Онтологические прогулки

Вообразим человека, возжелавшего заработать тысячу долларов. «Обычное дело!» – воскликнете вы и будете тысячу раз правы. Но вообразим также, что накануне этот человек узнал: через неделю он умрет. И возжелал заработать тысячу долларов именно за оставшийся срок. Приступил к работе. Буквально за считанные минуты до смерти работа была принята и оплачена. Он получил на руки свои деньги и со словами: «Ну, слава Богу!» – испустил дух.

У вас не создалось впечатление, будто здесь что-то пропущено? Наверняка, должен быть какой-то промежуток между получением денег и смертью, во время которого человек, к примеру, передал заработанное на лечение больного внука. Или, скажем, отправился в бордель и устроил там форменный кутеж, во время которого и помер. В самом деле, вот он заработал тысячу денежных знаков. Но ведь не просто же так!

Теперь вообразим человека, мечтающего о славе. Тоже ведь довольно обычное дело. Самое интересное, что слава мало чем отличается от тысячи долларов. Ну ладно, от миллиона долларов. Однако в сознании того, кто о ней, славе, мечтает, моменту ее обретения придается мнимая завершенность.

И если в первой истории заменить деньги на славу, вам, возможно, не покажется в ее финальной части ничего странного, не будет ощущения, будто имеет место какая-то лакуна.

Для пущей убедительности воспроизведем эту концовку. «Буквально за считанные минуты до смерти ему сообщили: «Ваша мечта о славе осуществлена: ваш труд издан и бешено раскупается, критики в восторге». «Ну, слава Богу!» – отвечает автор и испускает дух».

Как будто бы все на месте, история не вызывает вопросов, не выглядит проверкой на внимательность. История как история.

Но если мы с этим согласны, мы, стало быть, также видим в обретении славы мнимую завершенность. И не видим, что она – те же тысяча или миллион долларов, которые никто не стремится заработать просто так.

 К сожалению или к счастью, но слава никак не может стоять в конце, придавать законченность, выступать в качестве окончательного. Да, заполучив славу, человек, как ему может рисоваться, обеспечил себе бессмертие, застолбил место среди небожителей. Вошел в историю, увековечил свое имя. Что еще? Получил огромную порцию людского одобрения. Стал объектом зависти, центром внимания. Начал пользоваться успехом у женщин. Но ведь все это совершенно сродни тому, как кто-то выбивает себе ежемесячное пособие или разрешение на строительство дома или право не платить налог или вид на жительство. 

Тщеславный человек полагает, будто, заполучив желаемое, то бишь славу, он будет ею наслаждаться, нежиться в ее лучах, торжествовать, блаженствовать. Однако слава – отнюдь не из числа того, на чем можно закончить. Она не может быть тем, что есть само по себе, вне контекста. Это всего лишь условие. А всякое условие – это условие для чего-то. Всякое условие – это то, чего самого по себе мало.

Слава – та же поддержка. Кто-то выслуживается перед начальством, а кто-то – перед богами или потомками. Суть одна – стремление заручиться благосклонностью. Допустим, некто, заискивавший перед своим боссом, такую благосклонность получил. В результате он одолевает своих недоброжелателей или назначается на более высокую должность. А что является результатом обретения славы?

Да, конечно, тот, что мечтает о славе местечковой и прижизненной, рассчитывает поиметь с нее денег, влияния, знаков почета. Например, чтобы в ресторане давали скидку или чтобы лечили за счет государства. Однако мечтающий о славе в веках и в масштабе всего человечества или даже мироздания, почему-то убежден, будто она – сама по себе счастье. Он полагает ее безусловным благом, разумеется, сильно при этом заблуждаясь. И, кстати, обретением желаемого как наилучшим средством избавления от иллюзий здесь, увы, не воспользоваться – стать свидетелем своей славы в веках смертному человеку не дано. 

В самом деле, представление, будто слава равна счастью и являет собой благо-само-по-себе, – не более чем заблуждение. Как уже сказано, это всего лишь вариант поддержки, а поддержка никогда не нужна сама по себе. Кому-то мало благосклонности окружающих – ему нужна благосклонность самих небес. Кто-то ни во что не ставит устойчивость здесь, в этой мимолетности, – ему подавай прочное положение там – в вечности. Но, по сути, речь все равно идет не более чем о способе держаться «на плаву». А бытие на плаву если и может быть самоценностью, то столь же мнимой. Слава совершенно равна тем же деньгам: ты обеспечил себя средством, позволяющим теперь... Позволяющим теперь что?

«Ничего не делать!» – предложим такой вариант ответа. «Ничего не делать», – в смысле, не действовать из необходимости, по принуждению. «Ничего не делать», – вот, стало быть, цель, а вовсе не слава сама по себе. Собственно, слава и была той самой вышеупомянутой необходимостью, тем, к чему понуждают, а не тем, чего хочешь сам. Необходимостью, добившись которой, можно присесть, прилечь, успокоиться, уравновеситься. Невозможно радоваться обретению того, к чему понуждали. Хотя, нельзя не признать, в основном именно такому мы и радуемся. Требовали, чтобы одевался прилично, купил себе костюм и радуешься. Однако это не отменяет того факта, что по-настоящему радует лишь обретение того, чего хотел сам. (Впрочем, это еще большой вопрос, заслуживающий того, чтобы обратиться к нему отдельно: а хотим ли мы чего-либо сами, то есть тогда, когда в нас не инкорпорировано ничего чужеродного?)

Вот я поработал на славу (в смысле – ради славы), забронировал себе местечко в раю или в истории, добился расположения главных лиц или высших сил, удовлетворил их и теперь, сделав ЧТО НАДО, могу делать ЧТО ХОЧУ. Счастье, таким образом, составляет не момент обретения славы, но то, что обретается через ее обретение (якобы через ее обретение, но об этом позже). Свобода, возможность действовать не из нужды, а из интереса, уделять внимание не тому, что сулит выгоды, но тому, что заслуживает внимания само по себе. Счастье – это возможность не думать о своей безопасности и не заботиться своем статусе. Счастье – если идти до конца – возможность вообще не думать о себе, возможность о себе позабыть, от себя отвлечься и даже более того – себя отринуть, отпустить.

Кстати, любопытный момент: слава рассматривается как условие свободы, однако коль скоро свободный все еще ее ценит, он, стало быть, не вполне свободен. Из настоящей свободы слава уже не предстает чем-то существенным. И это еще мягко сказано. Для действительно свободного слава – ничто. Будь она у него – он отдал бы ее задаром, с легкостью, с какой расстаются с одеждой, из которой выросли. И одно это, надо заметить, заставляет задуматься, а правда ли слава является условием свободы, а правда ли она свободу дает, обеспечивает?

Заметим, что свободный, то есть тот, для кого интересное является таковым в силу своих внутренних, а не внешних качеств, в принципе не предполагает за или над собой каких-либо зрителей, судей, критиков, летописцев. Даже будь они, он бы на них не ориентировался, не учитывал бы их присутствия. Не знающий внешнего расчета равнодушен к внешнему как таковому. Выражаясь чуть иначе, в момент, когда мы заняты чем-то самим по себе, нам настолько не нужны зрители или поклонники, что для них просто не бронируется места. В мире, где возможно обратиться к чему-то ради него же, в зрителях нет никакого смысла.

Между прочим, такой мир конструктивно проще: когда я внимаю чему-то самому по себе, нет не только наблюдающих за этой картиной – нет даже меня. Ведь внять чему-то ради него же – значит признать его в качестве единственного, чем все представлено. Внять чему-то самому по себе – значит самоустраниться, предоставив ему возможность быть безотносительно мне (и понятно, что предоставить эту возможность можно только тому, что действительно в состоянии это выдержать – быть безотносительно кому- и чему-либо). Какая слава, когда меня уже нет, а то, что есть, есть само по себе, и, стало быть, вполне самодостаточно?

Как уже было сказано, будучи бессмысленной в качестве цели, слава оправдана лишь в качестве средства, а на средстве нельзя успокоиться: заполучив средство, нужно двигаться дальше. Оно – лишь ступенька. Уже одно это обстоятельство позволяет взглянуть на славу по-новому, как минимум, гораздо сдержаннее. Однако данным разоблачением дело, похоже, не ограничится. Даже то, что слава – условие и средство, может быть поставлено под вопрос. Поначалу кажется, будто слава вполне может сослужить определенную службу. В самом деле, ведь уже отмечалось, что посюсторонняя (прижизненная и совпадающая с районом проживания) популярность способна принести разного рода дивиденды: обслуживание вне очереди, льготы, благожелательное отношение окружающих. Все это немаловажно, но в данном контексте важнее несколько иное, а именно: может ли слава стать условием для  свободы, для счастья? И если вспомнить, в чем именно счастье состоит, то можно и добавить: стать условием для счастья не думать о себе, для счастья не быть (неким отдельным, связанным собою существованием, мучимым своей заведомой не-цельностью)? 

Нетрудно убедиться, что в такой постановке вопроса полезность славы уже далеко не очевидна. Ведь разве требуются какие-то условия для того, чтобы не быть? Даже если в данном случае это означает «не быть отдельностью». Что нужно, чтобы не быть? Ничего не нужно. Это только для бытия – кем-то или чем-то – нужны условия, масса условий. 

Можно уйти от скользкой темы счастья как «счастья не быть» и сформулировать вопрос по-другому. Нужны ли слава или какие-то другие условия (тот же миллион долларов, например), чтобы делать, что хочешь? На первый взгляд, нужны. Скажем, сложно действовать так, словно ты свободен, если за некоторые свободные проявления могут наложить санкции, а то и вовсе намять бока. Хотелось бы сперва иметь гарантии безопасности.

Увы, первый взгляд цепляется за иллюзию. Гарантии безопасности не дают свободы. Кроме того, каков бы ни был уровень безопасности, его всегда можно и желательно повысить. Поэтому, чтобы действовать так, как действовал бы свободный, нужно… действовать так, как действовал бы свободный.

Для свободы не нужны условия, и это следует из самой ее сути. Порождайся свобода чем-то, от нее отличным, она была бы у него в заложниках. То есть не была бы свободой. Ничего не нужно сделать сперва, чтобы потом делать, что хочешь. Об этом прекрасно знают те, кто взял и сделал, что хотел. Под «что хотел» в данном случае подразумевается «к чему не вынуждали», и в этом смысле «делать, что хочешь» не предполагает, к примеру, творить зло. Зло проистекает из нужды, а не из свободы (клинические случаи не в счет).

Можно чуть уменьшить масштаб рассматриваемого вопроса, спустившись от славы к признанию. В признании тоже, как ни странно, видится завершенность, что совершенно не соответствует действительности. «Наконец-то меня признали», – сообщил мне недавно один знакомый, на что я ответил: «Не наконец-то, а для начала». Да, признание является одной из базовых потребностей, но ключевое слово здесь – потребностей. Потребность – другое название условия. Ситуация непризнанности бывает столь болезненна, что человек начинает верить, будто признание – это все, это предел. Получил его – и остается только им наслаждаться. В действительности, признание представляет собой то, что нужно для чего-то еще. Признанием дело не заканчивается. Признание важно, но оно не безусловно важно. Признание не следует путать со сбыванием. Тебя признали, значит, ты не изгой и не лузер. Тебя впустили в закрытый для всякого отребья круг. Теперь ты можешь греться в его тепле. Теперь ты можешь жить, а не бороться за жизнь. Жизнь только начинается. Однако, скорей всего, она не начнется. А начнется борьба за большее признание, за доступ в еще более узкий и закрытый круг, где еще больше благ и еще выше уровень безопасности. Признание скорее закабаляет, нежели освобождает.

Чем больше говоришь, тем больше напрашиваешься на возражения. Попробуем предположить самое серьезное из них. Итак, с галерки раздается реплика: «Ну, не знаю, не знаю. Вот есть у меня приятель, который претендует на то, чтобы его признали исключительным. У него это просто мания, главная цель в жизни. И когда он добивается желаемого, когда видит, что люди начинают перед ним преклоняться, то просто упивается этим. Видеть, как его почитают, – главное удовольствие в его жизни. А вы говорите – нельзя насладиться славой самой по себе. Возможно, вы просто не рассматривали случаи с маньяками. Тогда – извините».

Почему же? Мы рассматриваем все случаи. Просто вы много на себя берете, поскольку считаете, будто вам дано проникнуть в чужую голову. Кроме того, внешнее впечатление обманчиво. Нам может казаться, будто человек упивается своей славой, но на самом деле это он так от нее страдает. Не забудем и столь распространенный прием, как пускание пыли в глаза: слава не сделала меня счастливым, так пусть хотя бы у окружающих будет такая иллюзия, пусть хотя бы их зависть меня погреет, раз уж лучи славы оказались холодными.

В самом деле, тщеславца, видящего заветный момент осуществления именно в славе, а не, скажем, в свободе или покое, с ее достижением ждут растерянность и депрессия. Ведь то, что он полагал самоцелью, таковой не оказалось. Слава нужна была для другого. Однако коль скоро человек мечтал именно о славе, то и дала она ему только себя. Он получил то, чего самого по себе недостаточно. В отличие от тех же свободы и покоя. Ведь они-то как раз ни для чего, не для чего-то другого. Впрочем, даже полагая, что ему нужна слава и ничего больше, тщеславец подспудно рассчитывает на нечто иное. Другое дело, что он дезориентирован. И к его показаниям лучше отнестись как к нерелевантным.

Продолжим настаивать на том, что нельзя радоваться таким вещам, как признание твоей исключительности, самим по себе. Быть исключительным непременно нужно для чего-то. Даже если одержимый этой манией сам думает иначе, быть исключительным нужно ему не просто так, а зачем-то. Скажем, пока все вокруг не признают его исключительным, он в силу каких-то реальных или надуманных причин полагает, будто не сможет спокойно жить и заниматься тем, что ему интересно.

Заниматься тем, что интересно, – вот единственная радость и единственное сбывание (или ничем не заниматься, когда под рукой ничего интересного нет либо интересна именно незанятость). Кстати, то, что нам интересно, когда мы свободны, совпадает с интересным самим по себе. Но не будем уходить в сторону и подведем итог. Итак, мы заботимся о признании, чтобы у нас были моменты, когда о нем можно не заботиться. Слава нужна лишь затем, чтобы однажды можно было махнуть на нее рукой. Когда кто-то думает о том, как бы остаться в памяти потомков, он, на самом деле, думает о другом – о моменте, когда потомкам можно будет сказать: «Катитесь к черту!»

Попутное размышление

Вообще говоря, правило таково: если А делают ради Б (например, ради славы), то и Б, в свою очередь, представляет собой нечто такое, что важно не само по себе, но применительно к чему-то третьему. И так далее.

Слава, получается, неизбежным образом нужна для чего-то еще. Себя ей недостаточно. В свою очередь, чему себя достаточно, непременно таково, что производит, вызывает его не нечто стороннее, но оно само.

Так, ради добра делается оно же – само добро. Сама же красота и свершается красоты ради. И потрафить ей можно только ею же. Ни деньгами, ни славой – красотой. Если она в вас есть.

Иными словами, если бы слава была чем-то самодостаточным, то для ее обретения не нужно было бы ничего делать, как, скажем, ничего не нужно делать для обретения свободы. Не нужно было бы заискивать перед публикой, пыжась совершить подвиг или сотворить нечто доселе невиданное. Если бы слава воплощала собой нечто завершенное, она продуцировалась бы сама собой, а не мастерским, к примеру, пением или проникновенным чтением стихов. Если бы слава притягивала взор сама по себе, тогда то, что делали бы во имя ее, совпадало бы с ней самой. Однако слава – одно, а то, что ради нее делают, – всегда совсем другое.

Все, к чему можно обратиться ради него же, или, другими словами, все самоценное находится, так сказать, в открытом доступе, абсолютно ничем и никем не преграждаемое. Условиями – билетами, пропусками – обставляет себя условное. Если что-то вызвало наш интерес само по себе, между нами уже не вклиниться никаким посредникам. Бери и напитывайся им, погружайся в него, к нему приобщайся. Ему от нас ничего не нужно (оно же само по себе!) и нам (для себя) от него ничего не нужно тоже – исключена ситуация, подобная той, когда, скажем, нужно прочитать стишок, чтобы получить заветную конфету. В общем, все, во имя чего сначала нужно поработать, чтобы потом его заполучить, представляет собой нечто ущербное, далекое от законченности.

Когда мне от вас ничего не надо, вы уже весь – мой, с потрохами, как и я – ваш, если вам ничего не надо от меня. Можно быть закрытым лишь для того, кому от нас что-то нужно. Но когда кто-то внимает нам бескорыстно, он, другими словами, внимает нам ради нас же, внимает нам самим по себе, то есть так, словно есть только мы одни. В таком случае, как ему противопоставиться? Как отгородиться, если отгородиться не от кого?

Бескорыстно внимают тому, что в состоянии быть так, как если бы было только оно одно, в состоянии не развалиться, оказавшись в положении «само по себе». То есть, если уж говорить без околичностей, завершенному, самостоящему, не могущему претерпеть ущерб или убыток бытию. А оно не может не быть абсолютно щедрым, ибо скупость всегда вызвана только тем, что тебе, как говорится, самому не хватает, самому мало, – опасением, что от тебя убудет. Оно расточает себя во все стороны до такой степени, что ни о каких таких «сторонах», как о чем-то, имеющемся помимо, говорить уже не приходится.

В общем, наша заинтересованность чем-то самим по себе означает, что мы уже в это впущены, что мы уже не снаружи его, и нам не нужно заниматься чем-то другим, чтобы впоследствии заняться непосредственно им. И то, чем мы занимаемся ради того, от чего нам для себя ничего не нужно, представлено им же, им же самим. Скажем, чем мы занимаемся ради любви? Любим.