольство требовало, чтобы Сигизмунд выдал «царевича» на суд московскому государю. В дополнение были отправлены послания императору Священной Римской империи Рудольфу II  и даже папе Римскому Клименту VIII, который (конечно, Борис об этом не знал) неофициально одобрил притязания Дмитрия на московский престол. Некоторые места в посланиях царя Бориса противоречили  первоначальной версии, т.к. вроде бы косвенно допускали законность требований претендента: «он родился от седьмой жены /т.е. не был настоящим царевичем по роду – Г.М./, взятой по склонности, но вопреки всем законным требованиям церкви» /считались законными только дети от первых трёх жён, - Г.М./. Поэтому по православным обычаям не может иметь прав на престол. Борис просил врагов православия, еретиков- «латынцев» и даже главу католической церкви – папу Римского воздействовать на польского короля  в каком-то мелком вопросе о выдаче «ростриги»! Такого на Руси ещё не бывало, да и никогда не будет до сих пор. Смута нам готовила явление, по меньшей мере, уникальное...

Сигизмунд, однако, официальной поддержки претенденту не оказывал, а препоручил его заботам князей Адама и Константина Вишневецких, а через них – воеводе Сандомирскому – Юрию Мнишеку. Его старшая дочь Урсула была замужем за князем Константином. Впрочем, польский король дал аудиенцию Дмитрию и молчаливо одобрил его действия. В пользу «истинности» царевича говорило и то, что он никак не соответствовал образу пьяницы, забулдыги и развратника, каким он был представлен в посланиях Годунова, а был, по свидетельству всех очевидцев, человеком светски воспитанным, обходительным и культурным. Недоумение вызывало и то, что он впервые объявился у киевского воеводы Константина Острожского, ревностного защитника православия в католической Польше, а уже оттуда перешёл к князю Адаму Вишневецкому. Описывая внешность Дмитрия близко знавший его Ж. Маржерет говорит, что ему «было около 25 лет; бороды совсем не имел, был среднего роста, с сильными и жилистыми членами, смугл лицом; у него была бородавка около носа, под правым глазом; был ловок, большого ума, был милосерден, вспыльчив, но отходчив, щедр; наконец, был государем, любившим честь и имевшим к ней уважение.  Он был честолюбив, намеревался стать известным потомству».

Из этого, да и из многих других свидетельств, в которых говорится о светских манерах Дмитрия и даже о том, что он знал латинский язык, довольно отчётливо вырисовывается далеко не «уголовный» образ претендента.

Ещё одну версию излагает К. Буссов. Она косвенно поддерживает официальные (но не афишируемые) мнения правительства о связи претендента с опальными при Годунове Романовыми. Дело в том, что Гришка Отрепьев каким-то удивительным образом пристроился в Чудовом монастыре, в самом центре Москвы, где стал, ни много ни мало, как писцом самого патриарха Иова. Там в это время находился сторонник Романовых архимандрит Пафнутий, который будто бы подготавливал некую оппозицию. К. Буссов пишет: «Был один монах, по имени Гришка Отрепьев. Его, поскольку он и все монахи были заодно с изменниками и мятежниками против Бориса, подговорили, чтобы он уехал, а для того, чтобы всё осталось незамеченным, объявили, что он бежал из монастыря. Ему было дано приказание /интересно, кто мог отдать такое приказание? – Г.М./ ехать в королевство Польское и в большой тайне высмотреть там какого-либо юношу, который возрастом и обличием был бы схож с убитым в Угличе Димитрием, а когда он такого найдёт, то убедить его, чтобы он выдал себя за Димитрия и говорил бы, что тогда, когда его собирались убить, преданные люди по соизволению Божию в великой тайне увели его оттуда, а вместо него был убит другой мальчик».

Монах якобы так и поступил и после некоторых поисков «заполучил, наконец, благородного храброго юношу, который, как мне (т.е. К. Буссову – Г.М.) поведали знатные поляки, был незаконным сыном польского короля Стефана Батория. Этого юношу монах научил всему, что было нужно для выполнения замысла».

Сразу возникают вопросы:

 1. Кто субсидировал это мероприятие?         .     

 2. Почему в центре Москвы под боком у патриарха и царя возникла такая мощная оппозиция?

3. Как простой монах мог научить кандидата в самозванцы «всему, что было нужно», т.е. совершенно определённым знаниям и навыкам, не говоря уже о разных семейных обычаях, принятых при дворе царицы-инокини Марии Нагой?

Ответ может быть только один, и он совпадает с (ограниченной, т.е. как бы «для служебного пользования») версией царя Бориса: самозванец был подготовлен опальными Романовыми. Вдобавок, по словам мемуариста, «монах передал ему ещё и золотой крест, который убитому Димитрию был дан при крещении крестным отцом, князем Иваном Мстиславским, и был у мальчика на шее, когда его убили. На этом кресте были вырезаны имена Димитрия и его крестного отца».

Дальше дело будто бы пошло само собой, и когда новоявленному претенденту удалось убедить князя А. Вишневецкого в том, что он действительно царевич, вопрос был в целом решён. Но мы снова, по своему маловерию, зададимся вопросом: откуда предполагаемый сын Стефана Батория так хорошо знал русский язык, что говорил на нём, как на родном? Ответа К. Буссов нам не даёт, зато он даёт ответ на вопрос, откуда взялся «Гришка Отрепьев» в войске претендента. Эта загадка российскими историками не разрешена до сих пор. Дабы опровергнуть версию Бориса Годунова о том, что он «рострига»-царевич в своём войске при себе возил человека, который всенародно утверждал, что он и есть настоящий Григорий Отрепьев, причём он продолжал вести такую же залихватски- разгульную жизнь, как и в прежнее время. И его узнавали многие. Ещё бы не узнать! Писец у патриарха – это, говоря современным языком, – вроде как руководитель пресс-центра в самых высоких властных структурах.

Сторонники «официальной версии», выдвинутой царём Борисом, которых большинство от Карамзина до наших дней, уверены, что Отрепьев и есть самозваный Дмитрий. Но против этого говорит его происхождение, образование и обычаи, о которых объявлял сам царь Борис, а также то, что он, по имеющимся данным, был на 10-15 лет старше объявившегося претендента. Присутствие в войске царевича другого Отрепьева при этом объясняют тем, что будто бы то был «лже-Отрепьев» при «лже-Дмитрии». Таким образом, мгла становится ещё плотнее. На то она и смута.  

               6.«Хождение во власть».

Неутешительный вывод гласит: ни одна из существующих версий не даёт ясного ответа. Кем был претендент, в чьих интересах он действовал, остается загадкой. Приходится опираться на имеющиеся свидетельства. Находящийся в распоряжении историков материал кажется исчерпанным, поскольку новых фактов неизвестно, а сами специалисты и авторы многочисленных художественных произведений на эту тему придерживаются тех или иных излюбленных ими представлений. Возможно, тайну личности воскресшего «царевича» Дмитрия не так-то уж нужно «разгадывать», как важно понять, в каком историческом или метаисторическом контексте он появился.

Иными словами, в чём причина появления претендента; откуда взялась в нём историческая потребность; а главное – каковы последствия этого явления. Поскольку же проблема «смуты», как уже было сказано, – это инвариант нашей истории, то и речь должна пойти об этом. В «русском менталитете» укоренилось представление об «истинном» царе, – царе, который «от Бога», и пусть он правит даже несправедливо, и не по-доброму, но нести иго такого правления, несмотря на разные мучения и испытания, народ был готов, потому что был уверен: так и должно быть, так Бог положил. Уже при жизни Бориса – царя, вроде бы венчанного патриархом при всеобщем одобрении народа – люди усомнились: а истинный ли он царь? Какое-то внутреннее чувство подсказывало, что и церковь может ошибаться, а народ и подавно грешен. Но где же власть настоящая, именно от Бога, такая, чтобы в ней нельзя было бы усомниться?

Евангельский Понтий Пилат с высоты своего положения и циничного скепсиса , издавна присущего всем имеющим власть, спрашивает Христа: «Что есть истина?». Христос молчит, но читатель (а тем более верующий) уже знает, что истина и есть Христос. Хотя царство Его и не «от мира сего», но подразумевается, что царство истины  должно быть установлено и на земле. Для Руси-Московии тех лет вопрос об «истинном царе» был равнозначен вопросу о том, истинен ли Христос, можно ли «выбирать» Христа голосованием? Разумеется, даже предположение об этом московиту представлялось кощунством.

Замученный, убитый царевич –  в русском сознании стал символом замученного Христа, а его воплощение в претенденте – своего рода воскресение Христа после казни. Когда в 1917 году Николай II отрёкся от престола, буквально бросив Россию на произвол судьбы, сразу же изо всех щелей поползли разные «претенденты», доселе «скрывавшие» свою «богоизбранность». И кого богоискательский народ одобрил в качестве истинного нового царя – тот и взошёл на престол. Лже-царь проиграл в ХVII веке, но (в лице Ленина) победил в смуте начала ХХ века, а в лице «царя Бориса» вновь победил и в конце того же столетия. Народ судит «сердцем», а не разумом, поэтому всякого рода материальные выгоды и предполагаемые житейские улучшения в таком выборе большой роли не играют. А вот вопрос, где истина и где Христос, действительно ли тождественны эти понятия, – остается и поныне одним из важнейших.

***

Разумеется, самым главным для Дмитрия в начале его пути была легитимизация хотя бы в качестве претендента на престол. Здесь  сразу же возникает «польский вопрос»  в самых разных его аспектах.  Вначале мы видим Дмитрия у защитника православия Константина Острожского, затем у католика Адама Вишневецкого, который выглядит вовсе не простофилей, наивно поверившим авантюристу, но и не завзятым интриганом. Но он пишет личное письмо королю Сигизмунду, сообщая тому о появлении «царевича», будучи убеждённым в его истинности. Король заинтересовался, но нам неизвестно, «поверил» он этому сообщению или «не поверил». В действие вступает политическая игра. Мы уже говорили, что в это время Сигизмунд претендовал на шведский престол. Дело в том, что он был сыном умершего шведского короля Иоанна III, но предпочитал быть королём в Речи Посполитой, так как сам был убеждённым католиком, и протестантская Швеция не очень-то его жаловала. Оставленный в качестве регента на шведском престоле дядя Сигизмунда Карл был провозглашён через несколько лет сначала правителем, а потом и королём Швеции Карлом IX. Польский король счёл свои права явно попранными, что породило многолетнюю войну между Швецией и Польшей. Возможно, он рассчитывал, что Дмитрий станет его союзником, если ему удастся вступить на московский трон?  

Король всё же не решился открыто связать свою судьбу с претендентом – это было бы весьма неосмотрительно, но и отвергать его тоже не стал. Выход был сразу же найден. Помощь претенденту должны были оказать видные польские паны, но от своего имени, а не от лица Речи Посполитой. Здесь необходимо остановиться ещё на одном важном моменте. Мы рассматриваем «дело о царевиче Дмитрии» с исторической точки зрения, но это не значит, что следует игнорировать другие подходы. В дореволюционный период историки, в основном, сосредоточивались на династических проблемах, в советское время пошли в ход социальные аспекты. Претендента называли и польским агентом, и «казацким царём», и даже народным вождём в  будто бы имевшем место крестьянском восстании (точка зрения историка-марксиста М.Н. Покровского). В последнем случае совершенно очевидна параллель с деятельностью большевиков. Причём, когда сегодня мы смотрим на вещи с противоположной позиции, то даже эта мысль вовсе не выглядит противоестественной. М.Н. Покровский сравнивал лже-Дмитрия с Лениным. Возобладавшим в советской исторической науке сталинистам это казалось, чуть ли не кощунственным, но нам представляется, что идея совсем не глупа, тем более что первого обвиняли в связях с поляками, а второго считали немецким шпионом. Тут есть над чем подумать, ведь и Борис Ельцин – такой же «претендент», ставший царём, тоже иными критиками рассматривается как агент «американского политбюро». История знает определённые архетипы, которые как бы просвечивают сквозь канву событий в течение многих веков, ничуть не меняясь в своей основе. А от себя добавим, что и в 1991 году услужливые бояре с готовностью «сдали» Москву новому «царю». Ведь он, как никак был «царского» рода (своего рода боярин, член ЦК КПСС), был «всенародно» одобрен – и хотя не убит, но втихаря смещён новыми «претендентами»...

Ещё один штамп советского периода – о «польско-литовской интервенции», которая якобы привела «царевича» на престол. Нет. Проблема гораздо сложнее. Пути лже-Дмитрия и Ленина были похожи и внешне, и по существу, но определялись они классовыми и государственными интересами лишь во вторую очередь. Главным было то, что поиск праведного и истинного царя и определил итог этих событий.  

Не спеша поворачивается колесо фортуны. Примерно каждые сто лет, когда подходят сроки, начинает сотрясаться государственная структура, приходит новый мессия – харизматический лидер со своей новой правдой. А уж, какова она, не нам судить. Был Пётр, были декабристы, коммунисты, демократы... То ли ещё будет!

***

Опору и долгожданное признание царевич нашёл у Мнишека (раньше было принято писать: Мнишка). Юрий Мнишек, как уже говорилось, был тестем Константина Вишневецкого, а жена князя – Урсула – родной сестрой Марины (её в разных текстах называли Марианна и Мария) Мнишек, страстный любовный роман которой с претендентом составляет важнейшую романтическую часть его удивительной карьеры.

Свадьба князя Константина Вишневецкого и Урсулы Мнишек состоялась в начале 1603 года, и менее чем через год  Дмитрий становится в этом семействе своим человеком, претендуя (при взаимном согласии) на руку Марины – ни много, ни мало как с тем, чтобы сделать её русской царицей. Правда, брак было решено оформить официально только по достижении «царевичем» Московского престола. Но это всем участникам задуманного похода на Москву казалось сущей мелочью – чем-то само собою разумеющимся.

Дальше события стали развиваться  со сказочной быстротой. В марте 1604 года претендент отправляется со своими покровителями в тогдашнюю столицу Речи Посполитой Краков, получает там тайную аудиенцию у короля Сигизмунда, Там он знакомится с краковским воеводой Н. Зебжидовским (который вскоре организует в Польше мятеж против короля Сигизмунда), епископом краковским Бернардом Мациевским (двоюродным братом Ю. Мнишека) и другими, а также с папским нунцием (т.е. представителем папы Римского в польском государстве) К. Рангони. Он доложил папе о своей встрече  и дал в послании положительную оценку Дмитрию как реальному претенденту на престол. В ходе этих переговоров Дмитрий обещал утвердить   католическую веру в Московии в обмен на содействие католиков и папского престола его начинаниям. С этой целью уже в апреле (по некоторым имеющимся сведениям) он принимает католическую веру и лично обращается с посланием к папе Клименту VIII, в котором среди прочего пишет:

«Радея о душе моей, я постиг, в каком и столь опасном отделении и в схизме греческого от церковного единения отступничества находится всё московское государство, и как греки позорят непорочное и древнейшее учение христианской и апостольской веры Римской церкви». Далее он обещает приложить все усилия к «воссоединению в свою /т.е. католическую/ церковь великих народов». Но до поры до времени всё это надлежало хранить в тайне.

В заключение была подписана «ассекурация» (т.е. своего рода брачный договор), в которой Дмитрий официально просил руки Марины Мнишек у её отца: «...и о том мы убедительно его просили для большаго утверждения взаимной нашей любви, чтобы вышереченную дочь свою панну Марину за нас выдал в замужество. А что тепере мы есть не на государствах своих, и то тепере до часу: а как даст Бог буду на своих государствах жити; и ему б попомнити слово своё прямое, вместе с паненною Мариною, за присягою; а яз помню свою присягу, и нам бы то прямо обема здержати, и любовь бы была меж нас, а на том мы писаньем своим укрепляемся». Договор был подписан 25 мая. В дополнение Дмитрий обещал по восшествии на московский престол подарить будущему тестю один миллион польских злотых и другие разнообразные дары, а «преж реченной паненной жене нашей дам два государства великие, Великий Новгород и Псков». 

Уже летом войско будущего предполагаемого царя пока в количестве около трёх тысяч человек (значительная часть из них была польская гвардия, собранная Ю. Мнишеком) подошло к Киеву – этот город тогда принадлежал Речи Посполитой – и в октябре переправилось через Днепр на территорию Московского государства. Царевич Дмитрий постоянно вёл пропагандистскую кампанию, результат которой не замедлил сказаться. Первые города сдались без боя, сразу признав права претендента. Буквально на глазах сомнительная легенда становилась реальностью. В ноябре, кроме Чернигова, на сторону Дмитрия перешли Путивль, Рыльск, Севск и Курск. Некоторым препятствием стало сопротивление Новгорода-Северского. Сразу его взять не удалось. Впрочем, к этому времени к войску претендента прибыло серьёзное подкрепление – около 12 тыс. запорожских казаков. Всё-таки определённых сил для штурма этого города ему не хватало, и Дмитрию пришлось на некоторое время отступить в Путивль. Зимой военные действия на время затихли. Борьба больше сосредоточилась в «идеологической сфере». На зимовке в Путивле Дмитрий всенародно демонстрировал «настоящего» расстригу Гришку Отрепьева. Сопровождавшие войско «Дмитрия» отцы-иезуиты Н. Чижевский и А. Лавицкий писали об этом: «Сюда привели Гришку Отрепьева. Это – опасный чародей, известный всей Московии. Годунов распространяет слух, будто царевич, явившийся из Польши с ляхами и стремящийся завладеть московским престолом, – одно лицо с этим колдуном. Однако для всех русских людей теперь ясно, что Димитрий Иванович совсем не то, что Гришка Отрепьев». По имеющимся сведениям, этот Гришка Отрепьев сопровождал Дмитрия до Москвы. Его дальнейшая судьба неизвестна.

С наступлением весны положение противоборствующих сторон в корне изменилось. 13 апреля 1605 года в Москве, встав из-за стола, царь Борис почувствовал себя плохо, изо рта и ушей у него полилась кровь. Он упал и, едва успев собороваться по православному обряду, скончался.

Действительно ли Борис умер от какой-то неизвестной болезни или решил покончить с собой, разочаровавшись в достигнутой власти и в виду предстоящих катастроф, – остаётся неизвестным до настоящего времени. Его наследниками были объявлены молодой царь Фёдор Борисович и царица-вдова Мария Григорьевна, которым «целовали крест» так называемые «люди московские».

Войско, посланное Борисом  и как бы новым царём Фёдором Борисовичем для борьбы с Дмитрием, сразу же перешло на сторону претендента. С этого времени его путь в Москву стал триумфальным шествием.

Уже 1 июня, когда ещё не закончились траурные дни по смерти царя Бориса, в Москву прибыли посланцы Дмитрия – Гаврила Пушкин /этим своим предком очень гордился наш поэт/ и Наум Плещеев  – и публично огласили народу с Лобного места грамоту нового царя, в которой тот призывал всех вернуться к крестоцелованию наследнику Ивана Грозного и отказаться от присяги «изменнику» Борису Годунову. Дмитрий обещал простить всех участников войны против него: «На вас нашего гневу  и опалы не держим, потому что есте учинили неведомостию и бояся казни». Грамота заканчивалась требованием «добить челом» царю Димитрию Ивановичу, а тем, кто не последует этому указу, новый царь обещал, что «ни в матерню  утробу не укрытися вам».

Всё это время «царевич» Димитрий стоял с войском в Туле, недалеко от Москвы и распоряжался с помощью князей-перебежчиков. Через несколько дней молодой царь Фёдор и его родственники – царица-вдова Ирина и сестра Ксения – были взяты боярами «под караул» и первые двое зверски убиты. Об этом историк В.Н. Татищев рассказывает так:

«Июня 10 числа по учереждении некотором и ссылке патриарха /патриарх Иов сразу же был отправлен в ссылку в Старицу. - Г.М./ князь Василий Голицын и князь Василий Масальский, взяв с собою Михаила Молчанова да Андрея Шелефединова, придя в дом царя Феодора Борисовича /ему было тогда примерно 16 лет- Г.М./, разведя царицу с детьми по особым избам, в первую очередь её задавили, а потом стали сына давить; но поскольку все четверо долго не могли его осилить, один из них, ухватив его за яйца, раздавил. И тут его умертвив, Голицын объявил в народ якобы они со страстей померли». Царевна Ксения (Аксинья) была оставлена в живых, но её, как показали дальнейшие события, ждала очень печальная и тяжёлая судьба.

По ряду свидетельств, её подготовили в качестве наложницы самозванца – царевича Дмитрия, «дабы ему лепоты её насладитися, еже и бысть», а через пять месяцев она была пострижена в монахини (как инокиня Ольга) и находилась во Владимирском Новодевичьем монастыре. Туда она была отправлена, потому что её подозрительная близость к Дмитрию стала вызывать беспокойство у Мнишеков.  Для польских магнатов казалось явной угрозой восшествию Марины Мнишек на русский престол. Гипотетическое бракосочетание нового царя с Ксенией Годуновой обеспечивало преемственность власти. Тем самым польская интрига практически устранялась. Новый царь смело мог  претендовать на своё наследование московским государством по законному праву, а вовсе не вследствие разного рода интриг со стороны Речи Посполитой.

Для тех, кто ставил карту на Дмитрия, как якобы будущего агента польского королевства, мог показаться удивительным и ещё один факт: вступая в Москву, Дмитрий тщательно соблюдал все православные обычаи и никоим образом не стремился как-то унизить православную веру в пользу «латынства». Более того, он спокойно и уверенно держал себя как исконный православный государь, постоянно даже мелкими жестами демонстрируя свою «прирожденность». В это время постоянный заговорщик и будущий царь Василий Иванович Шуйский пытался организовать очередной (тогда ещё первый) мятеж против Дмитрия. Заговор был раскрыт, но когда на плахе Шуйскому уже собирались отрубить голову, царь Дмитрий помиловал его, отправил в ссылку, а потом и вообще простил. А если бы нет – история могла бы пойти по другому пути. Дмитрий восстановил в правах опальных Романовых, а Филарета назначил митрополитом Ростовским и Ярославским. Но самым важным было возвращение из отдалённого монастыря «матери» царя – инокини Марфы, – бывшей царицы Марии Нагой.  

Встречать её Дмитрий выехал под Москву в село Тайнинское (говорящее название!), где на глазах у народа мать с сыном облобызались, и царь с сыновним почтением шёл пешком во главе процессии, идущей в Москву, рядом с каретой, в которой ехала царица-инокиня Марфа. До сих пор ведутся дебаты, был ли между царицей и Димитрием предварительный сговор или она могла просто ошибиться, или поступить под воздействием внешних обстоятельств. Дело в том, что со дня смерти её сына прошло около 15 лет, легко ли было узнать во взрослом человеке восьмилетнего ребёнка? И тогдашние и последующие исследователи говорили об этой теме по-разному. История дальнейших лет показала ещё более удивительное явление. Мы уж не говорим о том, что так называемый «лже-Дмитрий» мог оказаться и настоящим Дмитрием. Царица-мать его признала, но она не признала никогда так называемого второго Дмитрия, зато – интрига сгущается.

(Продолжение следует)