Онтологические прогулки

Поскольку средства коммуникации ненадежны в силу ненадежности самой коммуникации, да и переселить из одной головы в другую можно разве что последние сплетни (сущностное передавать не надо – если оно есть во мне, у него есть прямой доступ и ко всем, кто рядом со мной), мы можем слышать от ближних заявления наподобие следующего: «Не так важно, ЧТО ты сказал, куда важнее, КАК ты сказал это».

Однако в случае с бытием все обстоит наоборот: неважно «как», важно «что».

Допустим, кому-то грустно. Но что есть эта грусть, если не то, КАК в данном случае проявляется бытие? Вы бы хотели причаститься к бытию через радость? Стало быть, для вас важна форма – то, как бытие проявлено. Но подобно тому, как нет формы у бесконечного, нет ее и у бытия. Форма однозначно важна, если мы имеем дело с тем, что имеет пределы. Но если мы «имеем дело» с беспредельным, совершенно неважно, каким образом – через грусть или через радость.

Вот кто-то радуется, потому что тот, кого он любит, находится рядом. А вот кто-то грустит, потому что с тем, кого любит, разлучен. Но разве эти радость и грусть не два способа любовь испытывать, проживать? Что такое страдание от разлуки с любимым и радость, связанная с его присутствием, как не два проявления одного и того же? В обоих случаях проявляется то, как дорог тебе этот человек. Твоя к нему любовь.

«И все-таки переживание любви в виде радости по случаю того, что любимый человек – рядом, лучше грусти, вызванной отсутствием любимого существа поблизости». Спорить с этим тяжело. Однако возможно. Если я из способов, какими проявляется моя любовь к кому-то, выбираю наиболее для себя комфортный, то я в этот момент занят больше собой, нежели тем, кого будто бы люблю.

 Есть люди о любви прямо-таки мечтающие. «Пусть в мою жизнь придет любовь!» – буквально заклинают иные из нас. Однако предложи им любовь в форме боли, они сразу запротестуют – нет, не об этом были их мечты. Но разве не десятое дело «как», если происходящее – любовь?

Мы имеем два состояния. И через одно, и через другое проявляет себя любовь. А это, в сущности, единственное, что важно. Если через какое-то из них любовь не проявляется, тогда, действительно, предпочтительней другое – то, в котором любовь присутствует. Конечно, психологически это непривычно, когда бытие или любовь  приобщают нас к себе через боль или тяготы, но не более того.

«Непривычно – это ладно. Это еще и тяжело – любить через страдание». Лучше сказать, этот вариант любви более взросл. В радости явно недостает зрелости, тогда как в неотвергаемом, проживаемом страдании есть еще и мужество, и сила, и достоинство, и глубина. И любовь через него подчас раскрывается полнее. Любовь как боль еще и более созвучна с нашей смертной земной долей и куда менее надуманна по сравнению с картинами безоблачных идиллий. Безудержное счастье идиллических сюжетов таково, что предаваться ему могут лишь одномерные существа. Зато любовное страдание, напротив, зачастую оказывается существенной составляющей того расклада, который, наделяя объемом, превращает человека действительно в человека.

К тому же даже в самой тяжелой душевной боли, если она оказывается проявлением любви, пусть подспудно, но содержится и радость – неочевидная на беглый взгляд, но зато очень и очень основательная. В конце концов, даже пришедшая через горести любовь есть спасение, а если ты спасен, что тебе еще надо?

Любовь не была бы любовью и не имела бы такого сверхзначения, если бы не воплощала собой преодоление фрагментарности или, другими словами, не утверждала бы цельность как правду – как то, что только и может претендовать на статус реальности. В этом смысле тоже абсолютно все равно, каким образом это утверждение цельности проявилось – перефразируя поговорку, от цельности цельности не ищут.

Жаркий летний день, жужжание насекомых, буйство флоры. Свирепая февральская метель. Что это как не две крайности одной природы, равнозначные с точки зрения ее экспрессии? В обоих случаях она показывает свой норов, свои удивительные возможности. Наконец, в обоих случаях что-то есть, что-то происходит. А всегда, когда происходит хоть что-то, происходит все. И всегда, когда есть хоть что-то, за ним стоит, из-за него выглядывает, проступает и перетягивает на себя взгляд бесконечное, которое, раз уж оно бесконечное, ни за чем не стоит, ни из-за чьей спины не выглядывает и ничей взгляд к себе не приковывает, оказываясь всем, что есть. Как только бесконечное проглянуло сквозь что-то конечное, нашу фокусировка смещается. Ведь коль скоро есть бесконечное, никакого параллельного с ним конечного, разумеется, нет.

Определить одно из сопоставленных выше времен года как более предпочтительное можно только условно. Скажем, относительно теплокровного существа. Но для подлинного созерцателя или художника каждый из сюжетов равно достоин внимания или запечатления. Каждый из сюжетов дает пищу для вдохновения, служит его источником.

Через радость, печаль ли мы одинаково соприкасаемся с бытием, которое слишком (до бесконечности) огромно, чтобы еще обращать внимание на то, КАК бытие пришло с нами в соприкосновение; которое слишком огромно, чтобы с ним было кому соприкасаться. Какая разница, весело тебе или грустно, если вдруг оказалось, что никакого тебя и нет, если все места заняты чем-то таким, чему тесно в любых границах?

Да, с точки зрения существа, которому приятней радоваться, чем печалиться, первое лучше, нежели второе. Но сколько можно идти у этого существа на поводу?! Тем более, если это существо имеет существенные расхождения с реальностью. Не отбросить ли в сторону это стремление к приятности, превращающее единое – в разное, случайное – в значимое, объективно равнозначное – в хорошее и плохое, прекрасное и ужасное? Стоит ли учитывать капризы этого мимолетного существа, коль скоро потакание им отворачивает от действительно достойного, непреходящего зрелища – жизни как таковой, не ассоциированной ни с кем и ни с чем конкретно; жизни, которая больше, чем зрелище, потому что, не являясь иным никому и ничему, представляет собой уже не то, что созерцают, но то, чему себя уступают, как единству, качественно превосходящему всякую множественность?

Кто отвлекся от своей ограниченности (в силу которой ему предпочтительно тепло либо, наоборот, холод), тому явно будет без разницы, КАК проявляется бытие; его захватывает не способ выражения, а выражаемое, потому как ничего, кроме него, нет – в том числе каких-то там способов выражения.

Возможно, у кого-то судьба сложилась так, что ему больше выпадали поводы грустить, в то время как его соседу – поводы веселиться, ну так что же? Они оба ели одно блюдо. Коль скоро речь идет о таком блюде, как бытие,  дело вовсе не в оттенках вкуса. Неважно, какой кусочек ты отщипнул, важно, что в этом кусочке оно, бытие, есть. А оно есть в каждом кусочке. Более того, никаких кусочков нет, все кусочки – одно. Начинаясь как сладкое или горькое, бытие уже в то же мгновение превращает сладость или горечь в фикцию, ничтожнейший факт, никчемное обстоятельство.

И в страдании, и в удовольствии важно именно то, что они имеют отношению к бытию, а не мимолетные, условные ощущения приятности или неприятности. Жалеть о том, что в твоей жизни было мало удовольствий, можно лишь в том случае, если бы только через удовольствие проявлялось бытие. Но оно проявляется через все: через любое ощущение, любую эмоцию, всякий опыт. Через любой акт зрения, слуха, обоняния, осязания. Когда мы смотрим на ледяную пустыню замерзшего озера или когда видим залитое солнцем зеленое поле – в обоих случаях обнаруживает себя бездонное и неисчерпаемое, неколебимое и самоценное, единственное и немыслимое. Ради единения с которым, собственно, и стремятся что-то увидеть, услышать и ощутить, в то время как оно есть во всяком видении, слышании и ощущении, а потому стремиться совершенно никуда не надо, поскольку вот прямо сейчас ты что-то видишь, слышишь и ощущаешь.

Если кого-то прельщает лишь та или иная из сторон блюда под названием «бытие», то он просто не видит, не понимает, не знает, что это за блюдо. Он думает, что какой-то из кусочков лучше других, в то время как бытие едино и неделимо. Выпячивание какого-то из отрезов бытия лишено сколько-нибудь оправданных оснований. Выказать предпочтение одному из не-разного – оказаться в мире падшем, разделенном, губительном.

Внимания в кусочке бытия заслуживает не сам этот кусочек, а то, кусочком чего он является. На фрагменте не остановиться. Причем он сам отходит на задний план, сам теряется из виду, сам уступает место, отсылая к целому.

Представим, что есть кто-то бесконечно нам близкий и дорогой, но мы с ним в разлуке, причем в очень серьезной разлуке, когда даже не знаем, где он и жив ли вообще. И вот оказалось возможным получить от него сигнал. И, допустим, нас неким образом извещают, что этот сигнал будет в виде острого приступа зубной боли. Мы садимся, ждем. Некоторое время ничего не происходит, но затем вдруг в районе верхней челюсти справа нас пронзает сильная боль. И мы радуемся этой боли как самому приятному из ощущений.

А ведь, вообще-то, каждое ощущение, каждое состояние, которое к нам приходит, на нас накатывает, – это тот же самый сигнал от бытия; и даже вовсе не сигнал, а просто его, бытия, присутствие в качестве единственного, что есть.

В случае с бытием «что» важнее «как». Данный посыл нуждается если не в замене, то в корректировке. Ведь когда уж точно неважно «как»? Когда «как» можно не брать в расчет, словно его и нет? В случаях, когда отсутствует и «что». К примеру, неважно – как обстоит ничто. Все равно как, потому что ничего и нет. С бытием – сходный сюжет. Потому и неважно, КАК проявлено бытие, что бытие больше, чем любое «что-то» или «нечто». Безграничное и воплощающее собой полноту не является «чем-то», а потому без разницы – как, в какой форме оно выступает. Тем более, что оно и не выступает ни в какой из форм. Всему негде выступать чем-то (в том числе и всем).

Неважно, что есть, когда то, что есть, – все, что есть. А если неважно «что», то и подавно неважно «как». Ну, а когда неважно «что» и «как», то нет и того, кому это неважно. Неважность формы, а важность содержания выражается в том, что содержание перестает быть чем-то, нам противостоящим, от нас отдельным. Неважность формы, как уже отмечалось выше, означает неактуальность, отсутствие границ. Если для кого-то некое содержание вдруг стало важнее формы, значит, он соединился с этим содержанием в одно, и видеть в качестве «важного» уже нечего и некому.

Неважно «как», когда «что» перевешивает, но перевешивает «как» только такое «что», которое, скорее, ближе к ничто. Если «что» важнее «как», так только оттого, что никакое оно не «что»…

Это место не должно было стать концом. Ведь самое интересное еще впереди, пока к нему были лишь подступы. Однако приходится остановиться. Ибо все возможности для разговора исчерпаны. Хоть мы еще только подошли к самому интересному, говорить уже некому, не на чем (нет, на каком языке), нечего, не о чем и незачем.