Онтологические прогулки

Часть первая

(Ах, если бы можно было обойтись только ею!)

 «Как хорошо, что есть я и есть Бог. Как хорошо, что не только я люблю Бога, но и Бог любит меня. Радость, что наша любовь взаимна, ежеминутно трансформирует меня в лучшую сторону».

Действительно, любить и быть любимым – это прекрасно. А если твой визави – сам Господь Бог, то вообще сказка. Но ведь – в своем максимуме – такая взаимная любовь означает возникновение на месте двоих чего-то третьего, замену двух одним. Во всяком случае, даже самый закоренелый адепт диалогической природы бытия не станет спорить с тем, что в любви, которая взаимна, имеет место момент единения.

Конечно, лишь записной романтик будет судачить о полном и бесповоротном слиянии любящих душ или сердец в одно целое. Будучи реалистами, мы, разумеется, отдаем себе отчет в том, что вышеуказанное единение любящих возникает не раз и навсегда. Скорее, оно проявляет себя вспышками – нечастыми и недолгими. И тем не менее: взаимная любовь есть распахнутость двоих, прежде замкнутых, по отношению друг к другу; стирание (хотя бы на какие-то временные промежутки) пролегающей между ними границы, преодоление разности.

В общем, либо стороны взаимной любви хотя бы урывками образуют общность, либо это не любовь вовсе. Но тогда закономерно предположить следующее: скорее, именно эта общность и есть Бог, а не одна из сторон любящей четы.

Ведь если Бог – всего лишь часть пары, тогда в случае, если эта пара образует общность, он, выходит, будет преодолен. Более того, данная общность будет тем, что превосходит Бога не только размером, но и онтологически: она в силу своей цельности будет, так сказать, еще и выше качеством.

Если Бог является одной из сторон разделения, он, как часть, проигрывает целому. И даже его будет желательно объединить с остальным, заменить – вместе с остальным – на такое, что будет уже не частью, но всем, что только есть, притом обладающим еще и внутренней неделимостью.

Другими словами, если Бог – элемент дискретности, его «боговость» или божественность явным образом дискредитируется. И наоборот: Бог, если можно так выразиться, наиболее равен самому себе, если он оказывается не частью группы или совокупности, но тем одним, что есть вместо двух, трех и так далее. Бог равен самому себе, когда он не равен тому, чья судьба – прейти, растворившись в общности (тем более – быть растворенным в общности изначально).

И чем больше Бог есть то, во что я вовлекаюсь, в чем я исчезаю как отдельность и отделенность, тем меньше необходимости в том, чтобы он представлял собой нечто, испускающее вовне флюиды любви. Выражаясь несколько по-другому, если под любовью, исходящей от Бога, подразумевается иное, нежели втягивание им меня в свою орбиту, вовлечение в себя как в единство или в единое, то такая любовь будет скорее потворством моему эгоизму, нежели его превозмоганием.

Чувствовать себя отдельностью, согреваемой теплом, исходящим от другой, только гораздо более крупной и сильной отдельности, – заветная мечта, если уж говорить начистоту, любого себялюбца.

Обретение любимого тобой и любящего тебя Бога (или человека, гуманоида, кого угодно) – это действительно невероятная удача. Но, по сути, это полумера или первый шаг. Ведь полная согласованность сторон наступает лишь тогда, когда их отдельность перестает иметь значение. Подлинной гармонизацией элементов будет их слияние. Гармония – это когда разное прилажено, подогнано друг к другу настолько, что одно переходит в другое как в свое продолжение. Так, хорошая склейка сломанной деревянной игрушки создает ощущение, что она – нечто единое вновь.

Если говорить с перспективы «конечного счета», разность вообще иллюзорна. Взятое в своей сущности, все – одно. Почему? Да потому что все можно привести к общему знаменателю. Скажем, два человека – все одно люди, человек и собака – все одно живые существа, собака и дерево – все одно жизнь и т.д. Всегда есть перспектива, с которой разное может быть взято как одно. Причем сближение разного происходит именно при движении вглубь, к сути. И в самой глубине всегда будет одно. Будь там два, они были бы двумя частями – двумя частями чего-то одного. То есть уровень, где два и больше, никогда не будет последним, глубже которого – нет.

 «Все едино, что хлеб, что мякина», – гласит народная мудрость. Даже, казалось бы, непримиримо разное равно будет проявлением бытия. Даже бытие и небытие будут проявлениями одного – чего-то более первичного. Собственно, именно оно по-настоящему есть, что бы ни было на поверхности, сколь много бы там ни имелось весьма отличного по цвету, запаху, форме и т.п. И пусть редкое и мгновенное, но каждому знакомое ощущение, что за всем, за разным стоит одно, трансформирует нас куда сильнее, чем любая взаимная любовь двух отдельностей. В самом деле, возможна ли более полная трансформация, чем соединение с самой реальностью?

Итак, на моменте наличия любящих друг друга двоих, сколь бы сладким и романтичным ни рисовалось такое сосуществование, лучше не зацикливаться. Разговоры о том, как хорошо, что есть тот, кого я люблю, и как хорошо, что он тоже меня любит, онтологизируют разделение. И отвлекают от истинного положения дел, при котором никто никого не любит, но зато никого и нет, – только не в том смысле, что всех убили, а в том, что вместо всех, вместо разного есть одно.

Подлинность – за общностью, а не за различием. Впрочем, у некоторых желание любить и быть любимым столь велико, что размыкание своей отдельности для них смерти подобно. Что ж, отчасти они, пожалуй, правы...

(К сожалению, это еще не конец. Но, прежде чем перейти к чтению оставшихся абзацев, лучше взять паузу, побыть некоторое время с тем, что прозвучало, так, словно на прозвучавшем все и кончилось.)

Часть вторая

(Ах, если бы без нее можно было обойтись!)

Полагаете, неплохо вышло? Сурово, но справедливо? Спасибо! Мне и самому так показалось. Поначалу. Однако сказанное выше – лишь очередная печальная иллюстрация того, что практически все так называемые мудрые мысли – чушь несусветная.

Чтобы это стало ясно, давайте взглянем на человека, рассуждающего о том, что все есть одно, то бишь на автора этих строк.

Во-первых, где он находится? Похоже, в стороне как от дискретности, так и от общности. Возможно ли такое?

Находясь в стороне от дискретности, я разделен с нею, то есть, иными словами, являюсь элементом дискретности. Таким образом, быть сторонним очевидцем или наблюдателем дискретности нельзя. Можно быть лишь внутри нее. Говоря чуть иначе, наравне можно быть лишь с частью дискретности, но не с дискретностью как таковой. Наравне можно быть с поверхностно понятой дискретностью, но не с дискретностью, взятой в своей сути.

Собственно, и общность, по отношению к которой можно находиться в стороне, будет общностью ненастоящей, фиктивной. Как минимум, разделенной со своим субъектом. То есть общностью, принимающей правила игры, задаваемые разделенностью или дискретностью.

В свою очередь, общность, которая не играет по чужим правилам, то есть общность безусловная, не может быть отдельной по отношению к чему бы то ни было. В противном случае она бы поддерживала разделение, изменяла самой себе. В силу этого она оказывается единственным содержанием бытия. А поскольку содержание и форма – это тоже разделение, безусловная общность оказывается не разной и с бытием, что, кстати, не позволяет говорить о том, что она – есть, то есть разводить ее и бытие (в разные стороны).

Отстраняться от единственного как-то не с руки. Зато «с руки» разделиться с чем-то очерченным, занимающим собой участок, но не все бытие. Соответственно, кто теоретизирует о единстве как подлинной реальности, тот от истины, что разное, в сущности, есть одно, катастрофически далек. Еще бы! Есть лишь одно, а он этого почему-то не переживает, не растворяется в этом единстве, а умудряется остаться от него в стороне, чтобы за ним наблюдать. Все с ним ясно – он вовсе не за единством наблюдает, а за его суррогатом, который он сам же и изготовил, а затем сам перед собой притворился, будто созданный им эрзац – оригинал.

«Но ведь он сообщает страшно верные вещи! Это ж настоящее прозрение – то, что разное, в сущности, есть одно!»

Увы, нет. Если есть только одно или единое, то кому об этом знать? Кому здесь прозревать? Есть лишь одно, единое. Если вместо разного – одно, то оно и вместо нас тоже.

При едином и единственном нет субъекта. Субъект прилагается к разному, имеет дело с тем или иным «одним из». И вот этот, наличествующий наряду с разным субъект вдруг «понимает», что есть только одно, единое. Каким образом он это понимает? Чтобы это понять, нужно быть наряду с единственным, что есть. А это невозможно. И что ему делать со знанием, что разного – нет? Это же равносильно знанию, что нет и его самого. Но знать можно лишь про свое присутствие, а не отсутствие. Про свое отсутствие знать некому. Что делать со знанием, что разного – нет, тому, кто появляется исключительно в мире разного, кто появляется как субъект частей и фрагментов и чьи знания преследуют цель упорядочить это разное, распределить по классам и видам. Упорядочить, не посягая, разумеется, на основу, которой в данном случае выступает дискретность или фрагментированность, представляющие собой скорее хаос, нежели порядок.

Будет ли способствовать знание о том, что бытие представлено одним или единым, моему вовлечению в это единое? И заодно моему прекращению в качестве отдельности? Отнюдь. Меня как отдельность отменит лишь такое единое, про которое у меня нет никаких знаний, потому что единое, про которое я знаю, мною приручено, а потому не в состоянии меня трансформировать.

В общем, автор содержащихся в первой части рассуждений находится в весьма двусмысленном положении, не позволяющем всерьез относиться к тому, что он сообщает.

Вот еще несколько тому подтверждений.

Допустим, прежде вы полагали Бога тем, кто любит вас и кого любите вы. А тут вам сообщают: «Бог – не столько один из участников любящей пары, сколько причина и следствие соединения двоих посредством любви». Или: «Бог – это не сторона отношений, а то, благодаря чему стороны отношений становятся не-разным». По сути, вам предлагается не что иное, как поменять свое отношение к Богу. И относиться к нему не как к стороне отношений. Но это же абсурд!

«Не надо видеть в Боге любящего другого», – рекомендовал я. А кого или что надо в нем видеть? Кем бы я Бога ни видел, я вижу в нем другого. Видеть его как не-другого невозможно. Примерно так же, как невозможно видеть необъективируемую часть себя.

«Бог – это то, чем преодолевается наша отдельность. Бог разрешает нас от самих себя как обособленных сущностей». Что происходит, когда обособленная сущность в моем или вашем лице «понимает» это? По-видимому, ничего хорошего. Обособленной сущности лучше не участвовать в своем преодолении, иначе оно попросту не случится. И, наверное, лучше ничего о нем не знать. А уж о том, что придет ей на смену или чем она отменится, и подавно.

Да и невозможно относиться к чему бы то ни было как к тому, что тебя преодолеет (или твою обособленность, что, впрочем, практически одно и то же). А если и возможно, так только в том случае, если я буду представлять то, что меня преодолеет, чем-то подобным мне. Что, согласитесь, профанация.

Невозможно воспринимать Бога как то, во что я вовлекусь и в чем разрешусь от бремени своей отдельности. Во всяком случае, в таком восприятии Бог неизбежно будет представать внеположностью, а зачем вовлекаться во внеположное? По отношению к внеположному лучше остаться сторонним наблюдателем. В себя вовлекает неиное, безграничное – то, что мы, соответственно, не можем мыслить (определять, оценивать со стороны).

Невозможно воспринимать Бога как единое, которое реальнее и предпочтительнее дискретного. Ведь в самом таком восприятии наличествует дискретность, то есть подспудно мы продолжаем отдавать предпочтение именно дискретности, а не целостности.