Проза

 Рассказ

Я голодал. Осознанно и терпеливо. С философским подходом к телу. Истончался до экстатических переживаний иной реальности. Проще говоря, блуждал по незнакомому эфирному пространству. И мне это казалось полезным. При этом прошлый свой печальный опыт голодания забыл. Именно тогда в любительском спарринге меня отправили в глубокий нокаут. Мне казалось, что я очень легкий и быстрый, а выяснилось, что слабый и вялый. «Мне казалось» – самый сильный довод прельщения, который приятно ложился на новую философию травоядия. Какой к черту бокс? Мой знакомый художник-кришнаит из Самарканда спросил меня: «Тебе что важнее? Победить противника или самого себя?» И этот аргумент сразил наповал. В самом деле, какой к черту бокс, если я веду борьбу со своими привязанностями. После глубокого нокаута я поднялся с пола спортзала, улыбнулся блаженно, как дурачок, и ушел, попрощавшись с кулачными боями. Зачем они? В мире травоядия есть куда более яркие переживания себя, чем в агрессивной среде.

Я голодал и работал. Старые хищные привычки вытравливались отчаянно. На хлеб насущный зарабатывал умением рисовать. Был художником-оформителем в кинотеатре. После года скитаний по хлебо-булочным комбинатам, где трафаретил бочки с квасом и расписывал «красные уголки» я, наконец, оказался в штате. Зарплата мизерная – под стать моему новому увлечению травоядием.

Меня окружали женщины — уборщицы, билетерши, администраторы, официантки. И все находились в подчинении разведенной пенсионерки с жаром в груди и отчаянным желанием созидания. И тихо ненавидели ее за скверный характер. Ирина Сергеевна всю жизнь проработала на руководящих партийных должностях. Потом ее списали заведовать кинотеатром. Муж сбежал, дети разъехались. Ирина Сергеевна воцарилась в новой семье своих подчиненных. Финансовые дела в кинотеатре шли из рук вон плохо. Зарплата задерживалась. Люди нервничали. Единственной поблажкой персоналу была возможность бесплатно смотреть на чужую сытую экранную жизнь. Но сколько не смотри, как едят другие, во рту слаще не станет. Напротив, станет горше от несоответствия экранной и реальной жизни.

А я голодал. И вполне соотносил свое положение и с реальностью и с экранной «жующей» жизнью. Мне было одинаково наплевать на сытость и голод, на бедность и богатство, на слабость и силу. В переживаниях иного пространства таких измерений не было. Тайна открывалась прозревающему человеку. Так мне казалось.

Ирина Сергеевна понимала, что необходим какой-то оригинальный трюк, чтобы воскресить кинопрокатную жизнь города. Но как? Городок небольшой, провинция. Люди без работы, предприятия тлеют, того и гляди загнутся окончательно.

Когда не было новых фильмов, я вывешивал старые афиши и занимался собой. Прочитал брошюру Брега, который проповедовал лечебное голодание. Изнурял себя постами, ел один раз в сутки на свежем воздухе в парке. Складывал несколько бутербродов из рыбы, масла и салатных листов, заваривал в термосе травяной чай и шел на природу, тщательно пережевывал бутерброды, запивал ароматным чаем, делал дыхательную гимнастику и возвращался в мастерскую, преисполненный воображаемыми силами. Внушал себе, что пью и ем воздух. Делаешь глубокий вздох, задерживаешь дыхание, представляешь, что влил в себя энергетический напиток, ждешь, когда кислород «ударит» по мозгам, открываешь глаза, отходишь от опьянения и по-другому смотришь на мир. Не хищно. Как-то иначе. Когда тебе хорошо от того, что кажется, будто тебе хорошо. Но кто сказал, что «кажется» - это не такая же реальность, как и все остальное!

Мозги тоже работали своеобразно. Я истончился психически и физически настолько, что стал чувствовать разницу энергий от кусочка хлеба, сыра, рыбы и, тем более, мяса, что бывало редко. Я похудел, но работоспособность не убавилась. Вообще, понял я одну вещь — как мало человеку нужно, чтобы поддерживать свое тело в минимальном комфорте. Очень мало.

Однажды ко мне в мастерскую с улицы зашла экстрасенс. Была весна. Солнце расписывало художественный беспорядок яркими красками. Экстрасенс — женщина с прозрачными серыми глазами. Радужка с черной окантовкой, что делало ее особенно привлекательной. Очевидно, она тоже постилась. Попросила меня за деньги написать ей несколько плакатов с призывами посетить ее курсы. От денег я отказался, но попросил продемонстрировать на мне ее уникальные способности. Женщина подошла вплотную, заглянула в глаза — бесстрашно, профессионально, глубоко. Потом стала водить руками рядом с моим телом — по всем местам. И спрашивала:

— Тепло ощущаете? Так-так-так. И тут тепло. Очень тепло.

В районе солнечного сплетения мне стало горячо. Еще минута, и я бы, наверное, взорвался.

— Все ваши органы функционируют хорошо. Немного печень увеличена, селезенка, но это незначительно. Во всем остальном — можно в космос.

На мгновение я поддался гипнозу и впал в блаженную прострацию. Все исчезло вокруг меня, кроме ее глаз – чистых, серых, прозрачных. С черной окантовкой зрачков. Если есть потайной вход в человека, то это только глаза. Через них можно проникнуть в сердце. Раньше я никогда бы не сказал бы про глаза. Или про сердце. Плоть – да. Плотское тянется к плотскому, духовное сближается с духовным.

Я пообещал сделать плакаты к вечеру. И задумался, когда она ушла. Почему у меня возникло к этой женщине желание? Сильное плотское желание. Что она сделала? Или, напротив, не сделала, чтобы оставить после своего исчезновения желание? Загадка, космос, запахи. Или все проще? Господин Фрейд? Истончился я — факт. А когда постишься, крышу иной раз сносит. Так сносит, что только держись. Женщина есть, но одной, оказывается, мало. Особенно, весной. И что в ней такого? Глаза? Пожалуй. В глаза влюбиться можно. Только в глаза. А если к таким глазам некая тайна — тогда берегись, художник. Тайные покровы хочется мягко сорвать. Вроде бы все одинаковые в костюмах Адама и Евы… ан, нет! Все разные. Запах, глаза, руки, движения. Все разное, и в разной степени удовольствия эти покровы снимать. И сам ты всякую минуту разный. В иные мгновения застенчив, как ангел, в иные груб и напорист, как инкуб.

В понедельник в мастерскую ввалилась радостная Ирина Сергеевна. В руках у нее был какой-то сверток. Шуба из норки распахнута, белая блузка колышется кружевными рюшками. Брошь огненная, дорогая. Так и вижу ее широкое руководящее сердце. Крохотная деталь одежды, а как много говорит. Лидера партийной ячейки хоть в маскировочный халат одень, а какая-нибудь мелочь выдаст. Тут — яркая, дорогая, броская, безвкусная и, главное, в районе груди.

— Мы спасены, — выдохнула она, размахивая руками. — Только что из Москвы. Старые связи. Передали балканскую ленту, эротику. Называется «Нудистка». Сейчас мигом в просмотровую, оцениваем ленту, ты, Андрюша, делаешь шикарную афишу, и тут же даем в прокат. Я только с поезда. Кофе закажем в буфете.

Ирина Сергеевна светилась.

— Конечно, нас могут не понять, — смутилась она ненадолго. — Общественность. Но как выживать? Не могу я людей без рубля оставить. Надеюсь на выручку. Многое зависит от тебя, Андрюша. Выжми из себя все мастерство. Изобрази главную героиню так, чтобы все было видно, но чтобы общественность не смогла ни за что зацепиться. Тут талант нужен.

— А вы сами смотрели фильм?

— Что ты! — запротестовала она. — Некогда было. Схватила и убежала. Закрывай мастерскую на замок и пошли в просмотровую. На всякий случай я тебе плакат с Клаудией Шифер принесла. Роскошная дама. На пляже ее изобразишь. Красивое загорелое тело и море. В общем, поглядим. Но чтобы по глазам издалека било. Нам нужна касса.

Попытаюсь передать сюжет картины. Сначала появились какие-то девушки в обнимку, потом к ним присоединилась кампания темнокожих девиц. Они играли, веселились безо всякого стеснения. Потом сплелись воедино, полчаса пытались расплестись. Наконец, к ним подошли мужчины в полицейской форме, форму покидали в песок, оставили наручники, стали пытаться расплести девиц и сами застряли. Надолго. Еще на полчаса. В финальных сценах уже трудно было разобраться, кто с кем сплетается. Все смешалось на пляже — женщины, мужчины, полицейские… только что лошадей не хватало.

Хорошо, что в просмотровой было темно, потому что я чувствовал, как Ирина Сергеевна меняется в лице, то багровеет, то зеленеет. Я понимал, что ее в Москве приняли за провинциалку и откупились безвкусицей. Но что поделать. Мы и есть провинция.

Когда все закончилось, она посмотрела на меня с обреченностью приговоренного на казнь и хрипло сказала:

— Давай, Андрюшка, не подведи. Чтобы все… прямо все… но чтобы общественность ни-ни… в общем, давай, художник, твори.

Вдохновение нулевое. Взял аванс. Купил портвейна. В противоречие новой философии. Не для вдохновения. Нет. Для противоядия от чернухи. И нарисовал. Да. Сделал нечто. Пляж желтый, солнечный зонтик синий, голубое море вдали, белый кораблик и «клавка с шиферного», раздетая, потерянная, пьяная. Черные мазки выделялись в двух местах — на глазах в форме очков и чуть ниже солнечного сплетения. Такого «шедевра» я еще не создавал. Никаких полупрозрачных намеков. Строгий плакатный стиль. Как было заказано. А тело залил оранжевым, чтобы придать эффект модернизма.

Ирина Сергеевна заглянула в мастерскую, что-то промычала под нос и ушла на бюллетень — так, на всякий пожарный, чтобы общественность не побила камнями. Чтобы если что, то только художника.

Афишу я повесил и стал наблюдать из окна мастерской за людьми. Очевидно, оранжевая «клавка с шиферного» била по глазам издали. Привлекала. Люди, особенно мужчины, тянулись в сторону касс точно под гипнотические звуки дудочки гамельнского крысолова. Общественность объявилась позже — когда ветер и дождь изрядно потрепал мое творение, а я пропивал второй аванс. Заблудившись в поисках гармонии старого «я» и нового.

Несколько представительных мужчин и женщин неопределенного возраста рыскали по кинотеатру, пытаясь отловить директора.

Ирина Сергеевна предусмотрительно долго не поправлялась.

Кассу мы подняли.

А меня потянуло на курсы к экстрасенсу. Пришел вечером в помещение библиотеки, которую арендовала Светлана. На объявления откликнулось несколько человек. Две женщины, которые желали открытия третьего глаза, пару стариков, захотевших жить вечно и три инвалида, жаждущие исцеления.

Дождался окончания лекции и пригласил Светлану в ресторан. Гонорар за афишу бесстыдной оранжевой получился приличный.

В ресторане мы не пили вина и не ели мяса. Я заказал что-то вегетарианское, запили все яблочным соком, вышли ночью на освещенный бульвар.

- Как ты стала экстрасенсом? – спросил я.

- Видение. Было видение, что с нами всеми будет после смерти. Каждый будет жить в вечности вместе с фантомами своих дел.

- Например? Если я художник и рисую афиши с персонажами, я буду жить среди нарисованных персонажей?

- Примерно так, - ответила она. – Это должно побуждать человека делать красивые и добрые вещи.

- Ты мою последнюю афишу не видела?

- Видела.

- Что скажешь? Могу я рассчитывать, что в вечности окажусь на диком пляже среди фантомных женщин?

- Ты уже живешь среди фантомных женщин, - неожиданно откровенно заявила экстрасенс. – Ты думаешь, я не чувствую твоих неочищенных желаний? Это очень приметно. Грубые эмоции считываются легко.

- И что мне с ними делать? С желаниями?

- Нужно работать над собой. Ты выпивал недавно и ел мясо?

- Было дело.

- Если я иногда срываюсь на кусочек курочки, потом месяц пощусь строже, чем обычно. Курица очень утяжеляет. Перестаю видеть то, что умею, когда пощусь.

- И никаких грубых желаний?

- Бывают. Но редко. Я потом их отрабатываю двойным постом.

- Двойным? Так и улететь на небо не долго.

И тут она повторила слова моего знакомого художника из Самарканда – почти слово в слово: «А ты реши, что для тебя важнее – сиюминутное удовольствие или блаженство в вечности?»

На следующее утро я не пошел на работу. Потому что ночью зашел в круглосуточный ларек с алкоголем, набрал водки, тушенки, и ушел в долгий бессовестный запой. Решив раз и навсегда, что я обречен и в этой, и в будущей жизни переживать самые грубые формы наслаждений. Таков, очевидно, мой удел. Для меня важнее сиюминутное, а не вечное. Увы.

Когда протрезвел, притащил с собой в мастерскую пудовую гирю, боксерскую грушу, перчатки. И в свободное время подкачивал мускулы, разминался с грушей, обливался водой из шланга для снятия грунтовки с афиш. Мастерская художника превратилась в спортивный зал. А я сам из неофита голодания снова утяжелел и стал видеть вещи такими, какие они есть, а не теми, которые кажутся.