Проза

Стая на стаю

Они не принимали меня всерьез. Они считали меня бездарным и не хотели давать поручений. И я отошел от них. Вот уже двадцать лет как я свожу с ними счеты. Они этого не понимают и думают, что мною водит моя собственная глупость. Пусть думают. Пусть не считают меня талантливым. Пусть даже способным не считают. Тем хуже для них.

Для начала я собрал хорошую коллекцию оружия. В ней есть исторические экземпляры, которыми замачивали классиков, есть такие, с помощью которых избавлялись от вождей и политических соперников. Есть холодное оружие ближнего боя. Есть оружие средней дальности. Есть… У меня есть и кое-что другое, из секретных пока арсеналов.

Но мне особенно близко оружие с кривым стволом. Ты бабахаешь, но при этом ведь за углом стоишь… Стоишь, а тебя как будто нет. Через интернет тоже хорошо. Главное, чтобы цель была завалена.

Адреналин у меня вырабатывается в достаточном количестве. Особенно с недавнего времени, когда до них стало кое-что доходить. Когда я вырубил одного – у другого все из рук повалилось. Не могу, говорит, делать ничего. Эта сволочь не дает мне работать! Она прикидывается инвалидом, а сама здорова, как бык.

Да не бык я, а больной человек! И кардиограмма у меня плохая, и аритмия, и давление. Но ненависть придает мне сил. Когда я припадаю к прицелу – как будто к роднику припадаю, чувствую такую подпитку! Куда их горнему свету до моих черных низменностей. А, может, и я – мессия? Ну, не такой большой, может быть, как другие, но маленький и черненький, упорный и полезный.

У меня и помощники, и последователи есть. Орден бумажных киллеров – очень нужен. Он помогает научиться уважать себя и заставить уважать других, даже если этого им не хочется. Даже талантливым приходится смиряться. Да я этим только, может, и войду в историю.

Будем правдивыми до конца: у этих талантливых – страшно гипертрофированное самолюбие. Они, может быть, большие дураки, чем я. Они не понимают этой своей слабости. Им нужно, чтобы их постоянно хвалили и постоянно ими восхищались. Хвалили и восхищались. А не восхищающимся они затыкают рты. Они и разводят вокруг себя своры восхищающихся баб, которые, как стаи голодных собак, набрасываются на любого не согласного с мнениями талантливых. Рычат и рвут мясо несогласных, приучая несогласных помалкивать и смиряться со статусом неталантливых.

Но мы собрали свою стаю. У нее большие и голодные зубы. У нее хороший арсенал и грандиозные проекты. И мы расширяем свой ареал обитания. Свора бумажных киллеров страшнее своры восхищенных баб, тем более что в нашей своре бабы тоже есть.

Жёлтые ботинки

    Вызывают меня к начальнику. Вхожу. Сидят трое: начальник, заместитель и секретарша – о чем-то оживленно беседуют. Уютно сидят.

    А в приемной, я еще заметил, стоит портфель Бабахова. Тут все внутри у меня похолодело: стоит на столе пиво, вилки, ножи, тарелки пустые. Закуски уже никакой. И только на кресле, сбоку, у окна, лежит костюм Бабахова, футболка, трусы в клеточку и ботинки желтые. Как раз ботинки бросились в глаза в первую очередь – пришлось даже уворачиваться очень поспешно. Заметные ботинки очень, очень желтого цвета, очень редкого для ботинок, да, цвета.

    - Такие вот дела Бубнов… - говорит начальник. – Плохо повел себя Бабахов, не солидно для гражданина России, сам знаешь. Хоть у нас теперь другие времена, но мы, как большие либералы, оставили тебя одного, чтобы выглядеть. Тем более, что и президент говорит, что надо мыслить по-государственному.

    Вот тут возьмешь пакет, Валя тебе гостинец приготовила. Дома продегустируешь. Сравнишь с Веревкиным. Помнишь этого борца с привилегиями за права человека? Вижу – помнишь. Не волнуйся, все в порядке.

    А коллегам своим, комитетчикам этим, передай, что на очереди –Торопенко.  Будет что делить, и комитетчикам тоже достанется.

Кулаком по ящику

(Из дневника прошлых лет)

Открываю ящик. Гляжу, а там Айтматов сидит. По фамилии Войнович и еще кого-то напоминает. Вспомнил – напоминает Нагибина. Решил я не множить ассоциации и закрыл ящик. Это очень трудно всегда: открыть ящик, а потом закрыть. Ассоциации – страшное дело. Развращают так же, как ассигнации, если их не к тому месту приставить. Вот, например, опять же, открываешь ящик, а там – худой. И он всегда какого-нибудь другого худого напоминает. Или наоборот: толстый – толстого. А если ящик не открывать, то психика не травмируется. Потому что не наблюдаешь, как человека раскручивают на части, а потом собирают, и, например, на месте головы рука оказывается или, тоже например, какой-нибудь половой орган. Это ужасно, а главное противно. И к этим органам ведь можно почувствовать неприязнь! А органы не виноваты – люди сами хотят участвовать в передачах, ищут участия. А потом ждут какого-нибудь подарка за то, что над ними поэкспериментировали, поиздевались публично. Соберут их неправильно, а потом говорят: пой, мол, или на голове стой. Ну, допустим, если он постоит вместо головы на чем-нибудь другом или споет ногой, так это еще ничего. А вот когда после этого дают ему подарок или пачку ассигнаций, и к какому месту приложить все это уже неизвестно: дают в руку, а рука на месте ноги - как после этого ходить с пачкой ассигнаций? А если сунут ассигнации в какой другой орган? Что от этого родиться может?..

Жизнь лоснится, но праздника нет

    Улица была живая: вся лоснилась, гнулась, переливалась. Праздника не было. Но ветер размахивал деревьями, воздух был наполнен газами и вздохами. Но радость почему-то была неполной.
    Он шел к приятелю и не знал для чего. На всякий случай зашел в забегаловку, подошел к сидящим, спросил: “Столичная” лучше?” Ответили: “Лучше – “Отличная”. Взял “Отличную”.

    А приятель – хороший мужик, но жена его стережет. Очень бережливая жена. Потому что жена писателя. И потому что друг – хороший писатель. Хороших каких-то премий в Москве лауреат.

    Дают ему премии, потому что часто в Москву ездит. Ну, а раз писатель хороший – значит, дали не зря. И хорошо, что дали. Иначе было бы плохо. Потому что пьет он мало и по обстоятельствам. И этим очень гордится. Поэтому тримесяцавгодунепьет. В доказательство, что не пьяница и не алкоголик.

    Так вот, приходит он, то есть я, к приятелю-писателю по имени Дима прихожу. Писатель сидит, стало быть, пишет. Пишет – это в переносном смысле. На самом деле он строчит – пишет много и быстро. А еще стучит. Конечно, на машинке. Органы, говорят, его однажды привлекли к сотрудничеству. Но потом быстро перестали привлекать. Никто не знает почему. В общем, не стучит он ни на кого, а просто сидит и стучит на машинке. Интересно, что прогресс его не коснулся, то есть эта самая компьютерная революция никаким образом не повлияли на собственно технологию производства этой самой рукописи. Компьютер писателя так и остался нераспакованным и устарел морально. А пишет Дима так же, как писал в последние годы жизни Лев Николаевич Толстой – стучит на машинке. И очень возмутился, когда премию литературную одной поэтессе присудили. Хотя нет, не присудили, а присудить должны. Зовут ее Аня. Аня Ундецинова. Улыбчивая такая, симпатичная Ундецинова. Книжку за книжкой выстрадывает, строчит и лекции по заграницам ездит читать. Вот бы съездить послушать. А то здесь такая тоскливая бабенка… Но личико круглое, глазки карие, зубки остренькие – любо-дорого посмотреть и погладить. Но более этого позволять ничего себе нельзя. У них дисциплина. Если ты в сфере внимания – тогда другое дело… К такому выводу мы с опытным товарищем пришли. Он – по опыту знает, а я – как смышленый товарищ товарища. Я их давно вывожу на чистую воду. Когда я учился на канализационном факультете со Спорщиковым, то однажды сказал ему: “Давай Вову М. разоблачим? Спросим, зачем он на разведку работает?”

    Спросили мы Вову. Вова – типичный русскоязычный интеллигент - не растерялся: похлопал глазами, хотя сначала порастерялся, побледнел. Но продолжал работать на глазах честного народа – нас, которые разоблачили, и других – которые знали и без нас.

    Итак, приятель стучит на машинке, а жена его охраняет.
    Я веду разговор, мол, не знаю, от кого она здесь охраняет.
    Ведь, вообще-то, скоро приедут гости еще, говорю,
    С ними – большой бизнесмен, друг ее Димы.
    Тут спохватилась жена и решила сходить в магазин, -
    Чтобы гостя встречать, нужно купить кой-чего.
    Тут и достал я бутылку. Мы с ней легко говорили
    И порешили: будем сегодня мы жить не в расписанье.
    Здесь возвратилась жена. Удивляется: как это быстро мы…
    И откуда же взяли?.. И на меня подозрительно смотрит.
    Я-то был вне подозрений. Увы, нет мне доверья теперь.
    И охрана повысила бдительность. Тут приезжал бизнесмен,
    Замухрышка такой и не толстый. Просто упитанный. Рыжий.
    Малотакойвыразительный и приглашает в свой домик.
    Мы согласились. Я не ушел. По-нахалке поехал почти,
    Хоть меня приглашал мой приятель – славный писатель,
   Ведь даже входит в Правление он по писательским нуждам.
    Взяли, конечно, еще мы бутылку “отличной” прозрачной.
   – Ну, - говорит бизнесмен, - взяли вы дряни какой! –
   Достает, после слов таких плоских, плоскую водку,
   Имя Смирнова на ней.
   Нам же теперь все равно: сионист перед нами хороший
   Иль патриот. Потому что известно давно,
   Что патриот. Это так. Хотя сионист-совместитель.
   Так мы закончили день, говоря об отчизне.
   И охраняла писателя верная вечно жена.

Постскриптум.

А этот машинописист, мой приятель, всё же перешёл на клаву. Время тряхнуло его за грудки. И комп он новейший заимел. Оттого заимел, что три премии получил важных, нанял учителя и плодит ещё быстрей рукописи свои.
Я, конечно, завидую, но, пользуясь его расположением, сильно не сплетничаю. Иногда выдам какой-нибудь его секрет под чужим именем. И тем доволен. Ведь дружба, как служба, требует жертв.