Проза

 

    Январь в этом году сырой и бесснежный.  Пока вечером доберёшься с работы домой (две автобусные остановки, сорок минут на метро, потом четыре квартала пешком или четверть часа на трамвае), город почти засыпает и пустой двор становится похож на сгоревшую квартиру, из которой после пожара вынесли обломки мебели, оставив лужи грязной воды и немой ком отчаянья. Сверху, с восьмого этажа, ничего не видно. За окном очень темно, стекло холодное изнутри и мокрое снаружи. Вика стоит у окна, вглядываясь в вечернюю черноту и ни о чём не думая. Она очень устала, хочет курить и спать.

Вике двадцать семь лет. У неё огромные серые глаза, правильное, болезненно бледное лицо, красивые руки с длинными музыкальными пальцами и очень тонкая, лёгкая фигурка. Девчонки на работе, несмотря на возраст, зовут её «мотыльком», а мужчины смотрят приветливо, но как-то ненадёжно.

Сейчас за столом сидит мама и в который раз убеждает дочь познакомиться с Игорем Молоканом. Его отец, Молокан-старший, является генеральным директором частной аудиторской компании, в которой мама служит аудитором. Директорскому сыну тридцать лет, он владеет престижным автомагазином «Ауди» и в скором времени собирается на ПМЖ в Германию.

Почему бы дочке не свести знакомство с приличным и успешным молодым человеком?

Вика понимает, что мама хочет сделать её счастливой. Девушка не против, беда в том, что они понимают счастье по-разному. «Ауди» и ПМЖ её совсем не трогают. Нет в этом чего-то художественного, загадочного, о чём Вика мечтает ещё со школы.

Ах, если бы этот Игорь работал в кино или шоу-бизнесе! Может быть, они с мамой поняли друг друга и, в конце концов, о чём-нибудь договорились?

А так… Очень хочется выкурить сигарету и лечь спать.

- Ты посмотри, посмотри на себя! – голос у мамы обиженный и горький. – Чего ты добьёшься в своём обедневшем НИИ? Неужели ты не видишь, что ваши психологические разработки для заводских коллективов никому теперь не нужны? Заводов давно нет, а коллективы разбежались. Сидишь в отделе по восемь часов в день и выдуваешь мыльные пузыри. Я очень боюсь за тебя, Викоша. Ещё немного – и ты останешься у разбитого корыта. Быть одной – это очень страшно!

- У меня есть ты, самая умная и добрая мама.

-Вот и послушай добрую и умную мать. Я откровенно поговорила с нашим гендиректором. Он не против, чтобы ты познакомилась с его сыном. Тебе двадцать семь, сыну тридцать – самое время серьёзно подумать о жизни. Игорь планирует поездку в Австрию, на какой-то альпийский горнолыжный курорт. Что-то вроде выходных под Старый Новый год. Если поедешь вместе с ним, может быть, там что-то и решится.

Вика поворачивается к матери и красиво складывает руки на груди. Она видит и понимает, что маме очень жалко свою дочь, и ей становится жалко маму: 

- Что решится, мама?

- Не будь дурочкой, милая моя! Возможно, раньше женщине полагалось быть глупенькой и наивной. Глазки, губки, попка – мужчины сами прилетят, как шмели на цветок. Теперь шмели перевелись, потому что цветов в естественной природе не осталось. Их растят в оранжереях и когда надо поставляют на рынок. Надо быть очень хитрой и ловкой, чтобы не пропустить своей очереди.

- А кто вместо шмелей?

- Можешь сама придумать им название. Я, например, зову их «пурчиками», от английского «пурчейзер»[1].

- То есть вместо любви теперь такая франшиза?

- Не юродствуй!

Вика садится за стол и придвигается к маме. Она опускает голову ей на руки и тихо вздыхает:

- Не будем ссориться. Я так устала.

Мама целует ей волосы, висок, бледный бугорок скулы; в глазах у женщины появляются маленькие слёзы; ей очень хочется продолжать убеждать свою дочь изменить точку зрения и согласиться на встречу с Игорем. Но она чуткая мама, сердце подсказывает, что делать этого сейчас не нужно. Поэтому она легонько целует дочь и молчит.

В конце концов, девушка отогревается, ей уютно чувствовать тепло маминых рук и её дыхание у себя на затылке. Вика щурится и, потеревшись щекой о мамину ладонь, говорит:

- Знаешь, а ты права. Чем меньше у меня забот, тем больше я устаю. В институте всё идёт по инерции, я понимаю, что работа нашей лаборатории – сплошная липа, но инерция отвлекает и дарит какую-то надежду.

- Не сердись, но это не инерция, а всего лишь лень. Просто ты поддалась общему пофигизму. Тебе нужно встряхнуться – и всё пройдёт. Поверь мне, маленькое приключение с интересным молодым человеком развеет тебя и оживит. Не капризничай, познакомься с ним. Я оставлю тебе номер его телефона.

Уже лёжа в постели, Вика вспоминает, что в ближайшие выходные она обещала встретиться со своим старым знакомым, Митей Камышиным. Митя младше её на пять лет, но гораздо умнее. Он закончил психфак МГУ, а сейчас учится на заочных курсах не то режиссёров, не то сценаристов, работает монтировщиком сцены в ТЮЗе и снимает дачу в Малаховке, потому что не москвич и всё время вынужден менять одно жильё на другое. С ним интересно, но он бывает не в меру задирист, и она его немножко побаивается.

Его родители живут где-то на севере, под Архангельском, в посёлке с опереточным названием Миздрюки.  Митя ездит туда каждый год и возвращается очень грустный. «Если бы я сам не родился в Миздрюках, - говорит по возвращении Митя, - я бы никогда не поверил, что они есть на свете».

Вике иногда кажется, что молодой человек влюблён в неё. Во всяком случае, частенько он смотрит на неё с обожанием и даже с восхищением, с жаром болтает, фантазирует или хохмит, но вдруг замолкает как-то не вовремя, словно чего-то боится или стыдится, то звонит каждый день, то исчезает на целую неделю. Тогда ей его не хватает, хотя на самом деле ей непонятно, как бы они продолжали дружить, если бы чудак Камышин всё время был с нею рядом. 

В общем, они ничем не обязаны друг другу и, очевидно, ценят это каждый по-своему.

Воскресный день неприятный, промозглый и ветреный. Здания нахохлились, закутались в стены, как в толстые одеяла, оставив на улице окоченевшие пальцы водосточных труб и щёлки глаз-окон.  Митя с Викой встречаются в Лаврушинском переулке и идут в Третьяковку. На самом деле, девушке хочется посидеть в тепле в каком-нибудь уютном кафе, послушать музыку, выкурить сигаретку-другую и показать Мите свою обновку: шерстяной кардиган, приятной тонкой вязки и небрежного кофейного цвета. Но Митя с загадочным видом тащит её в картинную галерею и обещает ей открыть одну тайну.

В зале на втором этаже, пустом и оттого немножко страшном, он подводит её к огромной картине. На полотне изображена молодая пара, юноша и девушка, они лежат рядышком на траве и как будто отдыхают. На ней коротенькое лёгкое платьице, голубовато-серебристое, девушка подложила руку под голову и смотрит в небо. Она чуть-чуть подтянула к животу коленки, развернулась в талии и скомкала подол платьица, словно маленький ребёнок, вдруг испугавшийся странного звука или мимолётного видения. Босые ноги с очень нежными пальцами и узкими стопами подчёркивают состояние незащищённости и робости.

Её спутник лежит на животе, повернув к девушке лицо, одну руку пристроив у себя под щекой, а вторую, лениво выставленную локтем наружу, по-солдатски прижимает к телу. У него короткая стрижка, крепкий затылок, сочная шея, мускулистая загорелая спина. На нём нет ничего, кроме чёрных джинсов, простроченных белыми нитками – и это сочетание чёрного с белым говорит об однозначности и очевидной незамысловатости юноши. Он бос и в его загорелых плоских ступнях, уставившихся на ноги девушки, есть что-то хозяйское, равнодушно-свойское.

Летний день идёт на убыль, самое зарождение вечера, умягчившее свой свет солнце, подчёркивает прозрачную белизну девичьего лица и поджаристость мужской кожи. Трава вокруг пары примятая и отчётливо светится, выделяя лежащие фигуры и словно отрывая их от пасторального общего колорита.

У левого плеча юноши бело-жёлтые кружки ромашек – два цветка то ли сорваны и выброшены, то ли нечаянно сбиты и затоптаны; они явно лишние здесь, как осколки фарфоровой чашки или нарезанные ножницами бумажные

украшения.

Вике скучно смотреть на эту картину. Она чувствует, что Митя многозначительно молчит, скорее всего, он хочет, чтобы она увидела в ней ловкий секрет, вписанный художником в это огромное полотно. Но Вика ничего не видит, кроме двух фигур: простого парня и милой девушки, растянувшихся на жухлой траве. Но всё же она некоторое время продолжает рассматривать картину и вежливо помалкивать.

В конце концов, Митя начинает догадываться о том, что его спутнице скучно и досадно так нелепо стоять у совершенно неинтересной картины. Он улыбается и спрашивает Вику:

- Тебе никого не напоминает эта девушка?

- Нет. А что?

- Понимаешь, это яркая метафора одиночества. Хотя картина называется «Двое». Был такой художник Виктор Попков, он получил за эту сложную и откровенную работу Гран-при на выставке в Париже. Он уловил и описал парадокс и нелепость человеческой жизни. Став ближе к друг другу, люди вдруг становятся чужими. И пугаются внезапного одиночества, находясь рядом. Видишь, как среди умирающего света разливаются страх и взаимное отторжение?

Странно, но Вике становится неприятно слушать Камышина, её тяготит двусмысленность и как будто бы оскорбительность его намёка неизвестно на что. Она смотрит ему прямо в глаза и вдруг спрашивает:

- Хочешь сказать, что я дура?

Митя отчаянно всплёскивает руками:

- Ну с чего ты это взяла? Успокойся, пожалуйста.

- Я спокойна, как танк. Мне просто неприятно смотреть на эту картину, неприятно слушать твои фантазии, неприятно чувствовать себя глупой бабой, которую зачем-то обманывает жутко умный мужик!

- Вика, прости! Но я тут ни при чём. Клянусь тебе, это сама картина так действует на всех нормальных людей. Тебе хорошо, но почему-то вдруг становится плохо. Ты только что улыбалась, и внезапно хочешь заплакать. Рядом с тобой друзья, а одиночество душит тебя мёртвой петлёй. Мне показалось, что тебе нужно увидеть эту загадочную картину. И всё почувствовать.

- Зачем?

- Ты очень похожа на одинокую девушку, беспомощно заглядывающую в небо.

Неожиданная догадка приходит Вике в голову. Девушка отступает от Мити на два шага, точно подозревая его в коварстве и недоброжелательности, и дрожащим голосом спрашивает:

- Этот художник уже умер?

- Его застрелил пьяный инкассатор.

Вика ещё раз смотрит на огромное полотно, потом на Митю, несколько раз кивает красивой головой и невоспитанно тычет в картину пальцем:

- Некрофилы! Идём отсюда. Мне надоело это кладбище!

На улице уже темно и намного холодней, чем было днём. Пара спускается к Кадашевской набережной, здесь её встречает сырой ветер и с Водоотводного канала летит им в лица изморось, пропитанная запахом канализации.

- Ветер сечёт, как на море, - жалуется девушка.

-  В Кадашах раньше жили ткачи, они первыми изготовили паруса для Петровского флота, - зачем-то сообщает Митя. Вика хватает его под руку и заставляет прибавить шагу:

- Я замёрзла. Пойдём быстрее.

Они почти бегом добираются до станции метро, садятся в поезд и молча едут в сторону Лефортово. Потом четыре трамвайных остановки, чёрный и мокрый двор, освещённый двумя слепыми фонарями и разноцветной оконной мозаикой уткнувшихся лоб в лоб многоэтажек. 

Митя и Вика прощаются у подъезда, девушка видит, что нос у её приятеля совсем побелел от холода, а сама она чувствует растущую в груди тоску.

«Интересно, поцелует он меня или нет?» - ни с того ни с сего задумывается девушка. Юноша поправляет ей воротник пальто и говорит, что обязательно позвонит, завтра или послезавтра.

- А я замуж выхожу, - весело заявляет Вика и скрывается в подъезде. Широкая металлическая дверь тяжко грохает, сотрясая весь косяк и широкий цементный карниз, отчего сверху сыплются водяные капли пополам с грязным снегом, ошмётками городского мусора и зимней вечерней смурью.

Оставшись один, Митя долго слушает, как ровно и уверенно гудит в доме лифт. Потом срывается с места и мчится в сторону трамвайной остановки.

Через год Вика уже замужняя женщина. Теперь она – Виктория Молокан, она уже не ходит на работу в НИИ, хозяйничает дома и три раза в неделю посещает занятия в автошколе. Муж купил ей стильный хэтчбек «Ниссан Микра» глубокого фиолетового цвета, надо сдавать экзамены, получать права и жить не так, как прежде, а увереннее и беззаботнее. 

Что и говорить, перемен в её жизни множество. В квартире после евроремонта смонтированы навесные потолки, выстроена спальня в стиле ар нуво с дорогой закруглённой мебелью, сверкающей бронзовыми вставками, есть картины на стенах и вертикальный аквариум, в котором шелестят воздушные струйки и мечутся искрами загадочные ихтиандры. 

Но главная перемена – Вика всё чаще стала задерживаться у бронзового зеркала в прихожей и подолгу себя рассматривать. Огромные серые глаза, нос узкий, длинный, но изящный и художественный, тонкие губы и чувственный лунообразный подбородок. Аккуратные ушки, прямые русые волосы с пепельными кончиками, гибкая шея и откровенно сексуальные ключицы, с двумя круглыми косточками и манящими ямочками под ними. 

Почему она никогда раньше не обращала на себя внимания?

Слепой многолетний туман, безалаберность и лень, как говорит мама. А могла бы стать фотомоделью или даже киноактрисой, данные у неё хорошие. Грудь, правда, маловата, зато ровные, красиво приподнятые плечи, маленький круглый живот, привлекательные бёдра и длинные ноги. И руки, как у пианистки, с тонкими изящными пальцами и узкой, выточенной из фарфора, кистью.

Двадцать восемь лет не восемнадцать, но она ещё полна энергии и свежести. И ничего, по большому счёту, пока не потеряно. Зеркало не врёт, можно жить и надеяться на щедрость и красоту мира.

- Вики, иди сюда! Надо поговорить.

Она вздрагивает, отрывает взгляд от зеркала, вздыхает и идёт в кабинет к мужу. Игорь, высокорослый брюнет с красиво уложенными волосами и выразительным лицом, покрытым очень хорошим, европейским загаром, нервно расхаживает по комнате. Он в тёмных дорогих джинсах и в белой рубашке навыпуск. Как только жена входит в кабинет, муж несколько секунд подозрительно смотрит на неё, затем достаёт из выдвижного ящика огромного письменного стола с полированной столешницей и двумя боковыми тумбами пачку фотографий.

Подержав пачку, словно фонарь перед носом у своей жены, он веером швыряет фотоснимки на стол:

- Что за порнография?

- Это глупости. Не сердись, ради бога! Если хочешь, я всё тебе объясню.

- Пожалуйста, я слушаю.

Вика сначала смущается, краснеет, но потом берёт себя в руки и рассказывает Игорю всю правду. Увидев на прошлой неделе телевизионную рекламу конкурса фотомоделей-непрофессионалок, она подала через интернет заявку, потом снялась для портфолио и записалась на просмотр. Первый тур она прошла, теперь предстоят репетиции дефиле в мехах, а потом в купальниках. Продюсер и режиссёр говорят, что она очень талантлива и у неё прекрасные данные. Так или иначе, но она искренне увлечена внезапной авантюрой и думает выдержать конкурс до конца.

- Сумасшедшая! – кричит муж. – Идиотка! Ты понимаешь, чем заканчиваются все подобные дефиле и конкурсы?

- Не знаю.

- Я могу тебе рассказать.

- Ну, расскажи.

Игорь долго ходит по кабинету из угла в угол, кусает губы, злобно сверкает глазами, но молчит. Вике не то, чтобы страшно или стыдно, она каким-то сверхчутьём, какой-то женской антеннкой улавливает, что на самом деле муж к произошедшему равнодушен и больше сходит с ума от того, что сам оторопел, поняв это. Вика и сама начинает чувствовать, как её заполняет ватное равнодушие.

Муж останавливается перед ней и спрашивает:

- Зачем тебе это?

Вика смотрит на его крепкую загорелую шею, грудную клетку и брюшной пресс, выглядывающие из-под расстёгнутой рубашки, на тёмные джинсы и руки, которые он по-солдатски вытянул вдоль тела. Что-то колет её в сердце, маленькая злая булавка, и следом на глазах выступают тихие, мягкие слёзы.

Расстроенная Вика шепчет:

- Пойми, мне скучно, скучно до безумия!.. Боже мой, боже мой!.. Ты ничего не понимаешь!..

И не узнаёт собственного голоса, такой он сухой и холодный.

Игорь подходит к письменному столу, начинает перекладывать лежащие на нём бумаги и книги, собирает разбросанные фотографии, поправляет чернильный прибор с золотым глобусом посередине, зачем-то переставляет телефонный аппарат с одного угла на другой и, не оборачиваясь, начинает говорить:

- Я виноват. Совсем перестал уделять тебе внимание. Конечно, тебе нужно чем-то увлечься, чем-нибудь заняться, а не киснуть в четырёх стенах. Позавчера я уволил начальника рекламного отдела, он стал продавать конкурентам инсайдерскую информацию. С понедельника я найму тебя на работу, сначала рядовым менеджером в филиал. Как только освоишься, подтащу тебя наверх. Торопиться не будем, чтобы не дразнить моих сотрудников и партнёров. Бизнес есть бизнес, ты это понимаешь. Первое время можешь спрашивать меня о чём угодно, только не вникай глубоко, а то переклинит. Дам тебе специальную литературу, читай и учись. Слышишь?

Вика молчит, потому что думает о своём. У неё не выходят из головы тёмные джинсы и вытянутые по швам загорелые мужские руки. Хотя, может быть, дело не в них? Мало ли у кого есть чёрные джинсы, крепкие руки и широкая грудная клетка, выглянувшая из-под рубашки?

- Ты меня слышишь, Вики?

- Прекрасно слышу.

-  А про конкурс фотомоделей советую забыть как можно скорей. Это всё грязь и разводилово. Обещаешь?

После ужина Вика запускает посудомоечную машину, вытирает стол, расставляет стулья и задёргивает шторы в кухне. Муж ушёл в спальню, из-под двери бьёт полоска света: очевидно, Игорь лежит в постели и читает перед сном.

Когда она выходит из душа, полоски света под дверью больше нет. В квартире тихо, вечер остыл и уступил место холодной ночи. Вика в коротеньком халате и босиком стоит на ковре в гостиной, в руке у неё мобильный телефон. Она набирает номер и ждёт.

- Алло! – Митя так рано никогда не спит, он обязательно чем-нибудь занят часов до двух-трёх ночи. – Господи, Вика! Почему так поздно? Ты в норме? Сколько лет, сколько зим. Обалдеть можно!

- Ты по-прежнему в Малаховке?

- Да не важно. Как ты живешь?

- По-разному. У меня к тебе просьба, Митя. Пойдём в эти выходные в Третьяковку.

- Хорошо.

- Ты даже не спросишь, зачем?

- Зачем?

- Помнишь, в прошлом году, тот зал на втором этаже и ту картину, где двое лежат на траве? Я подумала… Мне нужно её увидеть… Она почему-то не выходит у меня из головы… Что-то в ней есть … Какая-то тайна… Помнишь, ты рассказывал?

Митя назначает ей встречу в воскресенье в Лаврушинском переулке на крайней скамейке справа, ровно в час дня. Они пойдут в галерею и ещё раз посмотрят на картину «Двое», за которую художник получил Гран-при в Париже и которая так непохожа на другие обычные полотна с двумя обычными влюблёнными.

Митя говорит, что вообще у этого художника много необычных картин. Если она захочет, можно походить по Третьяковке - их там выставлено больше десятка, это будет жутко интересно.

«Странно, какой у него одинокий голос, - думает Вика. – Почему так? Может быть, у него что-то случилось?»

Впрочем, у каждого из нас однажды что-то случается, успокаивает себя девушка. У каждого по-своему, так что и не объяснишь другим, что с тобой происходит.

Ей немножко грустно от того, что она это понимает. И, тем не менее, очень хорошо и легко. Потому что уже в воскресенье Вика вновь увидит то, что не смогла рассмотреть и понять с первого раза.