Поэзия

 

АНДРЕЙ  ГОЛОВ  обычно систематизировал свои стихи. То, что было написано в один день, расходилось по разным циклам и темам. Такова авторская воля – публиковать тематическими блоками. Сегодня мы совершим невозможное – соприкоснемся со святая святых поэзии – увидим, сколько стихов и с какими временными промежутками Андрей Голов написал за последний в своей жизни февраль, как он переходил от темы к теме – каждый день и весь этот месяц, что его увлекало и волновало. Впереди оставалось ещё шесть месяцев жизни, болезни, поэзии.

В первый день года Андрей всегда создавал стихотворение, часто – не одно. Это первое стихотворение воспринималось как поэтическое благословение на весь год. Но в последние месяцы жизни стихи писались не каждый день и даже не только из-за болезни, но оттого, что дух просил молитвы и стихи уступали ей место. Поэзия – лишь служанка и проводник души к небесным высям. Её задача – открыть нам высшую форму духовного делания – молитву. К сожалению, я тогда этого не хотела понять. Просила стихов. И стихи рождались – Господи, благослови Вас их постичь. Царство небесное Андрею!

Светлана Герасимова-Голова

 

Преображение Господне. Икона. 15 в. Кирило-Белозёрский музей.

 

 

Тропарь св. Ефрему Cирину

Како дух стяжать мирен,
Предержащих власть чтя?
Батюшка Ефрем Сирин,
Чтущим помози тя.

Высоки твои меры,
Величав твой строй струн –
Даждь нам хоть зерно веры,
Просим: тать, блудник, лгун.

Молимся, поем, плачем,
Поборая их рать –
Только вслед козлам скачем,
А не мудрецу в стать.

Выстроились их рати
Выше и стройней пальм:
Руку протяни, святе,
Заслони щитом псальм,

Чтоб отпряли прочь мымры,
Канув за земной круг,
Прореки свои мимры,
Дабы посветлел дух.

Се – крыла простер Сирин,
Гамаюн вспорхнул прочь...
Батюшка Ефрем Сирин,
Помоги прейти ночь

И, склонив свои главы
В страшный и святой час,
Утре встретить луч славы
Спаса, что тебя спас.
                                              10.II.

 

 

Белые стихи

Как белыми стихами ни бели
Пергаменты и плиты l’histoire –
Избранник дев и шпаг еще не стар,
Коль счастлив он, узнав, что корабли

Из южной обамуренной дали,
Где воздух переливчат, как муар,
В пузатых трюмах привезли семь пар
Красавиц и мабли (или шабли).

Мистерия фаты и флердоранжа
Одним сулит шато и тайны рая,
Другим – камзол из рыбьей шелухи.

А по другую сторону Ла-Манша,
В пургу у кельтов трепет вызывая,
Висят на ветках белые стихи.
                                                         10.II.

 

 

Путь ко спасению

       Не суемудрствовать, не искать аристотелевской
логики в логиях (рекше – реченьях) геронтов –
зело неискусокнижных,
обаче давно надевших нимбы
на испаханные крестьянским трудом головы,
а просто постараться подняться к ним
по осыпающейся тропке на склоне
одного из отрогов святыя горы Афон  
и – веровать, что это –
единственный твой путь ко спасению.

       Это – совсем просто, даже если
ноги тебе искусают до смерти
проворные змейки, притаившиеся в кустах терновника,
взор ослепит восковой череп святого,
представший из расселины в скале,
чтобы явить пример плодов покаяния
в трех локтях от твоих колен,
а ржавая цепь (времен богоспасаемого
и прóклятого правления Палеологов),
за которую ты будешь цепляться клюкой,
отдаст твоему рвенью
одно из своих звеньев
и – благословит тебя молитвенно падать
в бездну скальную куда дольше,
чем поднимался почти по ее склонам
и почти верил, что это и есть
тропа сокровенных старцев.

       И только матовый осьминог
поймает твой крик своими присосками,
расскажет тебе перед вечным сном
что-нибудь минойско-ахейское
и через пару смен протата в Карее
поведает о скончевании твоих дней
учительным старцам откуда-нибудь
из Ватопеда или Ксиропотама,
когда ляжет перед ними в деревянной тарелке
вяленым и нарезанным на полоски
в какой-нибудь из постов.
                                                                 10.II.

 

     

Созвездие божьей коровки

       Божья коровка – летающий
Красно- или чернофигурный килик или тарелка
Для белого и черного хлеба,
Возносится ввысь, словно призрак, тающий,
Как фейерверка пятнистая перестрелка,
Где-нибудь на пороге иного мира и неба.

       Смотри: ее пятнышки, словно ангелофания,
Возникая из ниоткуда, скользят по росе медвяной,
Сочетая и на воскрыльях, и в фасеточном взгляде   
Хитросмысленные астрономические искания
И инстинкт, всякия твари данный
Божией славы ради.

       И за полетом ее зрачками следуют       
Пускай не ромеи и не лукавые греки,
Уставшие от военно-философической перепалки
Перед очередной обреченной победою,
Но тоже вполне человеки –
Ну, хоть бы ханьские хитроглазые хохоталки.

       Ах, как ее крылышки стараются
Зачерпнуть вечность, унося в насекомом теле
Дар Творца и дарвиновы уловки! –
И на тверди небесной загораются
Точки нерукотворного, невиданного доселе
Звездосочетавания – Созвездия Божьей Коровки.
                                                      17.II.

 

Прекрасное

πέρι Βήζαντίον

 

...а я вам говорю, что Византия –
гордостное смирение, застенчивость напоказ,
И несчетные её лаики, спафарии и святые
Суть лишь затянувшийся на тысячу лет парафраз

Всего, что только возможно зачерпнуть крестом и потиром
В нищей гордячке Элладе, в Персии, в Палести-
не, чтобы потом перед целым миром
В свои вивлиофики отрясти и перевести,

И дать отлежаться, и обличить, как ересь,
И сжечь в иконокластских кострах,
И заново открыть, в граниты афонские вперясь,
И – облобызать апостольский след и прах,

Сердцем испив лучи Фаворского света
И – веками стоять в исихастском благом бытии,
Дондеже наидет комета,
Отражая хвостатые пророчествия свои

В смальтах и апсидах храма святыя Софии,
Дабы мнихи оплакали славу имперских побед,
Не подклонивши нимбы и брады седые
Под папский униатско-экуменический бред,

И разошлись по иным киновиям и иконам
(Горнего града взыскующе, дольнего отмета-
юще), осеняя и освящая прощально-долгим поклоном
Попущенные туркам святыни и созерцательные места,

Где можно бывало пребыть в трезвеньи и в духе
Пред солеей святости на стертом пороге времен
И, более не мысля о брюхе,
Строить молитвами неотмирный Византион.
                                                                                 20.II.

 

Ганза

Великолепной Ганзе не к лицу
       Обмахивать своим парчовым стягом
Событий паутину и пыльцу
       И нищете грозить всеобщим благом.

Ей дело – богатеть и набивать
       Мошны, подвалы, закрома и доки,
И кораблей раздувшуюся рать
       Стремить на Запад, холить на Востоке,

И особливо вдоль Европы. Кельт,
       Финн, лях, эст, швед – встречайте эти трюмы!
Ведь главное на свете – гольд и гельд:
       Имущие их вдосталь – не угрюмы,

Но праведны и всем довольны. Соль
       Вдоль христианска постническа края
Способна исполнять любую роль,
       И очищая все, и осоляя.

Напяливай короны, короли,
       Монахи, поборайте жало плоти!
Великолепной Ганзе до земли
       Нет дела: может, вы его найдете?

Она – волна, простертая в века,
       Она – русалка, фея и наяда,
И кроме возлебрежного клочка
       Под склад и храм – ей сей земли не надо.

Путей своих селедочную нить
       Она прервет невдолге и не вскоре,
А хоронить концы и гольд хранить
       Куда надежней по-варяжски – в море.
                                                                    20.II.
     

                         
Бывые алтарники

Пока Лужков размашисто бушует,
Свалив на склад «Колхозницу с рабочим»,
Пусть батюшка Кураев повествует
Об Оригене, Рерихах и прочем,

Не к ночи будь помянутом. Столица
Косметикою новой штукатурки
Подводит храмы, чьи святые лица,
То бишь фасады, не играют в жмурки

С баблом исламо-русских. Подмалёвок
Иконы посвятительной над входом
Бесхитростен, но семинарски ловок,
Ввыспрь воспаряя над полу-народом

И полу-Русью. Эра храмостроя
Забрасывает краны, словно уды
Во Иордан, не брезгуя порою  
Большим мешком апостола Иуды

Искариота. Божия ловитва
Не знает конституций и законов –
И длится, длится детская молитва
До всплеска плоти и игры гормонов.

И бывые алтарники, упрямо
Отталкивая стопочки и блюдца,
Уходят всемером из Божья храма,
Чтоб к старости вдвоем в него вернуться.
                                                                          22.II.

 
Весенние стансы

 

Елеонские маслины

Очень долго стоять на ветру – рисковать простудить
Телеса, государственный миф или римский лабарум
И не думать, что Парки вот-вот оборвут твою нить,
         Ибо в мире все деется недаром,

И безгрешных затмит покаянием óтмытый грех,
И лев рыкаяй днесь не обидит и малую птаху,
И молчальник окажется красноречивее всех,
         Яже в ризах с амвона провещаху.

И молиться – труднее, чем веровать в силу меча,
И прощать – несравненней, чем зло усмиряти секирой,
Посему – возмолись, и да будет слеза горяча
         Пред Христовой поруганной порфирой.

Посему – истопчи сон душевный, бесстудный твой сплин,
И пока еще дышит душа и рука твоя в силе,
Помазуй себя маслицем тех Елеонских маслин,
         Что отжаты во Христовом точиле.

И толпятся зде верные, коих число – паче звезд,
Времена выжигают над Гробом Господним лампады,
И миры осеняет имперский с лабарума Крест,
         И инаго оружия – не надо.   
      

На ветру

(вариация)  

Очень долго стоять на ветру – рисковать простудить
Телеса, государственный миф или римский лабарум
И не думать, что Парки вот-вот оборвут твою нить,
Потому что сошествие Божие было недаром,

Потому что слова омываются только слезой,
Тяготеющей капнуть на плинфы и дольнее лоно,
И алтарь, оплетенный живой виноградной лозой,
Веет на предстоящих дыханьем Сиона, Афона

И горы Елеонской. А ветер есть ветер: ему  
Все равно – овевать ли резные крыла фенгуана
Иль хитоны апостолов, шедших в языческу тьму
Научити языки Христу воспевати: - Осанна!

Только ветру объять Палестинский каньон по плечу
И начать Бытие со словес двоесмысленно-вечных –
И малышка, ладошкой прикрывшая в храме свечу,
Непременно поставит ее Жениху на подсвечник.

 

Иконное исповедание  
 
              
Верлибрические терцины

Плоская лепка складок на бедрах стоящих апостол,
утешение взора – ассист:
еже есть сказуемо – блики Фаворского света,
нить бытия в приснодевственных перстах Богоматери
на апокрифическом изводе Благовещения,
лещадки с лошадками – отрада Флора и Лавра –
и, разумеется, непостижная шапочка на главе
батюшки Спиридония Тримифунтского.

Се – нетварное рукотворствие,
спасение санкирем и темперой,
молитвословие киноварью, киновия лепоты
в лапотном мире плугатарей и рыбников,
чьи старцы отличествуют от святых апостол
лишь тем, что прожили долее оных
и меньше землицы обошли,
но тоже несумнительно видели Христа Бога.

Се – исповедание для философов и простецов,
бабушек, бающих невесть что и о ком,
и глазастых кошек, усевшихся на подоконнике
посреди гераней и прошлогодних верб,
чтобы зачерпнуть ноздрями ладан,
принять одну из коптских дохалкидонских поз
и пренебрежительно – с аналоя своей чистоты –
глянуть через плечо на кудлатого пса за оградой.

И когда эти доски в закопченной олифе,
безмолвно ораторствуя, начинают чин обновления –
с яви словно сползает завеса,
и левкас, аки протоиерей с двумя «отверстиями»,  
являет миру нечто бесхитростно неотмирное,
держа его своими благостными ладонями,
потрескавшимися, словно кожа на дланях мучеников,
еже умучены в Декиево гонение.
                                                                  22.II.