Проза

Миниатюра

Океан подскользнулся на чьем-то коварном щупальце и выпал оземь дождем.

Континент разбился, растворился, промокнув, как ромовая сладость.

Грандиозные вилки звенят, порождая в подводных держателях трезубцев зависть.

Границы города распались, затертые дворики взмахнули крыльями, полетели наружу — проецироваться на небесной пелерине.

Растащили кроты-подмастерья, разобрали на части Луну.

Огромные руки установили оборудование и возвели себя к небу.  Вот-вот. 

И небо порвалось, обнажая биколор школьного спортзала.  Прыгает-отталкивается пыльный баскетбольно-оранжевый Марс: гигантский звук, безразмерное падение, величественное молчание.

Я выхожу из кадра и объясняю: миниатюра эта маленькая, и оттого в ней всё — такое большое.

Дефиниции

Небо: пустой мешок.  Вы просыпаете мучнистый снег, конечности снежных фигур, жертвенный дым медлительно горящих листьев.  А оно всё пропускает, всё хочет удержать, но вечно убегает, при том остается на месте.

Колыбельная: песня космической тьмы для маленького неба.  Маленькое небо спит себе в непроницаемо темных ладонях.  А из-за угла приближается огненная колесница, потерявшая возничего.

Комета: огненная колесница без возничего.  Каждая отдельная — не думает о своем беге, как о падении.  Тем не менее, великое сумеречное поле усеяно колесами, кабинами, надломанными осями.  Одно из таких колес и сейчас освещает мой день.

Солнце: колесо от увязшей колесницы.  Из бездонной трясины воздвиглись постепенно кораллы, губки, моллюски.  Амфибия надувается, басит о своих владениях, так рождается Хекет.  Цапля проходит мимо, бьёт наугад и промахивается, разлетается вокруг облако пыли и ожерелья льда — пояс астероидов.  Подождав немного, планета-лягушка подпрыгивает и мчится прочь, бросив гекатомбы насекомоподобных жертв, освобождая хлебное место.

Земля: черная рыхлая губка.  Всё, не пожранное небом, падает на землю, впитывается, перерабатывается, прорастает.  Хтоническая богиня в своем подземном доме страдает накопительством, платье в золотых фестонах блестит тяжелым блеском, глубинная сокровищница пухнет и потеет от излишков, так наружу выносит и нас.

Хаосмическая обада

                               Wiley Clements

     Сидел за столом, устраняясь на время от книжного шкафа, нежного ассама, бунтующего уголка обоев и человечества.  За окном развеваясь разрастается, сростаясь свивается природа, подчиняя взгляд.  Суетливо клубятся атомы, и в прозрачном дыму пылают беличьи гроздья.  Воздушные частицы проталкивают надо всем золотистых пчел, одутловатых жуков, встряхивают какую-то мельтешащую нечистую рябь.  А за углом ничего уже не видно.  Там на одной ноге стоит игривая тайна.  Она поджидает, пока кто-нибудь сосчитает, не отыщет.  Тайна стремится чем-нибудь стать или хотя бы показаться.  Воплотиться.  Быть высокой елью, созерцательной кукушкой, осаждать сором изгородь или бродить поодаль хищным вором, соответствовать поэтическому: волчьи очи зеленью дымились.

     Но есть еще и прекрасное.  Истину преследуют, науку грызут, доброе и вечное умещается на газетной бумаге, все разобрали, мне осталось свое прекрасное.  Это прекрасное неотделимо, так как опирается на зрительный сустав моего воображения.  Но кажется иногда, что и оно — улетучивается, под всеобщий потолок, оставляя природу недорасписанной ширмой, забирая все яркие краски, и только пудовое солнце и невесомый ветер — не под силу унести с собой.

    Природа же — нечто очень человеческое, ведь о её отдельном, стороннем существовании нам тоже кто-то и когда-то рассказал.  Не зацепил бы кратко боковой взгляд переводного Вордсворта, вместо ненавязчивой природы воображением завладело бы что-то другое.  Может быть, попыталась бы убедить меня в своем существовании спорщица-материя.  Или внимания добилась бы плавная стрекоза.  Встрял бы не к месту в фокус прохожий. . .

    Воображение ищет точку опоры.  Мяукает голодное пространство, точит когти об изнанку черепа, играет с клубком памяти.  Отворачиваюсь.  Возвращаюсь к осязаемому.  Где-то резко прерывает дыхание — разрушая мелодическую стену тишины — гигантский духовой инструмент.  Тишина. . . сама не выдерживает, расползается, отстреливая пуговицами.  Гремит.  Трещат насекомые.  Никто не поиграл с тайной.  Значит, вдоволь отхлещет грядущий мстительный дождь. 

     В многолоскутном покрове за окном, я чувствую непрошенный холодок по спине, — победительно шествует тысячеликий хаос.