Поэзия

 

 

 

 

 

 

 

 

В коммуналке сердца поздний вечер,

слышно как поёт весенняя трава 

даже зная, что тебя уже не встречу

я готовлю, что тебе сказать 

я ворочаю слова на бесконечной пашне

пласт идёт на пласт под плугом языка.

Беспощаден из "сегодня" день вчерашний

Ставлю чайник,

полнится забвения река.

В кухне сердца дефицитно место:

жар ­– и ремесло и кислород, 

быть живым до одури прелестно.

Промолчу. Ты слушай, как гудит

кровепровод. 

 

 

 

 

 

автор хочет нам сказать

автор подра-зуме-вает

демонстрирует, транслирует, страдает

и почти что умирает

и зевая, хочет спать,

автор cочно намекает

и заимствует у Пэ –

это ясно обнажает

веский критик Тэ

дело длится бесконечно,

даже смерть не разлучит,

а читатель ёжит плечи,

ножкой нервною сучит

потому что он, читатель,

почитать хотел о том,

как ужасный злопыхатель

пулю-дуру кушал лбом

и post mortem как берёзы

зеленели над холмом

и как он – блатной, лихой, тверёзый

в середине девяностых

лез к Жульетте на балкон.

 

 

 

 

 

Ещё до соловьев спокойны очень

застенчивые прованс-ночи. 

Весь горизонт рябит гребёнкой леса,

возможно, где-то здесь

усоп в канаве молодой повеса, 

тот самый, чей язык в любом чаду 

фигурно выплетает на ходу 

есенинские кружева. 

И ценит словеса толпа

и замолкают, ё-моё,

поэзия оправдывает бытиё!

 

 

 

 

 

Жил-да-был на свете клещик.

Глупый северный помещик.  

Завидущий, жадный, злой, 

с огромадной головой. 

 

Зиму спал, весну не ел,

стать он сталиным хотел 

и считал, что ум его 

приспособлен. Для того. 

 

"Мне не надобно учиться,

я – ведущий кровопийца, 

буду есть и буду пить,

и в бессмертии царить.

 

Лес мне мал, его покину,

оседлав прохожую людину 

я на ней поеду в Кремль 

для великих жутких дел".

 

Только клещик зря старался,

до Москвы он не добрался.

Был стреножен клещ-подлец.

Всем амбициям – звездец.

 

 

 

 

 

Маленький Гагарин юркнул в небо 
Лакомой эмалью небная кора блестит
Над деревней вьётся тёплый запах хлеба 
И кукушка с дятлом по-лесному говорит 
Ведь не жизнь – стихийное течение событий!
Вот кто с временем всегда на "ты"
Шмель, мохнатый русский витязь
И подснежник, скромный служка у весны.

 

 

 

 

 

Смущаешься, сгущаешься из воздуха –

и тут же снова на фотоны

живёт тебя земля без позы и без роздыха

поёт в саду твоём барочные пионы

они под взглядом мысленным цветут

и светятся, намного перламутровей и ярче

и дом стоит всё там же, где его

твой дед сто лет тому поставил.

А на Жд в трубе безногий трубадур

без фальшака даёт припев с  куплетом

Трежоль. Баянистый сумбур с лихвой

о том, что где-то ждут,

и что девчонка летом

глядит, как в толщу вод в стиха зелёный пруд…

Святого местночтимого внучь рыжая,  лихая

сама ни капли не святая,

чутьём одним минующая зла.

 

 

              

 

 

Мир. В нём совсем как обычно:

день как полоска, ночь как деленье,

сентиментальная струйка,

монтажная склейка.

На провода стайка нотной записью села

...привычно

Иероглиф зимы.

Смежная жизнь, снежный пустырь.  Воскресенье.

Одинокая русская жизнь.

Я немею от удивленья.

 

 

 

 

 

Врачи придут, потребуют любви

На кончике у языка дрожит пошлейший анекдот.

И вирусу засевшему в твоей крови

Как яду быстрому до сей поры

ещё не найден антидот.

Они придут, они ­– врачи.

 

В их сторону ты лучше даже не смотри.

Халатов белый цвет – сорвавшийся дискант.

Боль в рафинированном виде изнутри

наружу хлещет, рвётся, жмёт – задушенный фонтан

Они почти что здесь, дурацкие рвачи.

 

История болезни слиплась в целый том.

И дело пахнет детективом.

И сколько сора не мети: мы всё равны, мы все умрём

Мы станем датами и книгами, магическим речитативом.

В приемнике останутся врачи.

 

А участь их – листки и ампулы.

таблетки есть облатки: причащенье от безверья

Сожми в руках своих и честь, и совесть, и талант.

Врачи не душу лечат, а страдающую тушку зверя

Лечи-лечи, врачок, мети. 

 

Как вспыхнувший и бесконечный блиц

залип ледащий в оперблоках ноября мертвецкий свет,

но сердца скрип по-тихому пророс:

Что значимо, любить и вопреки и не смотря?

В фаянсе рта залёг вопрос.

 

Мечи сюда мой добрый врач свой новый шприц.

 

 

 

 

 

Еще один день как сегодня и я забуду тебя,

еще один день как сегодня и я разрешу себе

такие вещи от которых вздрогнет земля хроника лет

люстры качнутся на потолках за МКАДом

заголосят кликухи больных газет

я чувствую руки, обе твоих руки у меня во рту

для дыхания не остается места c твоими руками

но сказочным образом рот раскрывается больше

и вот внутри рта уже целый город,

он покрыт по самые крыши венками

латексные блики смотрятся идеально

латексные мечты безупречны – нет ни трагедий, ни трещин

звуки, которые внутри головы – это песни

песни, которые совершенно нормальны

для весёлых мужчин и женщин

ещё один день как сегодня и брошу

цветы, беленькие цветы на прощанье брошу тебе под ноги

лепестки полетят, запах эфира, радио-строки

видеокомпромат ни больше ни меньше...

все мы немного звери, знаешь, я вот почти что лошадь.  ­­­

 

 

 

 

 

Мир в котором не спрашивают

Ни-че-го,

а начинают с пустого, со своего листа

покуда тело изнашивают

ходят туда-сюда.

Мир в котором сквашивают

характеры и дела

бездарен, но дети его раскрашивают,

cтихотворы описывают до тла

раз за разом,

и что это значит?

Снова будет Данко безбашенный

или как там иначе

имярека звать.

Будет весело-весело, радостно будет и страшно,

будет празднично умирать.

 

 

 

 

 

                 Марии Александровне Мейн

 

Материнское море требует жертв!

Под поверхностью красоты лепится ужас

Клавиш костяшки, их звуков ритмичный нерв

Заполнит до края ёмкости кружек

Всё съедает туман,  заливают вода и свет

Палуба опустела и нет никаких постояльцев

Зеркало помнит как ты поправляешь берет,

Музыкальную худобу твоих ангельских пальцев.

Может, ты – щепка, наивно вперённая в борт

Вот идёт волна за волной, отделяют щепку от борта.

Абрис эмалевых век, тонкой линией – рот

и биенье слепое в будуаре аорты.

Cе – праматерия, праокеан, толща, тьма,

тесто морское для будущей жизни

материнское море,  добиблейская мать

соком брызни

на завязь, на ветвь, на чахлую плеть

плод едва начат, а всем существом ищет света

Материнское море требует смерть.

Зарубок на косяке за минувшее лето.

 

 

 

***

Первой 

Золотая пуговка Венеры

Вспыхнет на пальтишке неба