Проза

Феномен любви всегда зарождается из ненависти. Первым вдохом своим ты ненавидишь чуждый мир, появляясь на свет из девятимесячного кокона матери.

Шлёп по попке — и полетел в любовь.

В поцелуй шершавых небритых лиц. В пузцо, в пяточки. В ползунки.

Встаешь в колготах. Но они всегда не по размеру. Идешь в детсад. В храм детей. Жрать, спать, танцевать, говорить на стульчике. И елки, сплошные — елки.

Школа. Парта. Халва на голове. Нет, не хала, — именно халва. Халва вещает о Достоевском, Толстом. А у тебя зеркальце на мыске. А там трусики. Она читала Тургенева. И за косичку — дерг. Из ненависти, из любви.

Вот мы уже и прикостюмлены. Сидит, конечно, коряво. Жмет везде, поджимает. Штаны, напротив, висят. Их постоянно надо поправлять. Ты ненавидишь этот костюм, как только можно ненавидеть манную кашу с желтой лужицей посреди. В детском саду.

Но шлепаешь. Мужик.

Тети пошли. Тети. Раз… И хоп — тридцать вдруг. Сбился. Сбились и они. На дядях. А были косички, между прочим, колготочки, юбочки-воланы. Стихи читали. У елочки.

И вот — опа! Злое колдовство произошло. В трениках. Без костюма. Орут все вокруг. Кот под ногами плачет. Телик бушует. Ты — с пивасом. Нормальный такой животень. Мало, правда, кто в него уже целует. Все как-то по-простецки происходит. Не снимая шлепанцев.

Легенды про себя иногда сочиняешь. Все чаще под водкой. Про «половые семь раз» за день. Про турник и двадцать подтягиваний. В бурной когда-то «пиджачной» молодости. Сейчас то, что. Ни разу на турнике, висишь, «пивотенем» болтаешь. Но хоть один раз за семь дней ещё можешь. Стыдновато, конечно, но и то хлеб.

Думаешь. Оно мне надо? Вот эти все — Достоевский, Толстой, Пушкиноид? Отлично же и без них. Когда-то поцеловали в пузцо и пяточками брык-брык. По любви.

И когда ты доходишь до этой мысли, то надеваешь костюм из ненависти к самому себе. Чистишь обувь. Подтягиваешь бывший пресс. И выходишь в мир, чтобы кого-то поцеловать в пяточки.

Целовать-целовать-целовать.