Последний в жизни январь
Андрей Голов (14/10/2024)
АНДРЕЙ ГОЛОВ обычно систематизировал свои стихи. То, что было написано в один день, расходилось по разным циклам и темам. Такова авторская воля – публиковать тематическими блоками. Сегодня мы совершим невозможное – соприкоснемся со святая святых поэзии – увидим, сколько стихов и с какими временными промежутками Андрей Голов написал за последний в своей жизни январь, как он переходил от темы к теме – каждый день и весь этот месяц, что его увлекало и волновало. Впереди оставалось еще семь месяцев жизни, болезни, поэзии.
Первое стихотворение без даты – написано, видимо, 1 января. В первый день года Андрей всегда создавал стихотворение, часто – не одно. Это первое стихотворение воспринималось как поэтическое благословение на весь год. Но в последние месяцы жизни стихи писались не каждый день и даже не только из-за болезни, но оттого, что дух просил молитвы и стихи уступали ей место. Поэзия – лишь служанка и проводник души к небесным высям. Ее задача – открыть нам высшую форму духовного делания – молитву. К сожалению, я тогда этого не хотела понять. Просила стихов. И стихи рождались – Господи, благослови Вас их постичь. Царство небесное Андрею!
Светлана Герасимова-Голова
ИРЛАНДИЯ
(вариации на форму сонета)
Ирландия! У бездны на краю
Фоморы скал стоят, роняя пену,
И в древнем друидическом краю
Геронты расширяют ойкумену
Священной Византии. Копию
Еще не срок сопроводить на сцену
Святой Грааль и предложить ничью
Паписту, набивающему цену
Своей пасхалии, календарю,
Облаткам и священнейшему тлену,
И отрокам, что, скушавши свинью,
Поют грегорианску кантилену.
Господь благословил сей хорос скал
И викингов пока что не наслал
На церкви, либереи и Заветы.
И, переписывая всё подряд,
В скрипториях писцы здесь председят,
Творя Тору по чину Кохелета.
Готт, выпростав звериный свой оскал
Из-под тиар, готовит взмах стилета,
И в Темные века вползает галл,
Иззубрив меч, забыв Господне лето.
Но кельтские кресты еще стоят,
Простерши свет Христов навстречу вере,
И чехарда держав, имен и дат
Не задевает праведника Эйре:
Молчит он, полугрешен, полусвят –
А кнорры-волки уж к нему летят.
ФРАНЦУЗСКИЙ СЮЖЕТ
Французская любовь. Расинов дух
Пропах плохим бордо и купидонами.
Маркиза-крошка мечется меж двух
Философов с финансами и женами,
Один из коих слишком толстобрюх,
Как дедов замок с четырьмя донжонами,
Другой же проигрался просто в пух
И на приданое глядит влюбленными
Очами. В католической тени
Спит монастырь (ну, скажем, Сен-Дени) –
Классицистический римейк Элизия,
И коль у девы вволю ливров есть,
Тем двум аббата можно предпочесть –
Вот слава, вот забава, вот коллизия!
8.I.
АВТОПОРТРЕТ
Всё чаще ус мочу святой водой,
Всё чаще взглядом провожу по святцам,
Явив полуаршинной бородой
Гибрид раввина и старообрядца.
Не будь Россия Русью и – святой,
Я выбрал бы иной предел, признаться –
Но вспорот пентаграммой и луной
Мир, где Христовым нечего бояться.
Ведь где-то там, на берегу времен,
Возносит крест над вечностью Афон –
Свеча, что от прогресса не погасла:
И биржевым выжигам веселей
Не станет оттого, что всё быстрей
В его лампадах выгорает масло.
8.I.
ОНЕГИН ПРАВ
Увы, Онегин прав: тоска, тоска!
История – сакральная морилка.
Но гробовая далека доска
От моего протертого затылка.
Опять настали Темные века;
Мистерия судеб творится пылко –
И в бездне торжествующей греха
Пульсирует пророческая жилка.
А Провиденье вновь Звезду зажгло –
И Рождество, как водится, пришло
И замерло у яслей на пороге:
И новые Адам и Ева вспять
Спешат переступить и растоптать
Совет змеиный: будете как Боги.
8.I.
ОБРАЗ
Мир, в коем мы гордынствуем, смирен,
Как русская холопская ливрея,
Как лязг мечей, как пение сирен
У парусов скитальца Одиссея.
Длинна и протяженна для колен
Поста исповедальная аллея:
Но что ни говори – не всё есть тлен
Средь изб твоих и спутников, Расея.
Се – бабка, улыбаючись навзрыд,
Солому для коровки ворошит,
Как при Владимире Святом бывало
И при Иосифе Ужасном. Вот
Готовый образ в старенький киот -
Да и того, пожалуй, будет мало.
8.I.
НА СВЯТКАХ
Днесь – Праздник, разрешение на вся –
От сливок с бужениной до котлеты.
Днесь, на еловых древесах вися,
Качаются скоромные конфеты.
Прощенья у смирения прося,
Бесчинствуют застольные сюжеты
И видик до поры изъемлет вся-
чески паломнические кассеты.
Христос, родившись в Вифлееме, всех
Простил и искупил за всякий грех,
Имеющий быть сотворен вовеки –
И дети, прободав небесну ось,
Несут в себе все то, что не сбылось
В ветхоадамлем смертном человеке.
8.I.
ПОКОЙ
Мир, пальцы выпростав из рукава
Скафандра, риз, хоккейного доспеха,
Креститься не спешит, едва-едва
Припомнивши апостольское эхо –
И, разменявши Слово на слова,
Творит, что повелит ему утеха
Дохристианска зверска естества –
Скорлупка плоти без души-ореха.
Куда ж пойти, чтоб обрести покой –
Не дольний дом, а келью у Отца,
Последовав обетованью Сына,
Что ждет тебя над бездной неземной,
Божественную скорбь смахнув с Лица –
Истории земной первопричина...
8.I.
СИНИЧКА
Синичка, сохрани тебя Господь
И повсезимственно, и повсеместно
За то, что не спешишь наполнить плоть,
А вмиг скликаешь свой собор поместный
Туда, из ледяного полусна
За трапезу спасительныя требы,
Где есть хоть некакие семена –
Т’бишь ваши седмочисленные хлебы.
О, ты одна не станешь их вкушать,
Зело благоуветливая птица,
Дондеже вся жовтоблакитна рать,
Сиречь собор, на зов твой не слетится.
Ты с ними о благом поговоришь,
Пушистое нахохлив одеянье,
И акт клеванья чинно сотворишь,
Как некое соборное деянье.
Аскетинки, прозябшие до слез,
Лишь старец ваш устав понять сумеет.
Воистину, и среди вас – Христос:
Он вас и пропитает, и согреет.
А воробьям – совсем иная честь;
Им не с крыла евангельские были:
Порхатые – порхатые и есть –
Не зря солдатам гвозди подносили.
8.I.
ФИЛОСОФ
Этот бородатый и лысый
полустарик в развевающемся одеянии
здоровается со многими, не замечает еще больше,
и оборачивается вослед чернокудрым девам
с какой-то особенно печальной улыбкой.
Говорят, он ритор и философ,
и может убедить даже море
следовать за ним по пятам хоть в саму
нубийскую черную пустыню.
Когда-то в самой Александрии
он прогуливался в саду с учениками,
открывая им тайны мирозданья
и умение все истолковывать седмиобразно,
но потом плюнул и на тех и на другие,
продал дом, и книги, и геммы,
и разочаровался во всём под солнцем,
ибо полюбил странную стройную девочку
с глазами, зелеными, как египетское стекло.
А когда она стала гетерой,
дорогой, как галеры из далекого Карфагена,
он больше не пожелал ее видеть
и ушел в пустыню к христианам
и прожил на воде и пресных лепешках
три года, сидя у ног учительных старцев –
но и с ними не смог договориться
об истоках и смысле светил и тварного мира,
и покинул их бескровную киновию,
став одним из тех, кого знающие называют
длинным и спотыкающимся словом – перипатетики.
Говорят, он скоро умрет,
ибо почасту плачет и заметно приволакивает левую
ногу, о которую бьется кожаная сума со свитками –
но об этом, наверное, известно только Тому,
Кому постятся и молятся покинутые им христиане,
и Кто наверняка давно простил гетеру
с глазами, зелеными, как египетское стекло.
9.I.
ВИНО
Вино, налитое в чашу и разбавленное водой
В любой пифагорейской пропорции,
Перетекает в желудок и начинает с тобой
Играть в необратимый обряд адсорбции
Дольних печалей и высокопарных скорбей,
Дабы выдавить их в незримое
Измеренье, к которому карабкается скарабей
И шуты обращаются мистической пантомимою
К захожим богам, усевшимся на алтарь
Математически выверенной Аттики,
Чтоб преподать ей какой-нибудь финикийский букварь
Или египетские геодезические квадратики,
Дабы она, былые святыни свои осмеяв
Велеречивым чином проскомидии,
Приняла Благовестие и Синайский устав,
И вкушала кальмаров, кислицу и мидии
На нестрогом апостольском полупосту,
Дондеже летаху серафимы,
Сохраняя свою языческую монастырскую красоту
Под кокетливо черно-белым куколем великия схимы,
И в уставно-лемаргствующее разрешенье на вся (оно
Поверяется собственною волею)
Вкушала разбавленное водицей Метéор вино
(Как и водится, три отеческих красоули, не более).
9.I.
«РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО»
Икона XV в.
На царственной иконе Рождества
Так величав и мрачен скал прищур.
Иосиф внемлет тщетные слова
От старца в облачении из шкур.
Три знатока созвездий – три волхва –
Проведать о Родившемся спешат.
Над пастухами шелестит листва,
И Ирод до поры не виноват
Во избиении младенцев. Льва,
Тельца, Орла и Ангела смежив,
Младенец спит, и вечности плева,
Им пронзена, дрожит, как сень олив.
В пещере благодатно и тепло
Исполнившему вся благоприятно,
Как следствие неявленной причины –
Но золото ассиста обтекло
Древес и скал изысканные пятна
На талесе простертом Палестины:
Сие – вне воли солнца и планет –
Сияет и горит Нетварный свет,
Что осияет Спаса на Фаворе,
И мир, в гресех своих неутолим,
Торопится простерться перед Ним,
Как перед золотом – хитон лазорев.
А Он почиет кротко, как роса,
Не смеющая отразить и тени –
Но срок придет: Он разомкнет глаза
И содрогнется мир, склонив колени.
9.I.
ÆGYPTIAKA
Господу помолимся: здесь ведь так хорошо
творить поклоны и уставное правило:
на этом камне маливался святый Псой,
а в этой пещерке – богомудрый Пахомий,
посему и доныне тени от их стоп
согревают иззябшее, остужают пылающее.
Богу попущающу, бесу действующу,
зде мусульманские сабли порадели
и многие храмины ограбили и пожгли,
но и то ничто же успеша:
никто из отец не пожелал воспоследовать
стезей припадочного престарелого детолюба –
ни един не совлекся Господа
и все мученическими венцы увязостеся.
Куда ни погляди – всюду развалины:
коптские иерархи, закатавши в ковры мощи
великих православных святых,
почили на лаврах, от души радуясь,
что очередной османский паша
не сделал им обрезание по шею.
Господу помолимся: на едва устоявшей церковке
теплится на солнце лампада креста,
и журавли, со Святой Руси прилетая,
едва не задевают ее крылом.
Kyrie eleison: уставы греческой веры
еще осеняют бывые земли Осириса,
и Тоту с его масонским циркулем
не затмить нимбы фиваидских пустынников:
они все равно светятся наперекор
гламуру католической рекламы.
Посему станем на камень,
до левого плеча именословьем дотянемся
и восславим Господа о всех
подвижниках, просиявших в земле Египетстей
и ныне молящихся за ны.
9.I.
АЛЛЕЯ СФИНКСОВ
В бутылке минеральныя воды
Клубятся и клокочут пузырьки,
Вещая, словно некие планиды,
Что в мистику мерцания звезды
С земли вперяться взором не с руки,
А посему – потребны пирамиды,
Просчитанные с точностью богов,
Которую, как очи ни слепи,
Не превзойдешь, не выверишь вернее,
Чем сладили поклонники скотов
И птиц, постигнувшие тайну π
Или ориентацию аллеи
Крылатых сфинксов, что, сомкнув свой ряд
С мистерий созвездий и орбит,
Чин эзотерики творя не всуе,
У неба на пороге предлежат,
Четверотварствием, вперенным в быт,
Евангельский симвóл прообразуя.
Кто их учил иную благодать
Вбирать над нильской желтою волной,
В папирусовом дремлющей тумане,
И голову по-жречески держать,
Протягивая лапы в мир иной,
И – ждать, егда приидут христиане?
Те явятся чрез дюжину веков,
Нарежут лоз и, помолясь, сплетут
Конфессии, монастыри, корзины,
Затеплив свои нимбы средь песков –
И, как Герасим, не сочтут за труд
Льва возвести до друга от скотины,
И осликов работою занять,
Чтоб не болтались попусту, вослед
Блудливому примеру Апулея.
А дабы мученик не сосчитать,
И улеглась на склон античных лет
Оббитых сфинксов гордая аллея.
11.I.
ПОСТ
...и этот пост Господь помог снести,
А уж касалось – и конца не будет
Его благочестивому пути.
Оно конечно – мудрый вся рассудит
И не осудит. Автор «Филока-
лии» блаженный книгочей Паисий
Дней двадцать пищу не вкушал слегка,
Ничтоже помышляху ни о рисе,
Ни о дарах морския бездны. Плоть
Должна быть в послушании у духа –
Но сколь о воздержанье ни молоть,
У каждого есть враг, зовомый «брюхо».
Пред ним мы все смирение творим,
А посему во время се и оно
Блаженны ратоборствующи с ним
По чистому уставу Типикона.
И все-таки – как долго! Перьевой
Зеленый лук взойдет и выйдет в стрелку –
А мы еще все ждем сороковой
День, что покорно капнет на тарелку
Уставным сочивом (да и его
Ждать до звезды – двенадцатого часа
По византийску счету). Рождество
Христа – Владыки, Господа и Спаса –
Недаром в Вифлееме бяше. Он,
Из воеводств Иудиных преславный,
Недаром Домом Хлеба наречен:
Хоть хлебом, а утешим православный
Преизнемогший стомах. Оле нам,
Духовная забывшим чрева ради!
...Двенадцать бьет! Поклонимся сырам,
Гусям и всей колбасныя говяде!...
11.I.
РУССКАЯ СИЛЛАБИКА
Малоголландчатая лапка крабика
Простерлась на червонный циферблат,
Мистерию суда прообразуя.
Куда ни кинь, а русская силлабика,
Застряв в зубах послепетровских дат,
Искала рифм не тщетно и не всуе.
Ея творцы в монашьих клобуках
Вгоняли в вирши произвол венчáнный,
Нося мундиры робко, как ливреи,
И путались в кудлатых париках,
Расшаркиваясь пред стрелицей Анной,
Что бьет из кантемировой фузеи
Зайчат и горлиц. Пышная Европия
Шотландцев ждет, ямайский глушит ром,
Донашивая тогу классицизма,
А росска муза – как всегда, лишь копия
В непримиримой пре добра со злом,
Пристроенная честно, аки призма,
К смиренну взору, коим питербурхская
На немцев заглядевшаяся знать,
Глядит на сочиненья Феофана
Аль Симеона с Антиохом. Русская
Гистория пиитов величать
Доселе не любила, покаянно
Подстрочники вспевая византийские
И лбом и поясницей чтуще вся,
Елицы от апостол до Паламы,
И все многоглаголанья витийские
По грешному разряду относя,
Как дорогие золотые рамы
На пустоте. О прелестях просодии
Не время да и не с кем рассуждать
До появленья буйного помора –
И петиметры, как автопародии,
Косят в лорнет и, обернувшись вспять,
Изображают виршей аматёра.
13.I.
КАГОР
В приличном кагоре, который мы не допили,
Разыгрывая древлерусскую «Повесть о Горе-злосчастье»,
(Семнадцатый век, а туда же...)
Гораздо больше гностической эзотерической пыли,
Чем аллюзий на чашу для причастья.
Войско стоит, стойко держится крепость,
А винофилы опять под столом как дома
(Руси веселье есть пити...),
Ибо святость вина – самодостаточная нелепость,
Чтоб не сказать: религиозная аксиома.
Бахус-Дионис, кому служат твои вакханки,
В клочья разодрав стоика и аскета
(Феминистки, одно слово...)?
А повсепраздничная мистерия русской пьянки
Прообразует народное благоприятное лето.
И афониты, отстаивая по восемь
Часов сряду на древлей Иаковлевой литургии
(Златоуст и Василий отдыхают),
Едва ли задаются душеполезным вопросом
О бытийном смысле смиренной стопки ракии,
Вкушаемой ими под глоссолалии тирирема
В зябкие эллинистические монастырские зори
(Три утехи: лукум, ракия, кофе...),
Но это – особливая тема,
Мы же, собственно – о вине и особенно – о кагоре,
Чью православную герменевтику я не ведаю,
Вкушая вечную Истину из лжицы
(Пьем из нея вси),
Ибо просто «еще верую и исповедую»
И далее – како иерейскими усты говорится.
13.I.
ИЛЬФ И ПЕТРОВ
Пчелы танцуют в бездне ульев,
Хоть там и не видно ни зги.
Ильф и Петров. «Двенадцать стульев».
Злые и умные враги
Русской идеи. Не трудиться,
Не ломать хребта своего:
Первое дело – поглумиться
И восславить Сына Того,
Каковой не к ночи будь помянут,
А лучше – не помянут совсем.
Русский за столом, русский спьяну:
Какое изобилие тем
Для местечковой злой издевки
Под прикрытьем красных паспортин.
Русский в церкви, русский в поддевке,
Русский скотина-дворянин.
Русский мир – мир крестов и брад лопатой;
А какое изысканное па:
Скорбной достоевской цитатой
Осмеять хапугу-попа,
Вздуть миллионера-гражданина,
Поглазеть на волжскую волну
И турецко-подданного сына
Прокатить на «Антилопе Гну»,
Чтоб он с пролетариатом слукавил
С помощью шахматной доски
И во сне кадык сефардский подставил
Под бритву обритого Ки-
сы Воробьянинова, дабы воскреснуть,
С людоедкой присесть на канапе
И чертой оседлости треснуть
По границам Российския импе-
рии, где истории скрижали
Покрывали высокой славой – и
Божий люд до друга Гришки держали
В подобающе кротком бытии.
23.I.
СОНЕТ
ПРИСКОРБНОКУЛИНАРСТВЕННЫЙ
Сонет про то, как скумбрия и сельдь
В кастрюле вновь октоиху радеют
И сходят за изысканную снедь
Для чтущих православную идею
И русские посты. Ни встать, ни сесть:
Сего не поднесли бы Берендею:
И как ни пересчитывай, их шесть –
Недель, что скорбным стомахом владеют
И усмиряют оный, яко Корм-
чая по-византийски указует,
Аскетски выделяя скудный корм
И питие, достаточные на
Афоне, где монашили не всуе...
О век, о батюшки, о ни хрена
До первыя звезды! У мусульман
Уставщики нашли бы пониманье,
Но им иной талан пощенья дан,
А нам – иной: смиряйся и терпи,
Доколе эзотерику молчанья
Не оборвет голодный вой в степи.
Ну, что же... На обочинах Руси
Житейское отложим попеченье –
Но, Господи, не мимо пронеси
Торт, кекс, конфеты, пряники, печенье!
23.I.
БОЖЬЯ КОРОВКА
О божия коровка! Парафраз
Изысканной чернофигурной чаши
С краснофигурный пиалой, как раз
Такою, как любили кызылбаши.
Се – крапинки, подобье многих глаз,
О коих провещал пророк горчайший,
То бишь Иезекииль. Его рассказ
Перемежим с рассыпчатою кашей –
Само собою – пшенной, не совсем
Просеянной и потому пятнистой,
Как черные вкрапленья светлых тем –
Лети ж и добрый хлеб нам принеси –
Живой, вся окормляющий, душистый,
От века сый на матушке Руси!
23.I.
À MOLIERE
Когда волна друзей отхлынет прочь
И слава затрещит камзольным швом,
Месье Мольер, любите вашу дочь –
Не как отец, а как супруг. Ни в ком
Так не продлится сладостная ночь,
Как в ее плоти коконе родном,
А мемуарны сплетни превозмочь
Помогут шпага верная с костром.
А коль случится непотребный сон –
Воспомните о Лоте, что вином
Упившись, потрудился любострастно.
Утешьтесь сим примером. Правда, он
Захаживал в библейский град Содом
И надо полагать, что не напрасно.
24.I.
ИХТИОПАНЕГИРИК
Ты думаешь: этим пятнистым и голубым
Губастеньким рыбкам все равно,
Как обгрызать галеры и пощипывать дно –
Зарываясь в него или повиснув над ним?
Их много. Их больше, чем леммингов и антилоп
В самый дикий скачок
Популяции. Им не страшен всемирный потоп
И никакой морской или приблудной божок
Хоть из ханьской земли. Смотри, как они стоят
Целые геологические эры, а не века –
И никакой Вестминстерский парад
Ни сравнится с ними в слаженности кивка
И поворота. Пусть падаль ищет тибетский гриф
И гепард в Серенгети крадется, молниеносно-тих –
А у них есть Большой Барьерный риф,
И всё, что океаны к нему подкатят – всё это их.
Они эволюцию по кораллам пройдут вброд
И ночью впустят в зрачки ртутные блики звезды,
Потому что они – древней, и для них человеческий род –
Гордая плесень, замутившая святость воды.
К их плавникам приникали календари,
Эзотерической мудрости иероглифами прося,
А христиане рыбку рисовали на ветхой двери –
И потому осилили вся,
Ибо снеток и тюлька, и дюжина провесных,
И постная сельдь, заплыв в соловецкую муть,
Вялеными носами на поверхности держат их
И от избытка смирения не дают утонуть.
24.I.
ХАНЬ-ДАО
1
Куда ползет эта гусеница?
В китайский ресторан, разумеется,
где можно заказать хоть всю линнееву номенклатуру
под соусом из океана.
2
На нефритовом блюде в двадцать четыре цуня
в длину и шестнадцать – в ширину
мастер фэн-шуй уложил девять креветок
и стебельки бамбука, конечно,
так, чтобы их усики и волокна
совпадали с линиями Дракона и Тигра,
не смыкаясь и не пересекаясь.
3
Тот, кто помнит хоть строфу из Ли Цин-чжао
(все равно – в каком и в чьем переводе),
поймет, почему так громко
безмолвствует старенькая бронзовая курильница,
когда в ней догорают и скручиваются лепестки
хунаньского горного пиона.
4
Разговаривать с чашкой на языке палочек – пошло,
если ноздрями не попросить прощения
у безвозвратно тающего запаха,
утекающего под резную и расписную
изнанку кровли, сквозь которую в самом углу
проросло гинкго, чтоб сморщенным прищуром коры
полюбоваться причудливыми древними
камнями, которые собирал и описывал
церемонный Су Ши. Нерукотворная
красота тем понятней, чем меньше тебе остается
внимать ее терпкой проповеди.
5
Плавники золотых рыбок
размазывают по стеклу какие-то знаки –
и если понаблюдать за ними,
тебе наверняка станет понятнее
смысл иероглифов, забытых
семь династий тому назад –
особенно тех, которые составляли имя любимой
поэта, чье имя тоже давно не читается,
но узнается, как фотоснимок духа.
6
Тот, кому не понаслышке знакомы
острые приступы вечности,
не станет перебирать и подбрасывать
древние бронзовые монеты
с квадратным отверстием посередине,
чтобы по «Ицзину» предугадать
свое уповаемое будущее,
ибо это совершенно бессмысленно,
ибо будущее прошло прежде, чем
подброшенная щепотью монетка
долетела до верхней точки
и пророчески шлепнулась на почти не твою ладонь.
24.I.
СОНЕЧКА МАРМЕЛАДОВА
Пока отец изволит вздор молоть
И, все пропив, лезть под колеса спьяна,
А мачехе угодно уколоть
Страдалицу за пошлые румяна –
Она уходит в ночь и ветер, хоть
Зонт не спасет от знобкого тумана,
И горько повергает в жертву плоть
На алтаре протертого дивана.
И пусть ей вслед свистят городовые
И похотливствует офицерье:
Она несет молитву Богу-Сыну.
О Сонечка, премудрая София!
Господь, прости и сохрани ее,
Как спас и взвел на небо Магдалину...
29.I.
МАРМЕЛАДОВ
белый сонет
Смиренный титулярный Мармеладов –
Презренный раб в очах второй супруги –
Мгновенной смерти даже не сподобясь,
Свой бренный полутруп привез домой –
Бесценной дочке на поминовенье,
Смятенной вдовушке – на поруганье,
Надменной Людвиговне – в озлобленье
И тленной плоти – в горестный покой.
Лечь в гроб на чистый четвертной убийцы,
Речь вечно обвивать вокруг бутылки,
С плеч образ человеческий спустив,
Течь вниз по жизни, каясь и греша...
Меч, а не мир принесший нам Господь
Сечь таковых велит ли в Судный день?
29.I.
РОДЯ
Родион Романович Раскольников
(внешняя гематрия инициалов – триста,
скрытая (Иродион) – двести восемь)
проживает в каморке, редко ложится сытым,
но в Распятого – верует и с готовностью отдает
последний четвертной ассигнациями и мелочью
вдове раздавленного чиновника
и не имеет никакого касательства
к пошлому бонапартизму вкупе с исламом,
не по касательной, а нигилистски прямо
опуская топор на волосенки процентщицы.
Он – не ради наживы, но единственно
ради психологического экзерсиса
(«тварь я дрожащая или право имею»)
и – оказывается именно тварью
и тем паче – дрожащей (озноб, знаете ли),
вздрагивая, когда мать произносит «Родя»
ради памяти и утешения.
Ибо «Родя» – это почти что руда,
сиречь – кровь-руда русского язычества,
кою так легко отворить, словно врата преисподней,
коей так просто замарать подкладку пальто
(это уж вовсе мефистофельские параллели)
и чистые, незапятнанные листки газетной теории,
а отмыться тяжко, разве что –
каленым железом стихов пятидесятого
псалма и покорной сибирской каторгой.
Но ежели не отмыться – как
влачить далее Христовы иго и бремя,
«ибо грех мой – всегда передо мною»,
и хотя возможны (в теории, разумеется)
другие варианты, например – Америка,
что это изменит в судьбе гордеца,
возмечтавшего обтереть пятами душу?
«Погубивший душу спасет ее,
а спасший погубит...» – страшно даже
вспомнить, Кто это сказал. Да и разве
ради Него русский раскол, расколотый череп, расколотая
империя? А как хочется послужить Ему
и отмытарствовать право воззвать к Нему из глубины!..
Но это уже – совсем другая история.
29.I.
Последние публикации:
Ибо поэзия –
(12/03/2024)
Из цикла "Альфа и Омега" –
(14/04/2023)
Сегодня ( Из цикла стихов "КЛИОПИСЬ") –
(11/02/2022)
При слове "Россия". Из цикла «Попытка к бытию» –
(29/09/2021)
Прекрасное. Ода дао. Заметки в форме акафиста –
(02/09/2021)
Еще длится пасхальный канон... –
(02/06/2020)
Стихотворение "Бред памяти" –
(05/08/2015)
Пасха –
(17/04/2015)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
