Онтологические прогулки

Далее стоит рассмотреть  еще один вопрос: насколько возможно для человека совмещать различные роды деятельности? Конечно, это возможно, - это мы видим из практики совмещения.  С другой стороны, всякое дело требует полной отдачи; соответственно, отдавая себя нескольким делам, человек рискует недодать что-то одному из дел. С третьей стороны, смена занятий, как утверждают, может только способствовать более эффективной работе, служа своего рода не только делом, но и отдыхом от поднадоевшего дела. Как же быть? Какого лебедя выбрать, чтобы и рака со щукой не обидеть? Прежде всего, не стоит упускать из вида путеводную нить настоящих рассуждений, а такой нитью являются понятия сна, бодрствования и пробуждения. Давайте же подумаем не о том: «можно ли заниматься различного рода деятельностью?», а о другом: «можно ли пробудиться к различного рода деятельности?» Здесь, я думаю, ответ может быть только отрицательным. Пробудиться можно лишь к чему-то одному. Сама проблематичность пробуждения указывает на это; пробудиться и один раз настолько сложно, что представить себе вторичное пробуждение практически невозможно.

 

 

 

Конечно, многие сразу же вспомнят о разносторонне одаренных людях эпохи Возрождения, которые чего только не умели, да и теперь такие люди есть; и вообще, скажут, что нельзя замыкаться на чем-то одном, но куда лучше быть гармонично развитой личностью, совершенствуя таланты в различных областях. Но вопрос, повторюсь, не в том, что человек может достигать успехов в различного рода деятельности, но в том, насколько какое-то одно дело определяет его жизнь. Для самого человека этот вопрос звучит примерно так: мог бы я быть, если бы я не был …[1] ? И когда вопрос ставится таким образом, то всякие побочные дела уходят, как им и положено, на второй план, а на первый выходит только какое-то одно. В качестве ярчайшей иллюстрации для подобного рода размышлений я припомню слова Владимира Высоцкого, который органичнейшим образом совмещал свой поэтико-музыкальный талант с талантом актерским. И вот что он однажды сказал:

 

 

Жизнь Высоцкого – это прежде всего песня, а потом уже все остальное. Значит ли это, что ему не стоило сниматься в кино и играть в театре? Нет, конечно. Но это значит, что,  не снимаясь в кино, он мог бы оставаться Высоцким, а вот снимаясь в кино, но без своих песен, он Высоцким бы не был.

 

 

 

И здесь, увы, все далеко не настолько ясно, как бы хотелось. Возьмем, к примеру, хоть Наполеона. Он был полководцем и именно как полководец пробудился к жизни при Тулоне. Но он был и императором, и при этом если бы поставить Наполеона перед выбором: кем бы он мог НЕ быть: полководцем или императором – то что бы он выбрал? Сомневаюсь, что он смог бы дать однозначный ответ. Более того, припомним известное высказывание Наполеона: «Моя истинная слава не в том, что я выиграл сорок сражений: Ватерлоо изгладит память о всех этих победах. Но что не может быть забыто, что будет жить вечно, - это мой Гражданский кодекс». Но мы не можем мыслить Наполеона вне полей сражений, да и сам он, конечно, не мог себя мыслить вне этих полей. Получается некая нерасторжимая двойственность деятельности.

 

Здесь, однако, стоит отметить, что сама по себе военная деятельность изначально так сильно переплетена с деятельностью государственной, что не совсем ясно, можно ли считать эти сферы деятельности  различными, или они составляют все-таки одну область? В древности правитель и вовсе почти что не имел права не быть полководцем (вожак человечьей стаи фигура столь же военная, сколь и административная). Но раз уж есть много генералов, которые так и остались «лишь генералами», и много правителей, которые не обладали военными способностями, мы все же должны полагать эти сферы различными. Органичное же совмещение таланта полководца с талантом государственного управления со временем становится чем-то все более фантастичным.

 

Можно подумать и о другом сравнении: например, сравнить прозу с поэзией. Много ли существует поэтов, которые были бы сильны и в прозе, или прозаиков, которые были бы и сильными поэтами? Скорее немного, но такие личности все же есть. Конечно же Гёте можно справедливо назвать и великим поэтом, и великим писателем. То же можно сказать, например, и о Лермонтове. При этом само сочетание: «писатель и поэт» долгое время являлось самым обыденным, считалось только естественным, что писатель может попробовать свои силы в поэзии, а поэт – в писательстве, хотя совершенно очевидно, что поэзия и проза очень сильно отличаются друг от друга. Однако и поэт, и прозаик – оба «писатели», а  потому, как считалось, можно поэзию и прозу совмещать. И совмещали[2].

 

Также мы знаем и скульпторов, которые были одновременно и художниками, - кем, например, «в первую очередь» назвать Микеланджело? Пожалуй, все-таки скульптором: говорим Микеланджело, вспоминаем статую Давида. Нет, наверное, художником: говорим Микеланджело, вспоминаем роспись свода Сикстинской капеллы. Нет, все же скульптором. Нет, все же художником. Нет, невозможно отделить скульптора Микеланджело от Микеланджело художника. Невозможно оставить поэта Лермонтова целостным, отобрав у него «Героя нашего времени». И здесь, следовательно, может идти речь о нерасторжимой двойственности, обусловленной внутренней родственностью неких сфер деятельности.

 

 

 

Но, если невозможно оставить Лермонтова целостным, отобрав у него прозу, то вполне возможно оставить целостным Микеланджело, отобрав у него поэзию. Да, ведь Микеланджело еще и поэтом был. Более того, он был таким сильным поэтом, что и одной поэзии, вероятно, хватило бы, чтобы  его  имя  осталось в истории. И все же история поэзии обошлась бы без поэта Микеланджело[3], а вот история изобразительных искусств без имени Микеланджело была бы ужасающе неполной. Пример с поэзией Микеланджело особенно нагляден в плане различия, которое мы должны проводить между развитием тех или иных способностей и пробуждением к той или иной деятельности. Без поэзии Микеланджело лишился бы одной из граней своей творческой личности, без живописи Микеланджело был бы не полон, но без  скульптуры Микеланджело попросту нет. Cам Микеланджело, напомню, считал себя именно скульптором в первую очередь, а про живопись говорил: «не моя профессия», то есть он понимал эти нюансы. Поэтом же он, конечно, себя не считал.

 

 

 

Итак, когда речь идет о родственных делах, бывает трудно вычленить одно дело как определяющее. Но и вне этой родственности возможны различные любопытные варианты.  Обращаясь к современности,  я приведу пример с Сергеем Галицким. Кто такой Сергей Галицкий? Предприниматель, основатель розничной сети «Магнит», миллиардер. Это раз. Президент футбольного клуба «Краснодар», это два. Так все-таки раз или два? Кем является Сергей Галицкий в первую очередь? В бизнес-сообществе несомненно скажут: «Он предприниматель, а футбольный клуб, это так – игрушка». В футбольной среде однако, скажут нечто совсем другое: «Сергей Галицкий – это прежде всего президент футбольного клуба «Краснодар». Бизнес же для него – это база, на основе которой можно строить футбольный клуб». А что говорит сам Сергей Николаевич? «Если бы можно было выбирать между бизнесом и футболом, я бы выбрал футбол» - вот что почти дословно он сказал на встрече в Сколково. Но мы должны осторожно отнесись к этим словам, да и сам Галицкий уточняет:

 

 

Прямо по теме Сергей Николаевич высказался! При этом, мы видим, что, с одной стороны, в какой-то жизненный период именно бизнес был всем для Галицкого, с другой стороны мы должны помнить еще и о том, что если его бизнес полностью независим от футбола (он никоим образом не связан с футбольными увлечениями Галицкого), то футбол, напротив, полностью зависим от бизнеса – не будучи предпринимателем, Сергей Галицкий не смог бы стать президентом футбольного клуба и вдобавок построить футбольный стадион и футбольную Академию, которыми уже теперь восхищаются во всем мире.  И стадион, и Академия требуют больших финансовых вложений, причем без надежды их реально окупить. Отсюда вопрос о выборе между бизнесом и футболом оказывается чисто гипотетическим. «Если б возможно, я бы занимался футболом только» (27.28), - так говорит Галицкий, понимая, что это невозможно. И здесь, таким образом, два разных дела все равно увязываются в одно.  

                

 

 

Сократ был странным человеком во многих отношениях. И главная странность с ним состояла вот в чем: что бы он ни делал, все это приобретало философское значение. Впрочем, что ж тут странного, если уж Сократ и есть воплощение философии? Но это так странно – встретить в жизни воплощение философии! Это настолько странно, что кое-кто и до сих пор отказывает Сократу в реальности существования. Правда, такие люди, как правило, отказывают в реальности существования и философии; то есть и в этом случае Сократ и философия оказываются нерасторжимы.

 

Но вернемся к теме: «Последняя странность Сократа». О чем рассуждал Сократ на пороге своей смерти? О смерти. В этом, пожалуй, нет ничего странного, это даже вполне логично. Но, если обратиться к диалогу «Федон», то выяснится, что было еще одно дело, которым он занимался  до начала своих рассуждений о смерти – Сократ сочинял стихи! Это факт настолько поразительный, что… что я предоставляю слово самому Сократу, пусть он сам объяснит эту странность:

 

 

Да тут еще и о сновидениях слова! Правда, о сне тут говорится таким образом, что только запутывает логику настоящих рассуждений, хотя повеление «следовать сну» можно трактовать и следующим образом: «займись таким-то делом и проснешься!» И кого же еще нам считать более бодрствующим, стопроцентнее стопроцентного проснувшимся, если не Сократа! И разве он не с очевидностью пробудился  именно к  философии, да разве и сам он не понимал это лучше, чем кто-либо иной?  И вдруг он берется за стихи… за стихи! Это очень странно, особенно учитывая все сказанное им в разное время о поэтах, а, пожалуй, комплиментарными[5] его слова назвать трудно.

 

Но, как я уже говорил, все, что бы ни сделал Сократ, все это имеет философский смысл. Смысл же его занятий стихотворством я понимаю следующим образом: раз уж и Сократ не устоял перед искушением попробовать себя «в чем-то другом», то и мы никому не откажем в таком праве. Очевидно, это в природе человека – испытывать себя в различных делах, даже если он и был пробужден к одному какому-то делу. Человек сам разберется, что лишнее, а что не лишнее во всех избранных им занятиях. Но ведущим (в тенденции) останется все же какое-то одно. Так и Сократ закончил жизнь именно рассуждением, а не стихотворением.

 

 

Мы должны выделить две противоположно направленные тенденции, относящиеся к развитию человеческой личности: тенденцию целостности и тенденцию специализации. Исторически человек становится все более специализированным, все более -  специалистом. И все же, несмотря на тенденцию к специализации на чем-то одном, все настойчивее проявляющуюся в истории (с момента осознания идеи об эффективности разделения труда), мы видим и другую тенденцию – не замыкаться на чем-то одном. «Человек не может жить только одним в жизни», - эти слова Сергея Галицкого вполне выражают эту тенденцию. Но если не одним – то, многим? Ха… На практике получается, что жить хотя бы и  всего лишь двумя делами невероятно сложно и доступно лишь единицам, настолько большой траты энергии требует и одно какое-то дело, если заниматься им всерьез. В этом смысле концепция «одного дела» становится и благословением, и проклятием. Именно одно дело является (или скорее – должно являться) смыслообразующим, но, как ни ограничивай человека, он хочет выйти за пределы полагаемой границы, и осуществиться более полно, целостно. Но, но, но…

 

Опять-таки в историческом контексте мы видим, как тенденция целостности превращается из естественной тенденции в тенденцию сопротивления при господстве тенденции специализации. Изначально та или иная сфера деятельности и определялась так широко, что в ее рамках человек чувствовал себя вполне вольготно. Тот же философ волен был заниматься одновременно и физикой, и экономикой, и политикой, и логикой, и любой вообще сферой знания. А вот уже Карл Маркс, при всей своей разносторонне развитой натуре, был вынужден сконцентрироваться исключительно на экономике (правда, нерасторжимо связав экономику с политикой), раз уж хотел разобрать экономические вопросы досконально. Его же стремление сделать экономику чем-то ведущим в объяснении истории мира в целом при страстном желании не только объяснить, но и всенепременно изменить изучаемый мир, можно объяснить попыткой сохранить целостность своей личности при явном распаде с одной стороны, изучаемых областей знания, а с другой – еще и распаде личности на человека теории и человека практики. Человеку не хочется считать себя атомом, он хочет быть как минимум молекулой. Но и молекулой он быть не хочет. Человек хочет быть единицей, а не одной сотой от одной тысячной. Но стать единицей возможно лишь сконцентрировавшись на чем-то одном, а что-то одно подразумевает много-много всего другого, что так и остается неохваченным.

 

 

 

Приведу один нагляднейший пример, когда начальная целостность (скорее - двойственность) быстро сменяется непреодолимой специализацией.  На заре развития профессионального спорта спортсмены естественным образом совмещали игру в футбол и игру в хоккей. Вспомним Всеволода Боброва: он не просто играл и в футбол, и в хоккей, но и был капитаном как футбольной (на Олимпийских Играх 1952 года) так и хоккейной сборной СССР (на ОИ 1956 года)! А теперь представьте себе современного профессионального спортсмена, который попытался бы совместить игру в футбол и игру в хоккей! Это в принципе невозможно. Но, как видим, эта невозможность вовсе не доказывает принципиальной невозможности совмещения, но лишь невозможность совмещения при определенном уровне специализации. Тенденция специализации зримо вытесняет тенденцию целостности, замыкаясь на одном в ущерб многому.  Выигрывает ли от этого человек? Я думаю, человек много выигрывает, если находит лазейки из одного в другое, и даже в рамках одного дела остается личностью разносторонней. Данное положение можно сформулировать и по-другому: никакая специализация не освобождает человека от необходимости быть разносторонне развитой личностью.

 

В том, что касается творческих профессий это, в известной степени, подразумевается. В самом деле, как можно ограничить человека сферой «писательства»? Как можно быть писателем, не зная и того и другого, и пятого и десятого, а главное, не зная жизни во всем ее многообразии? Ясно, что никак. Это философ волен выдумывать, что ему в голову придет, а писатель – нет; писатель должен сначала узреть жизнь во всей ее громадно-несущести[6], а потом уже только писать.

 

 

 

Жизнь всегда образует человека как некое целое, испытывая его жизнью в целом; мы же видим какие-то специализированные плоды этого испытания. Даже и в отношении спортсменов это так: мы видим, как легкоатлет перепрыгивает через барьеры, но на самом деле это метафора преодоления жизненных препятствий. А просто перепрыгивать барьеры было бы слишком просто и совсем неинтересно. Но «просто» никогда и не получается, вот в чем все дело. Мы видим танец на сцене, но если танцор не знает жизни, то и танец его ничего не скажет нашему сердцу. Технике танца обучить нетрудно, куда труднее найти танцора, обладающего блестящей техникой, но еще труднее – найти Человека, который только и может стать настоящим Танцором – танцуя саму жизнь! В общем, вернувшись со сцены на беговую дорожку, я скажу так: жизнь прожить - не стометровку пробежать, но, чтобы должным образом пробежать стометровку, надо прожить целую жизнь.

 

 

---