Русь изначальная
Светлана Леонтьева (05/07/2024)
Илья Глазунов "Вечная Россия" (1988)
***
Всё, что было с моей страной,
пусть нещадной, любимой, солдатской,
тоже самое было со мной.
Остаёмся!
И мне оставаться!
Я – не цаца, скорее я – Чацкий.
Судьи кто? На себя посмотрите!
«В развороченном бурей быте»
гибла родина – я с нею, братцы!
Власть? Да Бог с ней. Она – интеллект
тот, искусственный. Спорит с искусством
только тот, у кого ума нет.
Помяните меня с добрым чувством
православную, из Фотинь.
Возрождалась страна моя! Ножки
её птичьи из Берегинь,
её небо – безумная синь,
тело тоненькое выхлестал дождик.
Всех, кто тоже горел, гибнул кто,
разбивался, тонул, как я, так же,
сё – не сердце, а есмь – решето…
Мне к плечу всей страны бы прижаться!
И стоять посреди всех полей,
и стоять посреди городов всех,
под ракетами разных мастей
(ты отбей, ПВО-шка, отбей),
кто с мечом к нам, того мечом скосим!
Вот иду я – простоволосой,
мои волосы – цвет твой! В косе
твои ленты, ромахи, берёзы,
твои реки – Ока, Енисей!
Во мне русская – сквозь – доброта!
И ордынская, скифская злоба!
На,
стреляй мной,
коль я – гопота,
простота, баб-яга и худоба!
Лишь одно я прошу: не забудь
мои плечи тугие,
взгляд робкий,
мою – ровно семёрочку – грудь,
твою верную нижегородку!
***
Я горячая. Лоб и щека, вся горячая.
Ибо Фениксом прошлого свой пепел помню.
И мне родина – мать, а не злобная мачеха.
Мы не сборище небыли, мифов и хтони.
По-другому про родину думать нам надо.
Ни о том, сколько выслать-прислать шоколада,
ни о том, сколько прибыли, злата и пыли,
а о том, кто мы есть? Сами что заслужили?
Я люблю и страну, и своё государство,
но не так: лишь страну, государство не очень.
Я люблю её смертно, безудержно, классно,
потому ей бессмертье вовеки пророчу!
А иначе зачем я? И жизнь моя тоже?
Моя бедная, детская жизнь по-над сводом.
Я люблю её так, словно вовсе без кожи,
за неё живота мне не жалко. Живот мой
впалый! Рёбер не жалко! Но только не в спину,
если пуля, осколок, стрела или мина.
Я за воинов-братьев болею в окопах!
Но не страшно быть ныне нам крепостью Брестской,
коль за нами Москва из той самой советской,
из тинейджеровской, из Иван-Калитовой,
из Петровой, царёвой эпохи свинцовой.
Просто я не люблю, когда в спину, в затылок…
Чтобы кнопкой последней всех нас пригвоздило.
Как просила тебя!
Да и все мы просили:
не сходи ты с ума. Меч клади ассасинов.
За отцов. За прадедов. За мамок. За пращуров!
Восхожу. С сыновьями, коль живородящая!
Один в поле не воин. Один – да, не воин.
А одна, коль страна,
победит больше вдвое!
***
Когда начала собирать стихи для «Z- поэзии»,
поняла: труд напрасный. Не насобираю
не потому, что нет, а ничего не грезит,
это, как труп везти в машине, а он близко к раю.
Война – это трупы, трупы, трупы,
как сказала одна женщина – лет на пол-литра –
в моего Диму стреляет Дмитро,
в Ивана – Ивайло, в Любу – Люба.
Я не хочу быть убитым дроном копеечным,
если уж погибать, то с музыкой.
Итак, мы едем – темнища! Вечером
везём в рай убитого в кузове.
Я спрашиваю:
- Он точно наш?
- Так спроси его!
Зажимаю рот, нос, глаза даже.
Мы везём, везём по России.
Просто он устал. И мы ляжем.
Когда начала собирать стихи для «Z- поэзии»,
то поняла, что лучшие это – Анины!
Ибо у них армия. И у нас армия,
ибо у них агрессия,
а у нас регрессия!
Это такая встряска – с ума сойти!
Анна вы лучшая,
но вы – за деньги.
Мы проехали путь, словно бы полпути,
и мы верили в смерть, но без смерти.
Скоро в августе снова на нас попрут
эти греко-католики – укры безбожные.
А война – это труд. Это мир, май и труд,
вот лежат они – съёжившись,
скособенясь, во поле лежат и лежат,
очень серые, схожие все на ежат,
но чтоб так – да под зноем, под дождиком.
На войне не напишешь ни сагу, ни гимн,
где Ромео с Джульеттой, где Марк с Клеопатрой,
Беатриче и Данте. Война – есть трагизм,
как Серова и Симонов, Друнина с Каплером.
Я закрыла глаза. Может быть, напишу,
я в «Поэзии – Z» шарю так, что до колик.
…Выгружаем.
Подъехали мы к рубежу.
Это – рай! Выходите. Вот морг. А вот дворик.
Дворик так себе. Он бездорожье и грунт.
- Покурю, говорит мне водитель,
Постою, подышу просто так я вот тут,
вы – идите…
Так устала я сильно, с ног просто валюсь.
а прикрою глаза, вижу снова:
любит Симонов Костя Серову,
уезжая и плача, уткнувшись в плечо,
«жди меня» шепчет жарко ей и горячо.
И вдыхает она запах – боль с табаком…
Сколько много поэзии в них, как ни в ком!
***
Это я – грешница. А ты правильная,
вот такая немагдалина, совсем ни разу.
У тебя чёткая безошибочная орфография,
а у меня – просто вмазать.
Ты такая чистенькая, как демагогия Востока Среднего,
а у меня ломаные линии, заплатки всё да лоскутики.
у меня, что не рассуждения, то софистика Ленина,
тонкие параллели, ветки, прутики.
Твоё образование соответствует высшему.
А моё просто советское.
Просто детское.
Да, это я называла тебя мышкою,
когда целовала небо Донецкое,
которое лакало мои слёзы размазанные…
Не представляешь, как я хочу в Константиновку!
Освободить бы скорее КАМАЗами,
танками, всею Россиею!
Невыносимое, невыносимое чувство во мне,
я боюсь, что не справятся.
А волонтёрские сборы в броне –
ими мы убиваем. Наставница
снова торопит и шлёт в личку счёт.
Я отправляю на смерть свои деньги.
Ты же вопишь: не убий и ещё
не укради, не солги, не приемли.
Свято-Георгиевский монастырь
смотрит подбитыми окнами в поле.
А я ведь тоже до хрипоты
литературу люблю и до колик.
Но пять копеек моих – ровно пять
могут убить человек – вражье семя.
Я не умею так пресно писать
оду, роман, эпопею, поэмы.
Наши окопы у вас за спиной.
Наши окопы – они мне пред грудью.
Вам в Санту-Барбару, а мне домой,
то, что вам мёд, то мне кажется ртутью.
Правильная ты. Поэтому ты
выйдешь семейством, всем Лотом, всем скопом.
Я же сгорю вместе с русским народом,
с ним же воскресну сквозь кровь и бинты!
***
Вот взвыла бы, но разве это поможет?
Вот заорала бы, но разве ор – это крик?
Люди по-прежнему едят, спят на ложе,
как ни в чём не бывало.
Как будто не сдвиг
ось совершила земли всей, что наша,
родненькая, золотая, что хлеб!
…Люди гуляют, едят щи да кашу,
словно бы каждый ослеп!
Глянь, это светом стоят терриконы,
оборонительный край вмят до ям.
Дух Моторолы витает, как ворон,
очи клюёт мёртвым злобным хохлам.
Ты не мешай ему. Ты не мешай.
Я – твой последний Рублёв, сын Ивана,
я – твой последний поэт, твой дурак.
Это нирвана – песня Шамана.
Встанем! Нет ножек.
Взлетим! Только так.
О, как они полетели, что дроны,
дробовиками. Вот это – есмь дух!
Жирное золото – степь небосклона,
твёрдые камни разрывов, разрух.
Надо же. Надо же – мир поделился
и расслоился на тех, кто боец,
тех, кто как будто цирюльник Севильский,
струсил, сбежал, и какой он певец?
Кто-то гуляет себе в нежном парке,
кто-то в театр, кто-то выпил коктейль.
Нет, ты возьми мне Одессу и Харьков,
что пахнут потом мужских грубых тел,
пахнут что женским халатом из кружев.
Это нам нужно.
Безумно нам нужно!
Ибо предателем чую себя,
словно Мазепой, Иудой и Брутом.
Надо Хмельницким и Кожедубом
встать и пойти, от обиды хрипя!
***
Троица – это Рублёв Андрей, сын Ивана,
так он подписывал свои иконы.
Лик Спасителя – святость и рана,
Лик Архангела – тишь, благость, звоны.
Слёзы душат меня покаянно,
коль стою возле я амвона,
солея, левый выступ и клирос…
(В ночь некстати сегодня приснились
два – для сердца моих человека,
это, как должнику – ипотека.
Я должна за любовь много-много,
а за ненависть в два раза больше.
Оба сделали мне очень больно,
как убили меня с чувством долга…)
Вся Россия до Владивостока
это – Троица мне Рублёва,
если жизнь начала бы я снова,
всё оставила по воле б рока.
(Но они – приросли ко мне кожей.
Я себя им, обоим, прощаю!
И того, с кем делила я ложе,
нет кровати, лишь баюшки-баю!
А другого, он – свёкор. Болел он,
как болеют лишь онкобольные,
стал Кощеем, как будто без тела…)
Что за сны у меня дурные?
Лучше видеть бы маму-Софию!
В бесконечном её одеянии,
в белом Логосе, в плоти, в сиянии!
Так, сквозь тернии шёл художник,
так сжигал он в себе ребёнка,
чёрный лён, рыжий пламень тонкий,
и дорога там, где бездорожье.
(Значит мне – на колени! Осколком
полыхнёт! Всё равно – на колени!)
А Рублёв ни рубля за творенья
брать-не брал! И сияли лики…
Умоляли и плакали жинки.
И такая творилась нежность,
ибо кровь раздавили черешней,
воскрешая во брата Павла!
…Сон мой – в руку. В Печорскую Лавру
я поехать хочу.
Вот дожить бы!
ЕСЛИ ОТСТУПИМ
Если отступим, предадимся дискотеке,
то, скажи, зачем нам библиотеки?
Зачем нам праздники в Городце
с его косоклинными платьями, сарафанами?
… вижу бледность на Божьем лице,
так слышат бомжи грохоты стеклотарные!
Если уступим, как было тогда,
стену порушим берлинскую, крепкую,
то будет сын твой последнею девкою,
а у Матроны Московской у рта
прямо в глуби растечётся вдруг рана,
а в Городце вместо цветь-сарафана
цвета мышиного Feld-RALпиджак!
Разве не так будет? Разве не так?
Ваша наивность меняя убивает.
Видишь: ведро птиц рассыпано взвесью?
Птицы железные, дура родная,
нынче кружат, чтоб разбить нашу песню:
«Ой, люли, люли, нас обманули…»
Больше не будет, вглядись в нашу роспись,
«барсов и львов, петухов и лошадок»,
Будут выкачивать нефть, успокойтесь,
из наших недр, как рассолы из кадок.
И выжимать, выжимать – ещё каплю!
Нет. Не наступим мы снова на грабли,
мы размножаемся не почкованьем,
я размножаюсь стихами, стихами,
утром стихами и ночью стихами…
Да, умираем! Да, журавлями,
вытянув шею взлетаем!
Как яблок
нынче кассетных…Зачем нам Челябинск?
Омск и Свердловск? Если всё же отступим?
Как же понять вы не можете тупо,
и где же Сталин,
чтоб вы перестали
пятой колонной бродить, моя Галя?
Тыл – это тактика для выживания.
Тыл – это тактика крепости Брестской.
«Или, или! Лама савахфани?» –
так возгласил Иисус на армейском!
***
Все страдания, что перенёс мой народ,
все метания влево, направо, вперёд
превращаются в золото, нефть, торф и никель,
в драгоценности, литий, вольфрам, фосфор, медь.
О России хочу слышать лучшее впредь,
только самое лучшее, как победитель!
Не хочу диалогов ни знать-ни читать,
ни про воров, грабителей, разную тать,
а про взяточников мне совсем не пишите!
Неужели нельзя было нас уберечь?
Наш народ в поле брани, где с ворогом сечь,
ибо воин он
и он защитник!
Заполярье моё, нефтяной наш запас,
как три фразы «люблю» и в последней из фраз
«my honey» так вот в этой самой последней
пребываю. Покуда люблю тебя так,
ошибающийся мой народ, мой смельчак,
богатырь мой беззлобный, столетний!
У тебя есть две тяжести – камень и крест!
Из-под камня – вода из святых, дивных мест,
из живой вересковой водицы.
Есть слова, что из глины, из стали, из тьмы,
есть слова, что из гжели да из хохломы,
умереть, чтобы снова родиться!
В Китеж-граде твоём Вифлеема звезда,
незакатный мой свет, трын-трава, лебеда,
псы лесные у каждой кавычки
сторожат! И сегодня с тобою наш день –
День славянской,
день письменности день-кремень,
так чистилище с плотью граничит.
Руки тонкие – тоньше уже не найти,
пальцы гибкие, ягоды тащат в горсти,
белый свет мой, тебя заклинаю
ни на миг, ни на час, ни на ночи юдоль
я всю Библию враз поперёк и повдоль
всю люблю здесь от ада до рая.
Ибо столько страданий народ перенёс,
сам избыток себе, сам себе передоз,
сам себе он взахлеб,
свет и тучи!
Друг, ребёнок, отец, враг, любовник и брат,
сам себе он гармония, сам себе лад,
вниз и ввысь возносящий могуче!
***
Мы сёстры.
И у нас единый корень – Русь,
мы сёстры по душе, по крови, духу.
Как поступают сёстры: мягче пуха
сестры объятья. Позови – примчусь!
В любую из минут ночей и дней,
в любую непогоду и погоду.
Коль у одной разбросано камней,
то у другой их собрано премного!
Не чаша Будды, а ручьи Креста,
не миг, а сколько есть, тысячелетья.
Мефодия с Кириллом вязь в устах
сливается в единое заплетие!
И обнимает Днепр руками всклень
Остёр и Сож, Почайной захлебнувшись,
Коль у одной сегодня чёрный день,
другая свой ей дарит, что из лучших!
И облако, что ястреб высоко,
как белорусский ангел рвётся в небо!
Сестра…сестра обнять тебя легко.
А расцепить объятия нелепо.
РУСЬ НОВОГОДНЯЯ
***
Ты мне – не человек.
Ты – мой реквием.
Такой сладкий реквием, что бывает перед/после смерти.
Ты – мои встречи/не встречи редкие,
ты – мне мой лишний, третий.
Ибо я стремлюсь к образу Софии,
а ты к образу Клайда, магазины грабящего.
Я ничего не люблю кроме России
(моей любимой, прошлой, настоящей России),
той, что Русь – льдинка тающая.
Той, чьё сердце я ношу в груди слева,
выпирающей из декольте, из всех платьев,
той, что во мне, словно мама болела,
ни корвалолом,
ни валерьянкой
не заглушить, кофе-латте.
Просто ничем и никем, понимаешь?
Волк тебе нынче товарищ!
Синеглазый такой, с короткою стрижкой,
ты назови его, волка, Иришкой.
Сахарный мой, Клад мой сахарный.
Мы с тобой были хорошею парой:
ангел с ангелом, шмара со шмарой,
поэт и поэт, писатель с писателем,
ты убил меня глупо, не по касательной,
а потом я воскресла, просто воскресла.
Сначала я долго не воскресала,
ходила такая, как будто с поминок.
Звонила сестра, говоря Бодхисатва,
а я ей – Христос! Значит, мы заедино.
Так я с ума сходила.
А во сне ночью шизофрения,
когда ты снишься, становится хило,
а ещё волк этот…ну тот…Иришка,
пошлый роман твой, просто интрижка.
С кем волки спят просто целыми сутками,
с кем щенят своих делают – с суками.
Но виноват ты. Мы не виноватые.
Ты сам пришёл: этакая Бодхисатва.
Всё. Уходи. Ну должно быть что-то свято!
Всё, убирайся. А я жду трамвая.
Да. Я такая.
Всё иль ничто. Ничего, ничего мне не надо.
Бабьих слёз, туши размазанной чёрной,
по подбородку красной помадой
и монастырских чёток.
Ну не топить же боль в алкоголе,
не наедаться, толстея и морщась,
вены не резать, как девочки в школе,
и не ходить по осиновой роще.
Сделай лицо ты хотя бы попроще.
Я бы убила, но перехотела,
я воскресила, но ты не разженя.
Да, мне нравилось то, что ты «в белом,
нынче люблю в голубом», как Есенин!
***
Люди, простите меня, простите мне, меня себе простите,
я так люблю вас, так, что дыхание перехватывает.
- Пой, птаха, пой, вечной любви носитель,
серенькая такая, пой, птаха.
Люди, простите меня, простите мне, меня себе простите,
так уж сложилось, так уж скрепилось, случилось, видимо,
реки – теките,
просторы – светите, ангел-хранитель,
не покидай меня, будь наподобие свитера!
Тёплого, тёплого, нужного, нужного, ибо я – битая,
ибо я – тёртый калач, дева-бой, баба та ещё!
- Пой, птаха, пой над моею калиткою,
как защитить, отстоять, как помочь мне товарищу.
Ибо во мне, в каждой клетке, поджилке, подклеточке,
память времён, память крови, Евангелие!
Ибо во мне письмена и, конечно же, меточки,
предки оставили знаки свои, предсказания.
- Пой, птаха, пой и теки, река вечная, водная.
Вместе со птахой и я запою песнь солдатскую,
вместе с рекою и я потеку мёдом Одина,
севером, югом, станицею, площадью Красною!
Просто простите. Не надо мне слов: «Что случилось вдруг?»
«Ты что, Светлана, ты как, отчего, показалось ли?»
А ничего не случилось, лишь птицы опять на юг,
спины их – к небу,
что цветом, как рельсы вокзальные.
Также народ отправляется, гружен корзинами,
сумками. А чемоданы у них на колёсиках,
у старика перехвачен не скотчем, резинкою,
что мне там Ницше, Делёз? Не хочу про Делёза я.
Пой просто, птица,
теки просто, речка, и хватит мне!
Ибо за каждого ставлю я свечку под куполом,
воск мягкий сжав, буду
из-под ногтей выколупывать,
выйдя из церкви. Где ветер течёт между прядями.
***
…И пропела кукушечка мне свою песню,
и пропела, родимая, так, чтоб я слышала:
- Самый лучший учитель на свете – Небесный,
отвори свои очи, вглядись в небо выше ты.
И ходили вокруг очертания тенями,
а был голос прокуренный, батюшкин, светлый.
- Не гонись за усладой и за наслаждением,
отдавай всю себя – небу, рощам и ветру!
Да, родимая, слушаю речи кукушки,
там в лесу нынче ягодно, сочно, малинно!
- Научись ты прощать. И тем станешь ты лучше.
научись отпускать, и тем станешь ты сильной.
- А какой самый слабый?
- Кто других поучает.
- А какой самый глупый?
- Кто себя ставит выше.
- А какой ближе Богу?
- Кто милостью тайной
сердце может скормить своё людям до вишен.
- Было больно, кукушечка, как было больно,
с наговоров и сплетен, что я – есмь ворона!
- А ты ляг, словно поле, ты ляг вместо поля!
И отдай своё горе – до стона!
Вот лежу: тельце белое, тонкое-тонкое,
вот лежу: ноги длинные, голени круглые.
И пчела надо мной полосатая, звонкая,
муравьи по спине пробегают, как глупые.
Помоги, помоги победить нам, кукушечка,
дева, матушка, свет мой, София всекрылая,
я же верю: сражаемся мы все за лучшее,
чтоб наветы исполнить пройду сквозь горнило я.
Последние публикации:
Поэма космической улицы –
(30/05/2024)
ПОСТЪ –
(22/04/2024)
Журавли-краснодневы –
(12/04/2024)
Музы Цицерона –
(19/03/2024)
Матушкины шаньги –
(11/03/2024)
Царская баллада –
(21/02/2024)
Навсегда –
(06/02/2024)
Зимний путь –
(30/12/2023)
Я иду! –
(23/11/2023)
Песенка о двугривенном –
(12/09/2023)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
