Онтологические прогулки

 

 

 

«Жизнь Пифагора» Ямвлиха я читал довольно давно – книга эта вызвала  бурю мыслей и эмоций (мысли всегда вызывают у меня эмоции), но как-то мне не удалось  эти мысле-эмоции должным образом «уложить». Так что я оставил вынесение вердикта на будущее, теперь же будущее это, как ни странно, наступило. Что же можно сказать о Пифагоре, о его жизни и о «Жизни Пифагора»? То есть, что с одной стороны можно сказать о книге, а с другой – а самом Пифагоре и его учении? Ну, о книге можно сказать только хорошее – замечательная книга, побольше бы таких. Базовых источников по биографии Пифагора, как я понимаю, три: помимо книги Ямвлиха это еще вездесущий Диоген Лаэртский, и Порфирий с трудом … «Жизнь Пифагора». Диоген Лаэртский на этот раз оплошал, его биография Пифагора совершенно бессодержательно-тусклая (за исключением его собственных стихов, посвященных Пифагору), Порфирий содержательнее и дает хорошее базовое представление о Пифагоре, но все-таки он скорее краток, чем пространен; Ямвлих же развернулся по полной – видно, что для него жизнеописание Пифагора – занятие в жизни важнейшее. Поэтому, прочитав Ямвлиха, вы, в принципе, можете уже не читать другие источники, прочитав же другие источники, но не читая Ямвлиха, вы лишите себя знания слишком многих нюансов.

 

 

 

Это что касается книги, - сказать же что-то о самом Пифагоре и его учении намного сложнее. Буря мысле-эмоций вернулась, посмотрю, способен ли я теперь ее утихомирить. Многое в фигуре Пифагора (в образе пифагореизма) вызывает у меня безусловное приятие, но, наверное, еще больше – принципиально неприятие.  Мозг погружается в философскую эйфорию, но потом начинает бунтовать.

 

Итак, что может привлекать в Пифагоре? Во-первых, он, как известно, ввел термин «философия» – дело само по себе немаловажное. Во-вторых, конечно, сама его биография завораживает, наверное, примерно так, как верующих завораживают жизнеописания святых. Впрочем, и жизнеописание Пифагора больше похоже на жизнеописание святого,  а не философа; Пифагор у нас чудотворец – он и в двух местах одновременно бывает, и с животными разговаривает, и, в свою очередь, с ним разговаривают реки (некая река Несс прямо так и сказала: «Здравствуй, Пифагор!»). Вообще же я часто думаю о том, какие замечательные сюжеты для картин подсказывает история философии – но живопись куда охотнее черпает именно из религиозного, а не философского колодца. Какой замечательной, например, могла бы быть картина «Видение Эмпедокла» (кстати, тоже пифагореец):

 

 

Какая прекрасная ужасность! А вот еще один сюжет: «Пифагор, вслушивающийся во всеобщую гармонию Вселенной»[1]. А Пифагор, согласно Ямвлиху, слышал эту гармонию,  и отзвуки услышанного он передавал людям, произведя своего рода музыкальную революцию: с помощью специальных мелодий осуществляя укрощение страстей души и настраивая ее на должный лад. Это была целая система лечебной музыкальной терапии, у греков вообще было особое отношение к музыке, вот и Платон много говорит о музыке в «Государстве», а Аристотель посвятил ей целую книгу в… «Политике»! В общем, важнейшим искусством для греков является… ну, вы знаете.

 

Вообще, в основе пифагореизма лежит понятие меры, в основе же образа жизни – гармоничное «настраивание» и «смягчение», а также представление о дружбе всех со всеми, в противовес мирской войны всех против всех. И это тоже нашло у меня скорее положительный отклик (как у человека в основном «расстроенного», но все пытающегося и не оставляющего надежды «настроиться» - смягчиться получается лучше).  И вообще то, что Пифагор стремится выстроить жизнь в целом как созерцательное умопостижение, как философию… но так ли это? Вот тут-то и начинаются проблемы…

 

 

 Все проблемы начинаются там, где описывается способ обучения, практикующийся у Пифагора,  а также описание жизни пифагорейской общины. Это, конечно же, не философская школа, но скорее религиозная секта с математико-философским уклоном. У нас, правда, слово секта почти автоматически ассоциируется со словосочетанием «тоталитарная секта», плюс связывается с каким-то обманом, но это подход глубоко современный; здесь дело обстоит примерно так же как и со словом, скажем, «свастика» – как говорится «это слово ругательное и я прошу его ко мне не применять»; исторически оно оказалось на сегодняшний день дискредитированным. Но что такое секта? – можно определять по-разному, самое же четкое определение дает, по-моему, Макс Вебер: «Секта – это общество спасенных, стремящихся отделиться и отгородиться от внешнего мира… Секта – союз людей, получивших высшую религиозную аттестацию»[2].  Итак, во-первых, надо спастись от греховного мира (спасение от), и, во-вторых, приобщиться к некоему высшему (божественному) образу жизни (спасение в собственном смысле слова).  Этим Пифагор и занимался – спасал и приобщал; сам же он, конечно, постепенно становился все более высшим существом, пока, наконец, не стал наивысшим – самим Аполлоном гиперборейским[3]. И это уже не философия, и даже не мудрость, это нечто другое. Здесь не место разумному собеседованию, здесь место почтительному вниманию. «Сам сказал» - значит, говорить более не о чем. Да и вообще лучше особенно много не говорить, а все больше помалкивать: пятилетнее испытание молчанием (стадия «акусматик»-слушатель) – ключевой аспект  инициации человека, претендующего на звание пифагорейца  («эзотерика» или «математика»). И этот аспект очень трудно «принять». Я понимаю, можно, в качестве испытания потребовать от человека молчать пять дней; ну, может быть, в крайнем случае, пять месяцев, чтобы уже раз и навсегда проверить его терпение, но – пять лет! Требовать молчать пять лет можно только с одной целью – воспитать бессловесного раба.  И какой контраст с Сократом и его «Заговори, чтобы я тебя увидел». Это фраза, была или не была она произнесена когда-либо Сократом, между тем, несомненно очень точно выражает сам дух его способа философствования. Он именно что все время испытывал собеседника через разговор – помогая тому родить стоящие мысли. Про того же кто молчит – ничего и не скажешь. Пифагор же испытывает молчанием. Итак, вот формулически-словесная разница межу Пифагором и Сократом:

 

Сократ: Заговори, чтобы я тебя увидел.

Пифагор: Молчи, и чтоб я тебя не видел. (А на стадии испытания так называемые акусматики (слушатели), именно что не видели Пифагора, который вещал «за завесой»).

 

Вот почему люди тянулись к Сократу как к человеку, а к Пифагору – как к божеству (поэтому же к Сократу тянулись единицы, к Пифагору же – массы). Сократ – тут, рядом; Пифагор – там, на небесах. С Сократом можно спорить, Пифагору можно только внимать (в благоговейном безмолвии). Выбор за вами. А я выбираю Сократа.

 

 

 

Еще раз подчеркнем в уме принципиальную разницу между философской школой и религиозно-философской сектой – школа открыта для всех, секта носит закрытый характер (открывается через сложную процедуру посвящения). Вообще, пифагорейцы чрезвычайно ревностно относились к сохранению своего учения в тайне, одним из следствий такого подхода было намеренное затемнение сказанного –  

 

«Пифагор не считал нужным ни говорить, ни писать так, чтобы его мысли были понятны каждому случайному человеку, но первое, чему, говорят, учил он своих слушателей, это умению, избавившись от всякого рода невоздержанности, молчать обо всем том, что они от него слышали». (Ямвлих. «Жизнь Пифагора»).

 

Молчать, молчать и еще раз молчать. А если говорить – то непонятно. На равных же разговаривать только с посвященными. Этот путь можно назвать путем эзотеризации знания. Обоснование здесь, конечно, есть – нельзя давать знание тем, кто его недостоин или  неподготовлен к его восприятию – это профанация знания. Что же, современная система школьного образования, например, мне тоже видится во многом (или в основном) профанирующей, потому что школьник совершенно оторван от самого процесса приобретения Знания – он вообще не понимает, что к чему-то ПРИОБЩАЕТСЯ. Подумайте сами, ведь в старших классах школьник уже имеет представление о дифференциальном и интегральном исчислении – да это ведь реальное чудо! А теперь вспомните школьные годы – стало ли для вас чудом приобщение к тайнам дифференциального исчисления? Для меня – нет. Да и если говорить о литературе, то общим местом  являются стенания: «Вот, я читал в школе, а теперь, слава небу, прочел по-настоящему» или радостные восклицания: «Как хорошо, что я не читал эту книгу в школе!». А почему хорошо? Причина все та же – профанация в школе и  приобщение к удивительному – в зрелости. Я, однако, не уверен, что можно как-то избежать этой профанации. Дети, как правило, не любят учиться (в любом случае необходима внешняя принуждающая сила (взрослый) – даже при хорошем отношении ребенка  к учебе) и в силу ряда причин смысл обучения от них ускользает – обучение детей и подростков в принципе подразумевает элемент профанации знания. Возможно, хороший учитель сводит этот элемент к минимуму, но вполне его преодолеть невозможно. На вопрос же: надо ли обучать детей тому-то и тому-то у меня ответа нет – я всегда буду относиться к школе как к некоему интеллектуальному тупику – но это во многом личное.

 

Однако, вернемся к философской школе. Это ведь  не школа для школьников; философская школа – это школа для взрослых людей. Но взрослые-то люди уже должны и сами понимать – ради чего они учатся, и, главное, они не могут быть учениками в школьном смысле этого слова.  Так вот, я и вижу, что путь эзотеризации знания, это путь третирования взрослых людей как детей.  Снова в школу и твердите свой урок. То есть, парадоксальным образом, именно эзотерический подход и профанирует знание – лишая взрослого человека счастья реально-самостоятельного приобщения к чему-то удивительному – через жестко-структурированное восприятие спускаемых сверху догм. Уточню - профанация знания осуществляется двояко: во-первых, когда ученики не хотят слушать, а, во-вторых, - когда учитель не хочет объяснять. Первый тип профанации, это, своего рода профанация снизу. Так вот эзотеризация знания - это просто процесс перемещения профанации с низшего на высший уровень. Ученики теперь - воплощенное внимание, а вот учитель учить не желает. Он, как и было сказано, спускает сверху вниз эзотерические догмы. И, естественно, что знание в таких условиях должно носить сакральный характер. Если лишить знание сакральности, то ученики начнут задавать вопросы и школьный порядок разрушится, нельзя будет вести урок.

 

Конечно, и всякая философская школа подразумевает наличие учителя-философа с его базовой философией; но нет сомнений в том, что школу можно назвать философской только тогда, когда в ней возможно свободное выражение своих мыслей. В том числе и согласие со словами учителя не должно быть согласием с тем, что «спустили сверху» - это должно быть согласие разумное. Что же касается возможной профанации знания, то, конечно, профанация всегда возможна. Но ведь это чисто рабочий момент. Представьте, что вы вступили с кем-то в беседу, а собеседник либо вас не слушает, либо издевается над вами, либо сводит все к какой-то пошлости -  что вы сделаете? – правильно, прекратите общение с таким человеком.  Вот и вся эзотеризация-сакрализация. Вместо этого можно выработать сложнейшую систему правил – как бы так не пересечься с таким человеком -  все усложнять и усложнять эту систему и всю жизнь потратить не на то, чтобы поговорить с  умным человеком (а с умным человеком, как мы помним, и поговорить интересно), а на то, чтобы избежать общения с глупцом. Глупо.

 

К тому же эзотеризация как система несомненно ведет к полному изгнанию всего похожего на юмор; эзотеризация-сакрализация – вещь могильно-серьезнейшая.  Как только подумаешь о том, что кто-то смог бы пошутить над Пифагором…  В последний раз смеется тот, кто смеется над Пифагором .

 

 

 

Это что касается обучения. Если же говорить о бытовой стороне жизни пифагорейской общины, то  и тут многое, как и положено для секты, покрыто густой туманной завесой. Ясно, что «вступающий» отдает секте все  свою собственность, впрочем, уже тут многое неясно. Как только на первый план выходят вопросы собственности, ничего уже не бывает ясно, но начинаются какие-то бесконечные недомолвки.  Отношения собственности в рамках пифагорейской общины совершенно неясны.  То есть декларация-то ясна – «у друзей все общее», на практике, как мы помним и понимаем, все животные равны, но некоторые животные равнее других. И это видно даже из текста такого пифагорейского апологета как Ямвлих. Оказывается, у кого-то собственность была, а у кого-то – нет. Оказывается, есть пифагорейцы, а есть и какие-то пифагористы (недопифагорейцы). Ямвлих пишет:

 

«Поэтому пифагорейцам он предписал иметь общее имущество и проводить все время вместе, живя бок о бок, остальным же — имущество иметь каждому отдельное, заниматься же в одном месте сообща».

 

Бедный составитель примечаний примечает:

 

«Сообщение о том, что у пифагористов имущество было у каждого отдельное, противоречит сообщению об общности имущества у всех пифагорейцев».

 

Но мы то уже поняли, что пифагорейцы – это вовсе не «все» - одни пифагорейцы равнее других. При этом на уровне декларации и тут все вроде бы понятно – имущество есть у тех, кто еще «не», а у тех, кто уже – у них уже нет имущества. Под конец, однако, Ямвлих приводит замечательные примеры дружбы пифагорейцев:

 

«Говорят, что Клиний из Тарента, услышав, что Прор из Кирены, ученик Пифагора, рискует потерять имущество, собрал средства, поплыл в Кирену и поправил материальное положение Прора, не только не обращая внимания на уменьшение своего собственного имущества, но и не опасаясь рискованного путешествия. Точно так же Фестор из Посидонии, как только услышал, что Фимариду с Пароса, пифагорейцу, случилось обеднеть после большого достатка, отправился, говорят, на Парос, собрав много серебра, и приумножил имущество Фимарида. Все это — достойные и прекрасные примеры дружбы».

 

Достойные и прекрасные примеры, непонятно только одно – откуда у них имущество-то взялось, они-то ведь самые что ни на есть настоящие пифагорейцы! А не обстояло ли дело так, что это пифагористы не имели права иметь имущество (отдавая все в общий котел), а пифагорейцы, пройдя должное посвящение, как раз таки «право имели», (в отличие от дрожащих и молчащих акусматиков-пифагористов) и пользовались собранным «общаком» как личными средствами? Вроде как им  имущество уже повредить не может, - как вполне приобщенным и просветленным. Нет, я ничего не утверждаю (нет достаточного фактического материала), я лишь еще раз подчеркну, что во всех этих сектантских делах с собственностью любой черт ногу сломит – как бы там на уровне декларации все прекрасно ни звучало.

 

 

 

Напоследок скажу еще пару слов и о регламентации жизни общины. Раз Пифагор у нас Аполлон, значит, он все знает – как надо и как не надо. Не просто все, а «все-все-все», вплоть до мелочей. Что есть и что не есть (во всех возможных смыслах), куда ходить, а куда нет, сколько спать, с какой ноги вставать, и какую сандалию подвязывать первой (правую, друзья мои, а никак не левую) и т.д – «в целом же у них все расписано вплоть до смерти». Ну, не знаю, хотите ли вы жить по такому распорядку… Конечно, одержимость упорядочиванием встречается и у отдельных людей, это своего рода свойство характера, у некоторых превращающееся в болезнь, но когда эта болезнь проецируется на всех окружающих под знаком божественной воли – как-то это все не очень вдохновляет. Так тускнеет все очарование того самого «настраивания» о котором шла речь раньше, потому что наполнение этого «настраивания» начинает вызывать все больше вопросов. И все больше и больше расстраиваешься. Нет, все же, каким бы ни был этот мир, и как бы иногда не хотелось сбежать из него – но надо остаться и сохранить способность быть открытым, а не закрываться. Надо сохранить способность выстраивать жизнь самому, а не отдавать свою волю (причем добровольно!) в полное пользование пусть бы и самому просветленному гуру. Ну и наконец хочется сохранить за собой право не думать о том, с какой именно ноги вставать, и какой ботинок зашнуровывать первым. Это – основа основ свободы воли!

 

 

P.S. Приложение 1

 

 

Огромная ирония судьбы состоит в том, что Пифагор, столь мудро обозначивший философов философами (то есть не мудрецами, но любителями мудрости) сам себя называл богом. Впрочем, он видно настолько отделял себя от прочих смертных, что и себя, конечно, не считал ни философом, ни даже мудрецом. Бог есть Бог, что такое какой-то там даже и мудрец по сравнению с богом?

 

Впрочем, конечно,  тут я неправ, поскольку игнорирую динамику взглядов Пифагора; проследить эту динамику трудно, однако, сделать некие не вполне вольные, но логически обоснованные допущения – возможно. Вот что говорится о том, как Пифагор ввел в обиход термин «философия»:

 

 

 

«В последующее же время, когда жил он сам, один выделяется среди всех любовью к мудрости, и этим именем любомудра вместо имени "мудрец" он имел обыкновение называть себя самого. (Примечание: Согласно Гераклиду Понтийскому, Пифагор называл себя любомудром (философом), а не мудрецом, потому что, по словам Пифагора, никто не мудр, кроме бога. По свидетельству Диодора Сицилийского (Х,10.1), Пифагор и свое учение называл любомудрием, а не мудростью. Упрекая семерых мудрецов, он говорил, что из людей никто не мудр, так как человек по слабости своей природы часто не в силах достичь всего, но тот, кто стремится к нраву и образу жизни мудрого существа, может быть подобающе назван любомудром (философом))». (Ямвлих. «Жизнь Пифагора»).

 

То есть мы видим, что вначале Пифагор называл именно себя философом (так говорят, во всяком случае) – это первая стадия бытия Пифагора-мыслителя, очень условно я отношу ее к периоду после возвращения из Египта на родной Самос. Потом, он отбывает из Самоса в Италию, обосновывается в Кротоне, и там  любомудрие его со временем вошло в такую силу, что… 

 

 

«Аристотель в своем сочинении о пифагорейской философии рассказывает, что в глубокой тайне у них соблюдалось такое разделение: есть три вида разумных существ — бог, человек и существо, подобное Пифагору».

 

Ага, все еще не Бог, но уже и не человек. Богоподобный человек, в общем, ну, или, в общем, тот самый мудрец, которым человеку быть не дано. Но это – человеку, а он-то – Пифагор!  Вы, человеки, будьте философами, я же – мудрец. Но не Бог все-таки, а некто богоподобный. Не стремящийся узнать, но наверняка знающий, однако знающий лишь то, что положено человеку. Мудрость его, однако, со временем настолько упрочилась, что Абарид -  старший жрец Аполлона из страны гиперборейцев…

 

 

«Оказавшись по пути в Италии и увидев Пифагора, тщательно сопоставил его вид с обликом бога, которому служил, и, убедившись, что перед ним не кто иной как Аполлон, и не просто человек, похожий на Аполлона, но воистину он сам, что жрец определил глазами по его величественному виду и умом — по тем отличительным признакам, которые познал раньше при служении Аполлону, отдал Пифагору стрелу, с которой отправился в путь из храма, надеясь, что она будет ему полезной при преодолении преград, которые встретятся во время столь долгого странствования… Пифагор же, приняв стрелу и не удивясь ей и даже не спросив, почему тот дарит ее, но ведя себя так, как будто он действительно бог, и в свою очередь, отведя Абарида в сторону, показал свое бедро из золота, безобманную примету, перечислив ему одно за другим все, что хранится в храме Аполлона у гиперборейцев, и представив тем самым убедительное подтверждение правильности уподобления его Аполлону, прибавил, что он пришел для служения и делания добра людям, а образ человека принял для того, чтобы они не смутились и не стали бы избегать обучения у него, почувствовав отчуждение к высшему существу».

 

Вот так из философов становятся мудрецами, а из мудрецов – всеведующими богами. Такова предполагаемая божественная динамика роста власти и упадка философии. Это стадия упрочения известной пифагорейской формулы: «Сам сказал» (то есть раз «Сам Пифагор сказал», значит, так оно и есть). Формула эта наверняка родилась уже на второй стадии, -  ну а когда то, что ты говоришь воспринимается как истина в последней инстанции, естественно не мудрено со временем и начать ассоциировать себя именно с этой самой последней инстанцией. От богоподобной стадии – «Бог мне сказал, а я вам передаю» до стадии божественной «Я - Бог, и я вам говорю» – один шаг.

 

 

В самом конце вернусь к процитированному выше определению секты от Макса Вебера: «Секта – это общество спасенных, стремящихся отделиться и отгородиться от внешнего мира… Секта – союз людей, получивших высшую религиозную аттестацию». Так как я не занят сейчас специальным разбором темы сектанства, то взял данное определение из википедии, вместе с тем, все стоит делать добросовестно, в том числе и цитировать, поэтому я решил свериться с текстом  Макса Вебера, к которому отсылает вики. Выяснилась любопытная вещь – если вторая часть цитаты (про высшую религиозную аттестацию) действительно - точная цитата, то вот первой части по отсылке я не нашел[4]. Вместе с тем цитата эта (первая часть) обычно приводится как точная цитата Вебера (вбейте ее в гугл и убедитесь сами), - благодаря могуществу википедии. Но могущество википедии – отдельная тема. Я бы не стал акцентировать внимание на данной мелочи, но, согласитесь, что вообще говоря, хотя сформулированный вики-автором тезис по смыслу… в общем, я далеко не уверен, что Вебер согласился бы с ним в такой редакции. А вот для данной статьи эта редакция идеальна, поэтому я охотно воспользовался данной цитатой в предложенном вики-виде. Но, чтобы уж быть до конца добросовестным, приведу точную цитату из Вебера, где он определяет, что такое секта:

 

«Секта» является волюнтаристским объединением лишь достойных (по идее) в религиозно-этическом отношении людей, квалифицированных в качестве таковых и добровольно вступивших в это объединение, при условии столь же добровольно данного им разрешения, ввиду их доказанной религиозной избранности». (Макс Вебер. «Протестантские секты и дух капитализма»).

 

При этом Веберу-то феномен сектанства интересен прежде всего в той его части, когда принадлежность к секте способствует вполне мирскому успеху (преуспевание в делах как символ божественной благодати), почему я и сомневаюсь, что он одобрил бы формулировку «стремящихся отделиться и отгородиться от внешнего мира…». Вебер пишет об этом вполне ясно:

 

«Решающим для нашей концепции является то обстоятельство, что во всех разновидностях изучаемых нами аскетических течений «состояние религиозной избранности» воспринималось как своего рода сословное качество (status), которое ограждает человека от скверны рукотворного, от «мира». Гарантией этого состояния независимо от того, каким образом оно достигается в соответствии с догматическим учением данной деноминации, служит не какое-либо магически-сакраментальное средство, не отпущение грехов после исповеди, не отдельные благочестивые поступки, а одно лишь утверждение избранности посредством специфического по своему характеру поведения, коренным образом отличающего избранника от «природного» человека… Решающим было то, что этот требуемый религией, отличный от «природного» существования, особый уклад жизни святых складывался теперь не вне мира в монашеских организациях, а внутри мирского устройства». (Макс Вебер. «Протестантская этика и дух капитализма»).  

 

Вероятно, именно этот отрывок и использовал вики-автор, формулируя первую часть определения секты «от Вебера», но, как будто бы не дочитал весь абзац до конца. При этом все же по сути-то он прав – секта по смыслу именно отгорожена от греховного мира, но вот связь секты с мирской жизнью – это, как оказывается, отдельный разговор. Если вернуться к пифагорейцам, то  и они были вполне «успешны» в миру – в частности, по свидетельствам тех же Ямвлиха и Порфирия, пифагорейцы играли активнейшую и позитивнейшую роль в политической жизни, выступая в роли миротворцев-законодателей[5]. Как же в таком случае быть со стремлением «отгородиться от мира»? Все-таки, вероятно, более точное слово – «обособиться» от мира (его Вебер тоже использовал[6], при этом важно уточнить – «жестко обособиться», так что все-таки мир отдельно, а мы – отдельно – даже в миру сектант всегда должен быть отделен от мира), а не отгородиться от него. Сектант становится своего рода недосягаемо-добродетельным примером для мирского человека (так как сектант служит Богу, он посвящен, он избранный) – что он и доказывает в мирских делах. Совсем отгораживаются от мира, видимо, либо тоталитарные секты, либо просто некоторые секты, либо эта отгороженность является начальной стадией существования секты, но, не являясь специалистом в данной области, я не рискну более ничего утверждать. Сам же факт, что сектантство может оказываться столь успешным в экономических и политических реалиях лишний раз подсказывает, насколько оно должно быть губительно в философском смысле. С точки же зрения знания, закрытость секты от мира как раз становится ключевой характеристикой и секта скорее именно «отгораживается от мира», ревностно охраняя свое знание, которое и делает сектантов – особенно-обособленными. Для пифагорейцев доступ к этому знанию, был, вероятно, равнозначен «допущению к причастию» в протестантских сектах:

 

«Напомним только, что решающая идея о чистоте причастия, которая вела к устранению всех тех, кто не обрел святости, способствовала тому, что в деноминациях, не доводивших свое учение до его логического вывода, то есть до образования сект (в частности, у пуритан, принимавших догмат о предопределении), вводилась своего рода церковная дисциплина (близкая дисциплине сектантской) — именно в этом заключалось главное социальное значение требования чистоты причастия. Что же касается самих сект, то для них, особенно в период их возникновения, эта идея была основополагающей». («Протестантские секты и дух капитализма»)[7].

 

Сам же характер знания в такой перспективе скорее всего все в большей степени и касается дисциплинирующей регламентации жизни общины, а не собственно постижения загадок бытия. И вот, дисциплинированная армия обособленных сектантов оказывается хорошо приспособленной для мирской жизни (точнее – «деятельности в миру»), тогда как открытый миру философ, все равно, парадоксальным образом, оказывается чуждым для всех элементом. Послушание – понятная всем добродетель; свободное мышление – непонятный для всех грех. Поэтому философствование оказывается грехом как «в миру» (как нечто непонятное) так и в секте (как нечто недисциплинированное). В общем, с какой точки зрения ни посмотри, философия – это грех, но это такой грех, впасть в который по силам лишь свободным умам.

 

 

---