Прощай, изящная словесность!
Сергей Смирнов (25/06/2024)
Меньше, чем…
Поэт в России меньше, чем сантехник,
мизернее среди ничтожных сих.
Укрывшись простыни летучей тенью,
он шепчет по ночам нескладный стих.
По дому колобродит, как лунатик,
шуршит бумагой, точит карандаш,
то завернёт нелепость в пёстрый фантик,
то просвистит мазурку и чардаш.
Он просидит под лампой до рассвета,
промаявшись подобной ерундой,
пока, осуществляя право вето,
его не ушибёт сковородой
седой Ярило с бородой в капусте
и светлым ликом Пушкина в лучах…
А там и вдохновенье отпустит,
и свет зачахнет в выспренних очах.
Прощай, изящная словесность!
Прости-прощай, изящная словесность,
прости-прощай и впредь не обещай
поклонниц, гонорары и известность
и кучу премий на серьёзных щах.
Прости-прощай, мы это проходили,
мы это проходили и прошли –
не на Монмартре, не на Пикадилли –
и разошлись, как в море корабли.
Мы словеса плели пенькой в канаты,
мы ими конопатили борта,
высоких хитромудростей фанаты
с изысканными фразами у рта.
Мы со словами шли на бой, на праздник,
но ими поперхнулись на ветру,
и ветер, попрошайка и проказник,
унёс их прочь в бездонную дыру.
И лодка на речной мели песчаной
до полного распада догнила,
и повести на свете нет печальней –
такие, брат, у нас теперь дела.
Словесность, не сочти сей факт ужасным,
достойным треволнений и суда:
да, ты уже не будешь столь изящной,
словесностью оставшись навсегда.
Дела столичные и провинциальные
Бывал в столице и тем повысил её вместимость,
разок в полгода к ней на свидание приезжал,
а мне впаяли формулировку «несовместимость».
Какая жалость! Я эту жалость сожрал с ножа.
Мы в годы оны, как чемпионы всего Союза,
стран сопредельных, небеспредельных и СНГ
в неё съезжались блеснуть талантом, потешить музу,
урвать местечко при эмпиреях и пироге.
Кто там остался и закрепился, и кинул якорь,
всем тем желаю семь футов снизу и сверху сто,
а я в провинции пребываю, да разно-всяко
питаюсь манной и обываю сверчков шесток.
Нет, не жестока со мной фортуна, сиречь натура.
Что мне столица? Что я столице? Ничто, никак!
А на досуге я занимаюсь литературой,
как занимался лягушкой скользкой Иван-дурак.
Жили-были
Мы жили за мкадом,
мы жили под катом,
под скатертью белой,
под красным сукном.
Кормили нас мёдом
и мазали йодом,
а мы наблюдали
пейзаж за окном.
Мы жили у моря,
не ведая горя
под небом великим
на малой земле,
порою летали
на птицах из стали,
но чаще на ступе
и на помеле.
Мы жили и были,
лепили из пыли
воздушные замки,
сады на песке,
а живших и бывших,
надежды забывших,
всегда провожали
в слезах и тоске.
Но, как в старой сказке,
завязке – развязку,
мечтаньям – пределы
и делу – конец.
А в комнатах наших
сидят бумбараши,
и девочек наших
ведут под венец.
Меж вестом и остом
Дядюшке Ральфу вредны феврали,
русские зимы и русские вёрсты.
Вон сколько снега ветра намели
меж полюсами, меж вестом и остом.
Джинсами «Райфл» кичится, чудак,
кутает душу свою в полушубок.
Сердце сбоит и стучится не в такт.
Дядюшке Ральфу уже не до шуток.
Вон сколько снега от моря до гор,
наст и сугробы меж вестом и остом.
Только бескрайний белёсый простор,
только высокие страшные звёзды.
Этот февраль не постигнешь умом,
этот простор не измеришь аршином.
Тучи кочуют за синь окоём
и застревают на льдистых вершинах.
Во поле выйдет встревоженный Ральф,
бросит слова и вопросы на ветер.
Бодрый морозец крепчает с утра,
ветер гуляет пешком по планете.
Кто же ответит ему на вопрос,
если не станет он праздновать труса?
Хрустнет под валенком хрупкий торос.
Спросит он: «Kak eto budet po-russki?»
Гроза неведомого года
Гроза, как гюрза,
наползла и ужалила,
вонзила в поля
огневые клыки.
Земля покачнулась,
ослепшая, шалая,
и сдвинула влево
повязку реки.
Небесная битва
просторы наполнила,
и в правде предельной
не сыщешь вранья.
С полудня ползут
печенеги и половцы,
влекут за собою
рваньё воронья.
Нам древние свитки
открыто поведают,
как горе размыкать,
кручину избыть:
копьё преломить
о щиты половецкие
и синего Дона
шеломом испить.
Поля по весне
мотыльковы и ситцевы,
над ними плывут
в отголосках веков
то плач Ярославны,
летящий зегзицею,
то Игорев ропот
в плену у врагов.
Доктор вешних наук
Жучок был такой маленький,
что, упав на раскрытую книгу,
потерялся в буквах.
Павел Крусанов
Жук, упав на страницу, легко затерялся меж букв,
там, где кончилась строчка, пророс прежде времени бук,
а весной на его молодых изумрудных ветвях
распевал развесёлые песни без устали птах.
Я под буком сидел и на певчего птаха глядел,
не имея ни планов насущных, ни суетных дел,
и казался мне в дрёме упавший меж буквами жук
академиком рощи и доктором вешних наук.
Газель в кавычках и без
Пассажиры «Газели»
на пейзаж не глазели:
кто уткнулся в газету,
кто упёрся в смартфон.
За окном проплывали
кипарисы и ели –
для начала недели
замечательный фон.
Становилось всё жарче,
солнце плавилось в корчах
в белом небе под Керчью
или много южней.
По воде, как по тверди
между жизнью и смертью
мы стремились к победе,
мы мечтали о ней.
Мчались мы на сафари
под тамтамы, фанфары,
и коверкали фары
иллюзорную гладь.
(Не ходили бы дети
в страны чёрные эти
по былому запрету
по саванне гулять!)
Там оравы и орды,
там гиены, гепарды –
не помогут газели
ни кордон, ни патруль.
…А потом откопают
только рожки да ножки,
только драные шины
и оплавленный руль.
Снежный сон под Копенгагеном
Снег засыпает – спокойных снов!
Готова впрок облаков перина.
Снег засыпает без лишних слов
и трубочиста, и балерину.
Зиме на плечи накинув шаль –
какая малость, какая шалость –
за Новым годом спешит февраль.
Всё завертелось и всё смешалось…
Седого норда обычай крут:
когда во льду небеса и недра,
расскажут вам, не сочтя за труд,
о королеве, о Кае с Гердой.
Ещё немного, ещё чуть-чуть –
и запоют за бугром крестьяне,
на тракторах обновляя путь,
о нём – о Гансе, о Христиане.
Ассоциации
Пудель, пудинг, внезапно – «Пудис»
(это группа из ГДР).
Что ж ты, память, мозги мне пудришь,
рассылаешь своих химер?
А ведь было! Полёт Икара,
путешествие в центр Земли,
то ли карма, а то ли кара,
то ли жемчуг в морской дали.
Да, играла лонг-плей пластинка,
приснопамятный диск-гигант,
я её непременно кину,
словно жемчуг, к твоим ногам.
И пойдёшь ты по чёрным дискам,
и окатит тебя тоска…
Это вам не смартфоны тискать,
светлой памяти в них искать.
Последний ангел на селе
В моём рояле проросли кусты,
образовались реки и мосты,
по струнам побежали поезда,
по клавишам закапала вода,
и на одном единственном крыле
взлетел последний ангел на селе –
рояль, замаскированный в кустах,
поведал мне о тайных тех местах.
От уст до устья
Лети, как пух от Божьих уст,
куда-нибудь до устья Луги,
где на учёте каждый куст
и на балансе каждый флюгер.
А там устойчивый норд-вест,
ядрёный шквал идёт за шквалом,
и принесут благую весть
ветра балтийские едва ли.
В ультрамариновую стынь
кричи: «O tempora, o mores!»,
учи постылую латынь,
живи в провинции у моря.
Сливай балласт, готовь трюма,
давай угля стране и миру,
и, чтобы не сойти с ума,
лелей классическую лиру.
Имаго
Тебе ещё сто лет марать бумагу,
чтобы почуять крылья за спиной,
чтобы достигнуть стадии имаго,
а посему живи, твори, не ной;
ступай на полный кошт к имажинистам,
с Есениным выдумывай Дункан,
селись под сенью муз, влюбись, женись там,
наполни всклень амброзией стакан;
твори стократ заветный образ-имидж
и населяй твореньями миры,
дай каждой твари собственное имя,
живи – умри – воскресни до зари;
с надеждой переслушивай «Imagine»,
срисовывай узоры с потолка –
и отыщи страниц блокнотных между
засохшего ночного мотылька.
Ледяное-лубяное
Петербург ледяной,
лубяная Москва
позабылись почти
и не снятся ночами.
Что осталось от них?
Только лица, слова,
пара добрых друзей
и вся жизнь за плечами.
Как гулял я, юнец,
по чужим площадям,
воздавая сполна
и любви, и печали!
Ничего не тая,
что потомкам отдам?
Пару добрых затей
и судьбу за плечами.
Отзвенели давно
золотые деньки,
растревожили сердце,
бесследно промчались.
Что увижу вдали
из-под правой руки?
Пару добрых идей
и весь мир за плечами.
Падение и взлёт
Памяти Веры Бурдиной
Где птица падала к земле,
не в силах спорить с притяженьем,
частицы воздуха во мгле
рождали встречное движенье.
Её ловили облака,
ветра качали в колыбели,
потом держали на руках
и песни ласковые пели.
И ложе, мягкое, как пух,
стелили шёлковые травы,
чтоб завершила бренный путь
на самом дне земной державы.
За то, что был высок полёт,
за то, что дух был чист и крепок,
её однажды позовёт
в обратный путь седьмое небо.
Последние публикации:
Хождение за три лужи –
(13/02/2024)
На инфернальном сквозняке –
(15/06/2015)
Три короба –
(16/06/2014)
Поэты, ангелы и алкоголики –
(11/06/2013)
Мёд мироздания –
(21/05/2012)
Вечный post –
(28/06/2011)
Времечко оно –
(25/08/2009)
Следы на снегу –
(22/06/2008)
Стихотворения –
(06/02/2006)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
