Проза

 

 

Ангелина снова напилась. Ненавистный начальник так и не умер в больнице. А у неё не было ни любовника, ни ребёнка. И не предвиделось. Ангелине уже было тридцать пять лет. Она была чудовищно толстой. Из-за случившейся в детстве аварии. Ещё Ангелина была алкоголичкой и неплохой журналисткой. И просто бой-бабой. Но и эти её качества как-то портила полнота. Даже алкоголизм.

     Собутыльники с нетерпением ждали, когда Ангелина, наконец, уйдёт. Им безумно надоели её мат, дурацкие шутки и караоке при незнании слов. Ангелина давно это чувствовала. И, наконец, пошла навстречу товарищам.

      Сухроб ишачил на стройке уже полтора года. Жены и детей у него тоже не было. Он отсылал деньги отцу. Который обещал жену купить. Но мог и не купить. Отец – он, что хочет, то и делает.

     И любовницы у Сухроба не было. Он прикармливал бродящих возле стройки собак. Кусачих и визгливых. С ними было нехорошо. Хотел прикормить и блондинистого мальчика из соседнего дома. Специально прикупил конфет. Не дорогих, конечно. Ведь денег ждал отец. И мальчишка презрительно скривился. Обозвал чуркой и убежал.

      Ещё больше, чем он, Сухробу нравилась повариха из ближайшей столовой. На днях он собирался с ней познакомиться поближе. Прихватив молоток как аргумент. С любимой вещью Сухроб чувствовал себя более уверенно.

       А сейчас он шёл из магазина с бич-пакетами.

- Подожди! Как тебя зовут? - слышал он вдруг. И увидел огромную женщину.

Поначалу Сухроб испугался. «А вдруг это маньяк? Их тут много… Или русский скинхед-гомосек в бабу переоделся» - пронеслось у него в голове. Но тут Сухроб принюхался. Пахло самкой. Настоящей. И пьяной.

- Сухробом зовут. А тебя?

- Ангелина. Пойдём ко мне, посидим…

- Канешна!

- Недалеко тут.

Они пошли, разглядывая друг друга в темноте. И, глядя в сторону, в кругах фонарного света. 

Калитка, вялое ворчание собаки. Скрежет ключа в замке. Свет, зажегшийся во времянке. Телевизор разговаривал концертом.

- Выпьем?

- Ага.

Голова к тумбочке под телевизором. Огромный зад.

Сухроб расстёгивается и бросок. 

Чего! Ай! Чего ты!

Потом всё-таки выпили. Посмотрели концерт. Залезли на скрипучий диван, срывая друг с друга одежду.

После говорили, обнявшись. О том, что у матери Ангелины есть кафе. И что заживём. «Знаю таджикский кухня» - радостно скалился Сухроб. Вскоре он забылся сном. Впервые за долгое время мирным и счастливым.

Ангелина не спала. Вначале она лежала, нежно прижавшись к Сухробу. И мечтала. Как они вдвоём будут держать кафе таджикской кухни. Как у них родятся трое чернявых мальцов.

Потом Ангелина вспомнила, что над ней все будут смеяться. Все посетители кафе. Все, кто увидит её с Сухробом. И вообще, весь мир. Потому, что она толстая. И на неё никто не польстился, кроме гастрика. И что Сухроб, когда обживётся разбогатеет, обязательно будет ей изменять. И наверняка бросит. Оставит одну, ставшую ненужной.

Изменять! Ангелина вспомнила, что от Сухроба пахло псиной. Особенно там. «Он уже, гад, с собаками! С собаками!».

Ангелина приняла решение. Осторожно положила подушку на лицо Сухроба. И навалилась всей своей массой. Сухроб пару раз выгнулся. И вскоре затих.

Вначале Ангелина не знала, что делать. Она лежала рядом с трупом, приобняв его. Немного всплакнула.

Потом аккуратно одела Сухроба. И, прижав труп к себе, потащила его из времянки. А потом за калитку на улицу. «Как набрался то, а ! Ничё, я тебя доведу!». Бормотала она в полголоса. Так дошли до мусорных баков. Они были в тени. Фонарь горел в стороне. Осторожно уложила труп в почти пустой бак. Постояла. Медленно пошла обратно.

Утром на труп высыпали несколько ведер отбросов. Потом копался бомж. Он выматерился, но полицию не позвал. Вскоре бак привезли на свалку и опорожнили…

Ангелина жила по-прежнему. Пить она стала ещё больше. Но теперь она любила делать это в одиночку. Чтобы не проболтаться. И вообще она любила помянуть «бедного Сухробчика».

      

 

 

Маша купила себе новый планшетник. Старый работал, когда хотел. Маша не знала фразы философа «Мода – это для бедных» и мечтала о гламурных туфельках. Но крупно подставили новые тарифы на коммуналку, и она вспомнила, что ещё молода и решила выйти замуж. За человека, который мог бы купить ей туфли и оплатить счета.

    Все знакомые «мужчины со средствами» были женаты. А некоторые даже покупали туфли ещё одной-двум таким же «Машам». Значит, вариант исключается.

    Холостяки Саня и Володя были бы, может, и не против. Но который год перебивались случайными заработками. А Вадик вообще нигде не работал.

 С Мишей Маша поругались.

   Оставался Максим. Парень из параллельного класса (в прошлом). Уже тогда у него было погоняло Хакер. Теперь он работал системным администратором в фирме. И имел регулярные шабашки. Об этом Маше рассказал мамин старший брат, приятель родителей Максима. 

    К тому же это была близкая цель – Максим жил в соседнем подъезде, и Маша иногда встречала его. Иногда они даже здоровались. Когда не забывали это сделать.

И вот новая случайная встреча. «Привет, Максим!» - на этот раз звонко крикнула Маша. Максим на автомате пожевал губами. И пошёл дальше, глядя сквозь Машу. Сегодня он заканчивал систему электронной безопасности в одной фирме. Вместе со «спецами» из охраны. Туповатыми ребятами, бывшими ментами. И, забыть обо всём на свете, спешил опробовать новую «игрушку».

    Маша поняла – «установить контакт» будет сложно. Тем более, что с Максимом они никогда особо не дружили.   

- Ты, Машка, овца толстожопая! Не можешь нормального мужика найти! –долила масла в огонь мать.

   - Да разве с этим хакером грёбаным из соседнего подъезда договоришься?  А тебе, мама, лишь бы гадость сказать!

- Поможем тебе, дуре, в который раз. Дядька твой к ним сходит. Типа посватается.

   Дядя Паша запасся коньяком и отправился к родителям Максима. Самого Хакера ещё не было дома. Выпили, поговорили о том, о сём.

- А Максим ваш, это… не гей? – спросил вдруг дядя Паша.

- Он геймер - с вызовом ответила мать Максима.

- Ты чё! – крикнул отец. Не, у него на компьютере на рабочем столе теннисистка Шарапова в трусах. И другие бабы раньше были… – уже в сомнениях добавил он.

- И монстры были, и чудища! А мужиков не было! – с гордостью сказала мать.

- Отлично! – оживился дядя Паша. Племянница-то Машка тоже девок не очень. А на Максима в окно смотрит. Может, как-нибудь он к Машке забредёт?

- Да, передадим. А то всё компьютер да компьютер, – отозвался отец.

…- Машка тебя в гости зовёт, – услышал, придя домой, Максим.

- Какая Машка? – удивился он.

- Ну, Литвинова. Из второго подъезда.

- А… – бросил Максим, бросаясь к компьютеру. Система безопасности опять глючила, и ребята из охраны начинали над Хакером стебаться.

…Прошло два часа. Родители затаились на кухне, они закручивали огурцы. Наконец последняя банка ушла в кладовку, и отец очнулся:

- Сходи! Не надоело ещё на трусы Шараповой дрочить?

- Шарапова, она есть не просит… - рассудительно ответил довольный Максим, победивший систему. Он вышел из своей комнаты, отрезал толстый ломоть хлеба, покрыл его толстым слоем масла, сверху уложил толстый кусок колбасы и всё это запихнул в рот. Потом подошел к окну, изучил пейзаж и повернулся к затихшим в ожидании родителям:  - А у Машки ноги толстоваты. Вроде… И ваще, дождь на улице! Как я в соседний подъезд сунусь!?

 

 

 

 

В детстве его я, наверное, жило. И почти без перерыва. Мир игрушек под столом. Полутёмный, как древнее капище. Занавешенный скатертями, полотенцами и половыми тряпками.

   Всё это сдирали. Его вытаскивали из-под стола. Говорили, что полотенца, тряпки и скатерти – не для этого. И что грязные тряпки «оскверняют» чистые скатерти и полотенца. Мама говорила это очень громко и била грязной тряпкой по голове.

   У плачущего выключали я. Тащили «кушать» или «к бабушке». Учили включать я «в пол силы» и «как положено». В том числе и другие мальчишки. С которыми надо было играть «в машинки»,  «в танчики», или «в солдатики».

    Потом надо было ходить в школу, учить уроки, «гонять в футбол» и «махаться». Я всё чаще приходилось прятать поглубже. За решением задач и чтением никому не нужного романа «Война и мир». Я надо было намертво загромождать качаемой мускулатурой. Чтобы не выглядеть «дрыщём», «лохом», чтобы «тёлки на пляже смотрели». И ещё «нормальной шмоткой» «как у Паши и Равиля».

     Полуинтеллектуальное студенчество. Тогда попадались книги. Тогда попадались книги. Как картинки на стенах с куполами и пагодами. Православный священник и волхв – гитарист. Детали интерьера для учёбы и девушек, пьянок и поездок. Море, похожее на огромные линялые джинсы. Пустые бутылки и ещё оставшаяся водка. Которой всегда было мало.

    А теперь надо было одеваться и вести себя, как принято в этом офисе на территории давно почившего завода. Лебезить перед Павлом и Ашотом. Изображать деловитость и креатив перед змееподобной Патрисией. Когда та инспектировала российские отделения. Дружелюбно подтрунивать над Егором. Не столь дружелюбно над Инной. Иметь машину как у Сергея. Не такую дорогую, как у Павла и Ашота. А у Инны машинак или вообще что? Почему её до сих пор не уволили?!

    Ездить на конференции, где вместе со всеми всё больше замалчивать печальные тенденции рынка. Бодро участвовать в идеотских конкурсах на корпоративах.

    Ему надо было слыть «неплохо социализированным чуваком». В этом качестве он убеждал себя, что мало что помнит о своём я. И только приятное.

     Например, компьютерные игры. Пафосные «стратегии». Навороченные «он-лайн – игры». Я ли что-то похожее на него, могло резво прыгать и скакать. Выбирая героическую гибель после череды красивых побед. Проживать раз за разом маленькую жизнь великого и свободного. Полководца, эльфа, оверлорда или сурового сталкера.

    Ещё можно было быть богом среди других богов. Где-нибудь на форуме альтернативной истории. Перекраивать прошлое и будущее. Мановением пальца строить ацтекский храм в Санкт – Петербуге. Бережно закрашивать карту Четвёртого Рейха.

   Боги, конечно, не могли обойтись без ссор и мелких пакостей. Внутрь божественного мира сочилась жижа реальности. Но она быстро высыхала от жара дискуссий. Как упоительно отстаивать транстихоокеанскую империю тарасков в пику японо-гавайскому халифату.

   Но миры для «приятного я» постепенно «вырабатывались», «стачивались». На стенах миров под красивыми обоями проступали сырые пятна. Обиотслаивались от стенки, пузырились. Их сначала пытались подклеивать, потом сдирали. Оставалась шершавая грязная стенка. Которую запросто могли снести вместе со всем зданием. Или оставить стоять «в одиночестве».

    Стояла какая-то стенка с рекламным баннером. Изображавшим самодовольную девицу в шезлонге. Остальное здание давно снесли. А стенку оставили. Никто уже не мог сносить дальше. А тем более – строить новое. Осталось повесить баннер.

   Он стал догадываться, что именно это произошло с его я. И решил разобраться этой проблемой «как продвинутый чел». Но не слишком «замороченный».Он попытался выпустить себя из-под оболочки. Подышать свежим воздухом, так сказать. Для этого принято было куда-то ездить. «Замороченные» ехали в туры на Тибет.

А он уехал в отпуск на восток Азии. Там было то, что и на любом другом курорте в любом месте земного шара. Море, бары, рестораны, выпивка, женщины. Но всё это относилось к оболочке. Открывалась форточка. И воздухом дышала следующая. А он хотел дать подышать себе. Как это сделать – никто не знал.

    И он поехал в солидный местный музей. Упорядоченное хранилище мёртвых оболочек. Хозяева которых давно умерли. А может быть, их никогда и не было. Оболочки были просто вторичными отходами чей-то жизнедеятельности. Которые навешивали на себя кто ни попадя. А потом сдавали обратно на склад.

    Он искал в оболочках отверстия, через которые могло выглядывать я. Но не находил их.

     Отверстий было великое множество. Но через них подглядывали и дышали воздухом такие же оболочки. Посуда, грозное оружие и доспехи. Повозки и лодки, модели кораблей. Священные идолы. Свитки с элегантной живописью. Похожей на кляксы или плевки. Как будто мертвецы бодро улыбались. И деловито сновали туда-сюда. Они не знали, зачем им это нужно. Они вообще ничего не знали. И никто ничего не знал.

    Выйдя на улицу, он чуть не наступил в птичье дерьмо. Свежее и жидкое. Очень похожее на изображения со старинных свитков.

    «Люди и звери хотели получить удовольствие. И не хотели умирать. И они получали удовольствие и страдали. И потом умирали.

    Может, свитки боятся оказаться на улице? Тогда они станут, как птичье дерьмо. А что, такое дерьмо выставляют в музеях. И человеческое, и птичье. В этом городе тоже есть музеи с дерьмом. Интересно, музейное дерьмо хочет на волю? Посохнуть на солнце, повонять на голом асфальте? Ему не тяжело становиться оболочкой?

    А какая, собственно, разница? Птичке достаточно есть и испражняться. А кому-то для этого надо ещё и рисовать. И смотреть на рисунки. Что лучше или проще? А хрен его знает!

    А великие восточные религии в самом деле мудры! Они давно нашли пустоту на месте я. И обернули её обёрткой. Которую можно разукрашивать и по-разному складывать. Глядишь, на месте пустоты что-то есть. Цветная обёртка, оригинально сложенная. Прикольно! Но чем пустота с обёрткой отличается от пустоты без обёртки?».

   Он вернулся в отель. С жары захотелось пива. Потом налегал на виски. Захотелось как следует оттянуться. Вызвал проститутку. Захотелось чего-нибудь необычного. Поэтому он как-то странно таскал проститутку с одного конца кровати на другой. Вначале она пугалась, а потом развеселилась.

    Стал в обед, похмелился. А там и домой надо было лететь. Перед отъездом достал из-под кровати простынь.

    После возвращения он всё чаще замечал, что его мир сжимается. Его внешний мир. В нём появлялись чёрные дыры. Которые, тлея, расширялись. И пожирали мир.

    Например, это были крепкие, громогласные кавказцы. Или расторопные пришельцы из Средней Азии. Это были иные кафе и продуктовые ларьки. Машины с громкой музыкой. Кафе, машины, кавказские парни… В эту парковую аллею лучше было не соваться. Так же думали и патрульные полицейские. «Своя задница дрога, бля!» - он слышал как это пробормотал один из них. Когда услышал женский визг, доносящийся из аллеи…

     Но он не был ксенофобом. И его внешний мир уничтожали самыми разными способами. С детства помнился скверик. В нём – неработающий фонтан с облупившейся бетонной черепахой. Когда-то её морда казалась очень дружелюбной. Потом он забыл о ней. И вот скверика не стало.

    Сначала появился забор из жестяных листов. Потом – безмолвное здание из чёрного стекла. С белой надписью «Аренда» и номером телефона. Хотя никто ничего не арендовал. И здание стояло как чёрный айсберг, севший на мель.

    Стали отключать электричество. Иногда на несколько часов. Тогда не было ни героев, ни богов. Был черный квадрат монитора. Молчаливый неизменный, немного грязный. С мира словно ободрали цветные обои. И оставили черное, мёртвое основание. И не было никакого я. Только бесформенные оболочки, осевшие кучкой. Как сухие листья на вытоптанной клумбе под окном. Которые иногда рассыпались и перекатывались под ветром. Так же его оболочки иногда ворошил звонок мобильника. Если тот не успевал разрядиться.

    Однажды смуглый дворник собрал сухие листья и унёс. Подумалось: «И чем они ему помешали?». Как будто листья еще жили и оживляли мёртвую клумбу.

   Ночью гопники пили пиво и матерились. Набросали бычков. Утром перед работой бычки показались надгробьями листьев.

    Ещё исчезали люди. С кем-то стало неинтересно. Кто-то уехал. Кто-то просто исчез.

    Не то, чтоб он в серьёз интересовался чем-то, кроме своего я. Или кого-то любил. Но это был его мир. Он мог здесь питаться и отправлять естественные надобности сравнительно безболезненно.

    Но в мире появлялось всё больше дыр. Которые постепенно расширялись. Готовые слиться в единую пропасть-тьму.

   В соседнем подъезде жила Лена. Заторможенная одноклассница. Которая вскоре после окончания школы ударилась в религию. Она не была нужна. И никуда не исчезала.

    Открывались новые церкви. В Сети попадались священники – блогеры. «Вот у кого-то мир расширяется!» - с завистью подумал он. И решил расспросить Лену, столкнувшись однажды с ней во дворе.

- Кого из наших видел?

- Да нет…

- А у тебя всё  как?

- Всё слава Богу! – улыбнулась Лена.

- А как все твои поживают? Ну, церковные?

- Отец Вадим служит, слава Богу! Отец Александр теперь благочинный. А отец Димитрий на покое уже. Матушка Ольга болеет сильно..

- А помнишь, приходила? Вера Афанасьевна?

- Как же… Преставилась три года назад.  А Анастасия Валерьевна – ещё раньше. И тётя Люба, и тётя Света. И баба Сима, не говоря уже… Петя в Швейцарию уехал. Помнишь, всё песни пел о гибели за Отечество? Миша тоже… куда-то… Ира с Наташей постриглись. Катя за батюшку вышла. На Урал определили. Я осталась, Вера малая, Таисия Игоревна.

- А церковь вот открыли. Ну, там вон…?

- Ага. Туда не хожу. Не знаю никого. И у нас на приходе всё новые мелькают. На службе полчаса постоят, в планшетник глядя.

   - А тебе жить комфортней стало? Уважение у верующих. Церкви строят… 

- Уважение! – неожиданно резко сказала Лена. Когда с этим «Pussy Riot» истерия была – всю ограду измазали. Отмывали потом специальной машиной, под давлением. Муниципалитет дал.

- Всё ж уважают! Мне что муниципалитет даст!

- Да кто уважает!? Подростки кавказские с соседней школы в крестный ход огрызки кидают. А полиция – хоть бы что! Не все кавказцы, правда, такие. Таисии Игоревне дагестанец сказал, чтоб к нему в следующий раз обращались. Не в полицию. Говорит: «Вы – люди Писания!». Без разрешения, как их, знатоков ислама нельзя православных обижать!

- Да – а…

Он и Лена печально покивали распрощались.

   Сначала он почувствовал облегчение. Мир сжимался и покрывался дырами не у него одного. А потом вновь подступила тоска. Вместе с чужим миром таял и его собственный…