Проза

                                                                                                                                                                                                Марине и Соне

                                                                                                                                                                                                   «На холмы Грузии легла ночная мгла…»

                                                                                                                                                                                                                                             Александр Пушкин

         Гроза пришла глубокой ночью. Она свалилась на город как эхо и зарница конца света, которым в горах забавлялись весёлые кавказские боги. Чёрное небо разрывали ослепительные молнии, раскаты грома сыпались с таким оглушительным треском, словно где-то в космических лесах, как гигантские орехи, лопались круглые, созревшие планеты.
        Он вышел на террасу, увитую виноградом. Стеной стоял дождь, небо полыхало, грохот был такой, словно рушились горы и вообще весь белый свет. Володя был в Сухуми второй раз, но впервые видел и слышал такую жуткую грозу, которая очевидно некогда и убила Диоскора и Мартиана, мучителей Святой Варвары, которую в Грузии зовут Барбароба.

         - Ой! Как красиво и как страшно!

        Мушка подошла тихонько сзади, обняла его за пояс и положила голову на плечо. Жена была моложе Володи на четыре года, минувшей осенью ей исполнилось двадцать. Он был без ума от её глаз, небольших, словно абрикосовые косточки, но каких-то бездонных и диких. Точно у шальной вакханки, как описывают жриц историки и поэты, или у опасной кошки. Когда они ехали поездом сюда, ночью в вагоне возник скандал. Проводники – местные студенты-грузины на летней практике – горланили песни, шатались по узкому коридору и задирали молодых пассажирок, если те высовывались из купе. Володя пошёл унимать бузотёров. Те притихли, но утром, когда после Гудауты вагон опустел, с видом шестёрок из мафиозного клана пришли «разобраться, вах!» Он напрягся. С тремя хамами ему было не справиться. И вдруг Мушка, сидевшая тихо и как бы не слушавшая мужскую разборку, открыла широко свои убийственные глаза и медленно произнесла:
        - Пошли вон, мальчики!

        Через две секунды грузин в купе не было.

        А ещё через пять минут один из проводников в мундире и фуражке  принёс горячий чай и хачапури с сыром.

        - От нашего стола вашему столу! Дэда*  готовит сама мне в дорогу.  Не сердитесь, мы слегонца перебрали, - и подал руку. - Важа!

        - Ничего, бывает. Володя. Маша, моя жена.

        - Куда едете, в Сухум?

       - Да, в отпуск.

        - Жильё есть?

        - Дикарями. Будем искать.

        - Не надо ничего искать. Вы – наши гости, для гостей есть всё. Отведу вас к тёте Цицино, дом в два этажа, комната отдельная, виноград на террасе, в подвальчике вино. Будем пить за знакомство. Пять минут до моря.  Мобрдзандит, генацвале!**

        И выходя из купе, шепнул молодому мужу, кивнув на его спутницу:

        - Красавица, вах! – и подмигнул. – Сикварули! Любовь!

       Ночная гроза не утихала. Мушка крепко прижималась к Володе и вздрагивала каждый раз, когда гром разряжал свою артиллерию. Володя чувствовал спиной маленькую и необыкновенно нежную грудь своей жены, её девчачий бархатный животик и похожие на ожившие цветочные лепестки робкие узкие пальцы. Со сна она вся была горячая и возбуждённо дышала. Он завёл голову назад, прикрыл глаза, поймал своими губами её тёплые губы – и они слились в прямо-таки зверином поцелуе. Гроза продолжала бушевать, а они упоённо целовались под вспышки молний, разряды грома и рёв дождя. Потом буквально сдирали с себя майки-трусы и одновременно, как цирковые борцы-нанайцы, сопротивляясь и тем не менее помогая противнику, тащили друг друга к постели.
        Всё пропало: ночь, понимание, смысл. Наверное, это и было счастье. Полёт в жаркое, сладостное, неисчислимое небытие. Потому что когда они вернулись, был полдень, влажное, измятое бельё валялось на полу, в окно било солнце, в доме ворковало радио, а они – распластанные на голой кровати, греховные, тихие и успокоенные – ничего не помнили и ощущали себя бестелесными и вечными ангелами.
        Вечером отправились к морю. Городской пляж был полон, но как-то насторожён и тих, словно ждал прихода очередного ночного бедлама. Серая галька была перебрана и промыта ливнем, а вдоль белой губы прибоя тянулась коричневая горка из выброшенных водорослей, ракушек и размазанных медуз. Воздух был медицински чист и насыщен йодом. Володя и Мушка слазили в море всего один раз: в воде словно перемешались тёплые и холодные огромные пузыри, которые вызывали дрожь, а сама она стала вдруг цвета сильно разбавленного кофе.

        - Гроза отравила море, - тихо сказала Мушка, тщательно вытираясь после купания.

        - Отстоится, - Володя улыбнулся и нежно укусил жену за мочку уха. – Пойдём в город, чего-нибудь съедим.

        В уличном кафе «Нартаа» рядом с набережной было много свободных столиков: в глубине мужская компания пила кофе и что-то громко обсуждала, два длинноносых старика играли в нарды, обгоревшая на солнце толстая женщина с мальчиком десяти лет ели какую-то кашу, пересыпанную молотыми орехами и зеленью. Володя и Мушка заказали двойной хачапури и пол-литра апельсинового сока.  Потом пошли в центр города. В небольшом сквере на улице Лакоба гремела музыка и на асфальтовом танцевальном кругу раскачивалась группа молодёжи, человек тридцать, не больше.
        - Потанцуем? – неожиданно предложил Володя. Мушка кивнула и пошла в круг.    
        Он догнал жену, обнял её за талию, она положила кисти рук ему на плечи, их головы соприкоснулись, глаза дремотно прикрылись, и медленный танец   стал докрашивать изумрудный сухумский вечер лёгкими всполохами почти неуловимого, но нежного света.        - Всё-таки мы с тобой счастливые эгоисты, - в такт свету и мелодии вдруг прошептала Мушка. – Обо всех забыли.

        - Да?

        - Ни одного подарка. Какие сувениры обычно везут из Сухуми в Москву?

        - Самое лучшее местное полусладкое вино «Букет Абхазии». «Апсны абукет» по-местному. - Звучит, словно уже льётся в высокий бокал.

        - Завтра утром пробегусь по магазинам, думаю, где-нибудь куплю... Какая ты сегодня… терпкая.

        - Какая-какая?

        -  Запретный маленький плод.

        Мушка крепче сжала ему плечи. Володя поцеловал её в губы:

        - Мне хочется говорить тебе озорные глупости.

        - Говори. Я буду слушать и тихо шептать тебе свои секреты.

        Но как нарочно медленный танец закончился. Они ещё стояли, обнявшись, а

изумрудный вечер уже подхлёстывали ритм и серебристые голоса Джерри Уилльямса и Прешис Уилсон из диско-группы «Eruption», гнавшие печальный поезд в один конец:

        - Последний танец! – крикнул диск-жокей и увеличил громкость. Мушка хотела что-то сказать Володе, но не успела. Высокий парень в майке-тельняшке и страшных полосатых клёшах, державшихся на ремне с огромной оловянной пряжкой, грубо схватил её за руку и потащил в скачущий под музыку круг. Рядом с похитителем тут же нарисовались ещё несколько черноволосых танцоров, которые окружили девушку и стали теснить в центр площадки. Законы танцулек везде одни и те же: под занавес компания хозяев демонстрирует свою власть, чтобы проучить незнакомца с красивой партнёршей.

        Володя видел почерневший воздух, цветные вспышки маленьких софитов, спины хамов и голову жены, мелькавшую в толпе. Мушка не танцевала, а просто пятилась, беспомощно оглядываясь в сторону мужа. И тогда Володя прыжком догнал захватчиков, вклинился между ними и внезапно затылком сильно ударил в голову главарю-тельняшечнику. Тот взвизгнул от боли, и круг оцепенел. Дальше Володя действовал на каком-то автомате. Он вытащил Мушку из толпы и, не говоря ни слова, быстро повёл её из сквера на Лакоба. Улица была пуста, прохожих ни души, но тут хотя бы имелось направление, в котором можно уносить ноги.

       Скорее всего, компания растерялась. Никто не ожидал, что незнакомец нанесёт такой коварный удар главарю. Одной минуты, пока они приходили в себя, хватило на то, чтобы Володя и Мушка оторвались метров на сто. В конце концов кавказцы опомнились и двинулись следом за беглецами. Но они пошли, а не побежали, в этом позорно блистала их природная нерешительность и смешная, дутая нахрапистость. Южный темперамент, дающий быстрые вспышки и мгновенные откаты.

        Дальше – больше.

        Завизжали тормоза, и рядом с Володей и Мушкой остановилась белая «копейка».

        - Сигаретки не найдётся? – молодой шофёр высунулся из окна.

        - Найдётся! – Володя понял, что они с Мушкой спасены. – До 4-го марта подбросите? До стадиона?

        - Садитесь.

        Хлопнули дверцы, взревел мотор. «Копейка» стартанула. Напоследок Володя

услышал консервный удар камня в багажник: увидев, что добыча уходит из-под носа, преследователи не нашли ничего лучше, как запустить булыжник.

        Уже возле дома, когда машина уехала, а они стояли у чугунного заборчика и ворот, Мушка бесцветным, опустошённым голосом сказала:

        - На последний танец никогда нельзя оставаться, это опасно. Я не успела тебя предупредить.

          Володя кивнул:

        - Вчера сумасшедшая гроза. Сегодня почти что драка. Что ещё, как ты думаешь?

      Над забором выросла голова Важи. В темноте глаза возмущённо и восторженно сверкали.

       - Володя, ты говорил, что поёшь и сочиняешь. Я гитару достал, - восторг явно относился к Мушке, а возмущение к бестолковому Володе. – Тут стол готов: домашнее напареули, сациви, лаваш, зелень. А вы пропали.  Дэда и тётя Цицино волнуются.
        - Что отмечаем?

        - Вы же завтра уезжаете! Надо хорошо посидеть, чтобы не забывать. Вдруг когда увидимся?
        Через пару часов все: и Мушка, и Володя, и Важа – были откровенно пьяны. Вино из подвальчика приносилось в трёхлитровом пластиковом кувшине и щедро разливалось в высокие стеклянные стаканы. Закусывали кинзой и черемшой, лаваш макали в чашу с сациви, ещё была горка кубиков покрытой каплями брынзы и блюдо с огромными гранатово-лиловыми помидорами «бычье сердце». Домашнее напареули было не красным, а «чёрным», прошлогоднего урожая. Пилось легко, но ноги медленно и неумолимо вязало тугими ремнями, отчего подняться из-за стола было тяжело. Сидеть – сидишь, а встанешь – падаешь. «Чёрное» напареули тяжелее чугунной плиты. Голова как бы освобождается от забот и светлеет, а тело кренится вниз. Разговор летит, а собеседники уходят по колено в землю.
        Володя и Мушка наивно пили красное, а Важа про себя удивлялся, как это гости не боятся «чёрного». Только почуяв, что сам ужасно пьян, притих. Тетя Цицино несколько раз приходила и обновляла стол. И краем глаза следила, чтобы угощавшиеся не захмелели вконец. Наконец, наклонилась к племяннику, когда тот в очередной раз потянулся к кувшину, и шепнула:

        - Ара***.

        Но кувшин не забрала. Стол есть стол, командуют мужчины. Важа – умный мальчик, молодец. Магари!   Ара!

        Сухумская ночь висела над столом антрацитовым облаком. Пряный воздух, убаюкивая, возбуждал.

        - Петь будешь?

        Володя взял гитару, подстроил, спросил:

        - О чём?

        - Обо мне, - потребовала Мушка.

        - Вах! – щёлкнул пальцами Важа.

        Всё это было тридцать лет назад. Володя и Мушка давно развелись. Она вышла замуж за еврея-хирурга и уехала с ним в Голландию, а он так и жил бобылём. Несколько раз знакомился с барышнями, сближался, закипал, был в полушаге от загса, но потом понимал, что ищет в новой знакомой Мушку, что найти её невозможно, что он становится похож на лунатика или изобретателя вечного двигателя, злился на себя, ссорился с новой подружкой и сбегал.

        Иногда ночью, когда приходила гроза и в окна стучал дождь, он просыпался, садился на кровати и думал.  Жизнь получилась не такой, как хотелось. В ней было много хорошего и не очень, но не было такого, как тогда в Сухуми, на террасе грузинского дома во время страшной грозы, чего-то настоящего и, может быть, главного.

        Кстати, тогда утром, в день отъезда из Сухуми, после той пьяной ночи во дворе, они обнаружили под дверью брезентовую сумку с шестью бутылками «Апсны абукет». И бумажку с подписью: «Важа».  Так что не привезти в Москву лучшего абхазского вина в те времена было просто невозможно.

        Володя сидел на кровати и повторял: «Невозможно». Потом мысли умирали и исчезали бесследно, и была в немолодом теле и вокруг него скучная, серая темнота. Ночь текла долго и муторно. Отсвечивала на потолке лишённая электричества гроза, ворчал ручной гром, но космического мрака, слепящих глаза белых адских молний и библейского грома, как тогда в молодости, больше уже не было.

        «Надо хорошо посидеть, чтобы не забывать».

        Тётя Цицино, Важа, парень в майке-тельняшке, танцплощадка, сквер на улице Лакоба, белая «копейка», Чёрное море, отравленное горной грозой.

        «Сикварули! Любовь!»

________________________