Пост-Петербург
Кристина Кретова-Даждь (16/01/2018)
сметь ерепениться жить
Зарывшись в пепел твой горящей головой!
Блок
***
прикосновенье к подушке щеку холодит,
мрамор наволочки к лету нелепо пришит,
говорили ничто не забыто никто не забыт,
что скажет на это гостеприимный Аид?
он на царстве упоротый вечно сидит,
плюёт в потолок и ручкой в тетради скрипит
о том, что забвение так хорошо холодит
всё, что горело и всё, что горит.
Седьмая квартира
Нет, в 7-ю квартиру не будем въезжать.
Там в коридоре при выводе враг народа
вскинул голову вдруг как обложенный зверь,
тараня всем телом ринулся на бригаду. (не на свободу!)
Его решимость была упрямой и настолько
отчаянной, что его не скрутили в желтушном,
дробном свете двадцативаттки,
а кровь следом за выстрелом, окропившая стены
выглядела съездом мушек в середине июля.
Вдова без единой слезы смывала в тот день
эти брызги, пятнышки точек, скопления пятен,
а потом уехала далеко, за Челябинск,
детям сказала, что так для Родины лучше,
они не успели проститься с ребятами.
Не разрешила мама, ведь надо время – взять в дорогу
внимательно самое важное.
Во дворе уже знали – дети врага народа.
А в августе дядя Вадя исчез и комнату опечатали.
На это имя ещё приходили какое-то время письма.
Хромоногую Пронкину как прочили, так и взяли за воровство
больничных продуктов, которые вполцены
знакомым и прочим она отдавала.
Точно кто-то из них на машинке с западающей “о”
отпечатал донос о масле, тушёнке и о перловке,
может быть, ей потом показали
на следствии. Хромой след потерялся.
Матрону Петровну, ту, которая в экс-комнатушке прислуги
спала на сундуке в своей грандиозной бордовой шали
по поводу чьих-то хозяев (работала няней?) не взяли,
а вызывали повесткой. Все слышали, плакала и причитала.
День и вечер, и ночь. Наутро собрала узелок, вскипятила чайник
и наказала мальчатам из комнаты за перегородкой отправить в Cаратов
письма Евлaмпию и сестре.
Уехала к ним? В седьмую не возвращалась.
Соседские дети в тот год от пневмонии оба скончались.
Зима была безблагодатной.
Аделаида Давидна, профессорша, некогда младшенькой
ей и семье при горохе-царе
принадлежала всецело в шестнадцатом доме седьмая квартира.
Оказалась шпионкой, столько лет отработав на кафедре
одного высшего учебного заведения!
Важные данные, сплетники говорят, за границу переправляла,
она преподавала студентам знания о мостах
и тоннелях, и совести, с которой нет компромисса.
По этапу ей довелось или раньше погаснуть? Нет смысла
теперь выяснять.
Мама соседских ребят схоронила своего Петра-алкоголика
и после смертей жизни не получалось.
Стала забываться и говорить разные вещи, всё ей казалось,
что не усердно учатся её усопшие дети.
А потом было лето и ещё одно и ещё – новое лето
Прежняя жизнь распалась, тасуясь, вся растрепалась
Война пришла утром, больше чем бедствие.
Прошла ураганом.
Те, кто помнят,
молятся, чтобы не повторялась.
Нет, в седьмую, давай не будем въезжать.
Слишком много концов в себе держит,
годовые кольца этого дома – как змеиные
для наших нервов.
Пусть поживут здесь те, кто покрепче,
выходцы из жарких, степных поселений.
Знаю, их будет дразнить, разве что будет дразнить
Питера слишком близкое, вязкое, плотное, низкое небо.
62-й скорый
Внесонница. Сползает простыня
на седенький перрон вокзала.
Хозяйски грубо шарит пятерня
по глобусу которого так мало.
Внесон. Тугая простыня.
Сплетясь удавом возле шеи,
идёт войной вокруг меня
на небо крошатся траншеи.
Вне сна храпит в себе кирпич,
металл стареет рьяно.
Над головою пробует москвич
не то рояль, не то – фортепиано.
Какая дичь – из тоги простыня,
не саван, ах ты, слава Богу!
Сознание безропотно храня,
сочту овец и невесомые тревоги.
Победа Иванна
Победа Иванна путает «фанту»,
«пуанты»,
факты и доказательства,
ей сто лет как за семьдесят, да и помотало изрядно.
Иногда она сматывает про летчика-американца
c которым говорила достаточно хорошо
на языке любви,
иногда слетает со счётчика
и в бой идут одни старики.
Неделями куксится и молчит
но всё ей простительно,
она достает из сундука
cнимки своих родителей.
И открывает дневник, отцову тетрадь.
Скворцом щебечет Ивановна и
освещается изнутри:
палец шуршит по строкам,
толстая линза как глаз молодой,
как глаз молодой
сверкает,
блестит.
Экскурс
И увидеть во сне, как дорога гранита под землю ведёт,
что ступени тесали какие-то великаны.
Манка снега, белый весёлый помёт,
едешь на брюхе, будешь тараном.
А там под землею из кранов водица течёт
И кассир-билетёр без бабла выдает не талон – колокольчик,
ржавый кафель предбанника, плюс кондишек муссон:
каждой капли паденье – укольчик.
Может, надо бы не звенеть, а идти и смотреть?
Дальше, вглубь, катакомб незнакомых, мемориальных
Ах, Аид, я и не знала, что царство твоё – музейная смерть –
мой звенел колоколец в первом же кафеле зала,
вознося осознание вверх, в надземные исполинские этажи.
Каждый раз, чтобы сметь-ерепениться-жить,
чтобы помнить не дольше чем миг, что это я –
Эвридика.
Шестое чувство
Когда-то надо прощаться, стоять под дождём на вокзале,
помня, что важное что-то забыли и всё-таки не сказали,
себя успокоив, что снова сойдёмся, конечно, сойдёмся в "реале",
мы будем стоять на проспектах, гуляя, светиться как дети
в том мире, где соткано небо из пёстрого света,
мы встретим, конечно же встретим счастливое лето,
а после мы сядем на поезд и руки сплетя – не теряться,
не надо бояться прощаться, бояться о чём-то поклясться.
Есть страх – не уметь возвращаться
в те сны, где играют любимые песни,
в те дни, где мы всё ещё вместе,
в беседы ночные, каких не бывает чудесней.
И
только Хронос
тянет из жилы
соки,
я нашла способ, милый,
вязать одна за другую
строки,
свяжу
башню
за вечность
выше, чем в Вавилоне,
взойти
и увидеть тебя однажды
где-то на позднем склоне.
И
то, что забыли,
перекличка приветов
из горлышка
под напряженьем
хлещет.
Мне не нужно ответа.
И
ни единой вещи.
Волной
прикатило бочку
к той самой точке,
где больше не властна память
я не отправлю тебе ни строчки.
В подземном царстве не пашет почта.
Улица Костюшко
Где любили дом стоит ещё тот,
за кормой выше вытянулись березы,
ходит призраком бело-серый, тот самый кот. Учёный.
И в окошке одном (тоже призрачно) рдеют розы –
сущее всё - живое, бесхитростной красотой, схлопнутое
в плоскость картинки
убранство, тридесятое царство, где любили:
ты – меня, я – тебя, вместе – чёрные диски пластинок.
Остров жёлтого абажура под потолком молчал –
золотым бахромчатым солнцем казался))) И аппарат
старенький, телефонный, соединявший
абсолютные расстояния,
подушка, поглощавшая вокзальные дребезги
расставаний. И эхо Пулково –
ось, тоньше волоса и иглы,
вкруг её планетный мой шарик вращался.
Ещё пройду той малой улкой, недалеко от проспекта,
проскользну тленной молочной пенкой,
жили и думали: «любовь+разлука», а оказалось – лепта.
И – ничего, что бы было нетленным.
На Петроградке
синее молоко сумерек заливает комнату,
я читаю Пабло Неруду в переводах Грушко.
Во вступлении сказано, что Неруде нравились именно его переводы,
но я всё равно тоскую по языку на котором никогда
не заговорю,
сил не достанет – выплыть из океана русского,
тону,
люблю.
Cон Анны
Cпустя 100 лет декаданса
(Перифраз одного стихотворения)
Тюльпан у тебя в петлице.
Ахматова
1.
Мне снился красный тюльпан,
тюльпан у тебя в петлице.
Дулом иссиня-чёрный, холодный наган
прижимался любовно к ключице,
запах кожи снился ещё. Плащ
был совсем будто новым.
И вроде мерещился крик, мерещился плач –
в тёмном снегу, осыпанном хвоей сосновой.
Вот оно, мрачное торжество,
камень, завещанный мне надгробный,
десять лет миновалось как час:
синематографа волшебство
и вот на арене пер-р-рона питерский скорый
особый.
2.
Что-то смял неприметно сценограф,
управитель упрямый мартовских снов,
кабинетный портрет сделал старый фотограф,
патефон зашипел про любовь.
Я спиной поняла, это ты подошёл
и ещё сквознячком колыхнуло портьеру
ты глаза не отвёл, не отвёл, не отвёл
едва лишь барьер пришёлся к барьеру.
.....................................................................
ветра усилен стократный рёв
в лабиринтах домов на Галерной.
Ход оголтел, лихорадочно-дик.
Не поверишь – была тебе верной!
Промолчать, по-библейски застыть.
Сцепила тот бег – за кровь и за слово,
так буксует пустот великолепная рать,
жар безмолвия – белое олово,
льющей нежности на кисельныя берега.
3.
Всё длилось и длилось, и длилось –
мизансценa в беззвучном кино,
клеток тысячи оплодотворилось,
самоубийц хор вышел в окно.
Маятник метрономил, себе помогая
казалось, нет силы морок прервать.
Не успеваю... мямлила: “как я скучаю”
но видение кинулось ускользать.
Напоследок разочарованно улыбнулся,
безлично, будто и незнаком,
повернул и пошёл от меня.
Воскресла невеста наутро из комы,
очнулась в рубахе нового дня.
***
было время, что море – едва по колено,
ветер в лицо и лёгких идей правда,
мне хотелось сбежать в Картахену,
а дело не дошло и до Ленинграда!
вот бежит сезон за сезоном,
ускоряется юла голубая,
для судьбищи есть особый резон,
никакой другой я не знаю,
станут весны ещё мимолетней,
на стекле жемчуга от капели
и дома растут там, где вётлы
на ветру нам секреты скрипели,
я бегу на лету посмеиваясь и плача,
дома своего как гнезда – не свила я
не кукушкина это задача –
мне сказала одна святая,
бежала из детства без сожалений,
а теперь осколки жалею,
сколько пыла и откровений
в целое ни за что не склеить,
не видать в ночи огней Картахены,
нет на карте ни единого Ленинграда
на моей войне не случалось пленных,
победителей не брала награда.
Пост-Петербург
Пост-Петербург – родное пространство,
для тех, кто любит один.
Можешь общаться с кем желаешь из призраков,
оставаясь блажен, как Ходжа Насреддин.
Подглядеть как заплачет мрамор.
Ржой обрастёт металл.
Как неба желает упрямый ангел,
что на столбе на Дворцовой встал.
Тайное развернётся явным,
в постпетербужье едва
на моторе сердца последнем
пригнал.
Солнце
Словно солнце мы похоронили в нём
Мандельштам
…значит, думаю о тебе, сны выдают с головой:
за углом поджидает целая вечность,
наги прозрачные тени под аркой на Малой Морской,
солнцем зимы волосы залиты, груди и плечи.
А твоё отраженье мной гудит
с этих пор яд новолунья воспринимается голубоватым.
Бессоница вызывает полночный мотор:
валять дурака по Арбатам.
До утра упиваясь Москвой,
словно четки, вертя стихотворенье:
«солнце некогда похоронили... там, конечно, мы сойдемся вновь…»
Нет дороги тем, которые любили, к тем кто расхищали
и забыли, выпустили кровь.
... В тёпленьких романах так бывает, их всё пишут, знаешь,
видно, где-то прок. Мантра – «всё со мной
нормально». Я живу. И ты, надеюсь, смог.
***
Вслух скажем: «дескать, там в 17-м году
дни были суетны, неумно торопливы,
Нева как морем-с хлюпала заливом
и с хрустом замерзала на ходу.
Свидетели – дома, чьи челюсти с проломанной лепниной,
поcкрипывая шамкают и наши, и чужие имена,
отдавшие не раз своё тепло сполна,
когда замазали, застроили, разрушили камины.
А мы опять идём, как будто гонят конвоиры
Бродить по островам, по перекресткам Атлантиды.
(На портиках всё так же смотрят в горизонт кариатиды)
Как старый дом родной одну мы навестим могилу.
Corpus delicti
А нам так хотелось смотреть на экран
Башлачев
мы могли бы жить на малой садовой,
в чайной гуще людской
разбегаются крысоловы
буржуазный не cмущая покой
мы могли бы с тобой,
ах, сколько всего мы могли бы с тобой
постоялец на Масловке – я
ты – Московским живёшь.
Разве дело – любить? Дело – страшное,
шитая к коже дешёвая брошь.
Но ты был хорош,
божечки, как был хорош.
Свод сorpus delicti, это я знаю, описан
увечным железным петитом садовым!
Ноги над полом дощатым порхают,
руки ваяют – гляди, герой удалой
в обнимку с дамой бубновой, парный портрет
на беспечной малой садовой.
***
Нет, не уточняла когда
приеду, примерная, снова приеду.
Лето: сныть, полынь, бересклет, лебеда, зима: холода.
Авось, что в четверг или среду.
Инкогнито: город, голод и я,
ощерим улыбки зверей перед встречей.
Ветер моря, с которым под руку заходит заря
рассудит, загладит, залечит.
Питер в августе
Там человек сгорел
Фет
яблоки летят как звезды
среди полной тишины
если что-то ещё сделать можно
милый боженька пожалуйста спаси
скоро нам опять бояться троек
переменой коридорами ходить
плод познания – весь горечь
не переварить
я листаю старую тетрадку
там полно чужих стихов
иногда окно смотрю украдкой
ходит между яблонями Гумилёв
Чёрная речка
кубатура судьбы ложится в сюжет,
каждой строкой чиня трагифарс,
фотографический целуя анфас
любой из себя представляет клише,
зная загодя всю подноготную
наготу, ею бравируя напролом,
живи на свете, если не в лом,
как и положено – всяк на своём
поэту повод найдётся стоящий
предъявлять раскрытую грудь,
взялся – скажи что-нибудь
или проваливай сволочью
сколько шансов вменить себе
человечьей чести нетесный дар
выше стоит, как выше дома – пожар
если дом этот на земле!
Земля, взявшая в кандалы –
мать, жена и тяжёлый хлеб
на какое из самых далёких неб
на экспрессе поедем мы?
Парнас
Виктору Качалину
And thou art distant in humanity
Keats
Keats
...у поэта заказчик – Бог
от того поэту легко
может, он изменить что-то мог,
время покуда макушку не напекло.
А страха поэта нет.
Был бы страх – была б всему голова.
Не головою даётся сонет,
отливает пулей Слово-в-слова.
Не сердце кропит белоту листа,
тем более не душой.
Поэтом – морзянкой стучит
над Парнасом Бог –
тобой.
Удельная
Плыли Невой и вот перестали плыть.
Были с тобой, но перестали быть.
Всякий раз, откручивая назад
не находили ошибок блат.
Но – выкупали заклад.
Если копнуть, остались почти что те ж.
(За прозрачной стеной сквера листва.)
Лицом по-прежнему свеж,
а умом – два вершка от горшка.
Косоворота кожа и конский хвост – твой головной
убор. Убедительный, как ковбой,
и зимой, и летом – готов на костёр, едва гром
полыхнёт над тобой.
Утишая дыханием замедленным свой мотор.
Ах, рыболов без сети, брат, вышедший из игры,
убежденный в том, что не ты неправ!
Если взял и ещё берешь у судьбы взаймы,
храбрый, готовь, что вернёшь сто крат.
И вот она заводь, жёлтая толщь воды.
Запах на рынке ладожских пресных рыб.
Сам себе оператор, режиссёр и поводырь,
идёшь, из кармана в карман перекинув стыд.
А всё менялось – не тот мир, и мы ни разу не те.
Немного усвоили и потеряли, как в анекдоте, запал.
От кошмара беззвучно просыпаемся в темноте
и вдыхаем кожи чужой сандал.
Последние публикации:
Простые вещи –
(11/05/2017)
Записки_натуралистки –
(02/12/2016)
Коммуналка сердца –
(10/05/2016)
Голоса –
(11/01/2016)
Акуа. Мысль о тебе. –
(16/09/2015)
Детское и взрослое –
(15/12/2014)
Одеш вересня –
(25/10/2013)
Иван-чай –
(16/10/2012)
Отрицательное время –
(23/04/2012)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
