Проза

 

Йог

Евгений Иванович Лёнчик  был в душе философом. Но, в отличии от других «философов в душе», он был человеком дельным и практичным. Работать умел. Потому и защитил кандидатскую и докторскую, стал доцентом и профессором.

   Вера поняла это, когда Евгений ещё был аспирантом. Что философские увлечения его прокормят. И вышла за него замуж. Долгое время Вера думала, что не прогадала.

   Но Евгений Иванович знал, что он философ. А не те, кто меняют марксизм на маслице. Он так же знал, что философия – это действие, а не софистическая болтовня. И не борьба с властями и чтение самиздатовских ксерокопий.

  Поэтому Евгений Иванович занимался йогой. Он медитировал, принимал асаны и не рассуждал. Он подавлял эту способность, так как был философом.

   Постепенно Евгений Иванович научился медитировать нормально. Когда уже было всё равно. Но он считал необходимым объяснять. Потому, что был преподавателем. С коллегами и женой. И самому себе в обычное время надо было доказывать. И он объяснил это желанием дожить. До ста тридцати семи лет…

    Над ним добродушно посмеивались, но в антисоветчине обвиняли.

     У Евгения Ивановича родился сын. Он его обеспечивал и отправил в школу. А так он потихоньку уходил в медитацию. И от жены, и от сына. Однажды Вера собрала вещи. «Ты, что уходить собралась?» - с некоторым удивлением спросил её Евгений Иванович. «А ты уже ушёл» - ответила Вера и вызвала такси.

    Сын присматривался к отцу и, будучи студентом, тоже решил уйти. В наркоманы. «Ты идёшь по пути наименьшего сопротивления!» - с упрёком сказал ему Евгений Иванович. «Быстрее и проще, хоть и без пафоса» - ответил ему сын. Евгений Иванович пожал плечами. «Может, тоже путь» - подумал он. Определённый уровень был достигнут. Евгений Иванович лишь боялся, что сын будет клянчить деньги и отвлекать его. Но сын просто исчез, чему Евгений Иванович был рад.

   Вере он продолжал помогать материально до самой смерти. Объяснял он это дхармой (долгом) мужчины. Но на деле просто чувствовал глухую вину перед той разумной и оптимистичной девушкой, на которой он когда-то женился… 

   А начальству и сослуживцев устраивало всё. Евгений Иванович спокойно вышел на пенсию и целиком отдался йоге и заботе о здоровье. Началась и закончилась перестройка, ельцинизм и нулевые. Но это волновало Евгения Ивановича не больше, чем вода под мостом, через который он иногда переходил. Он питался зеленью, орехами и медитировал.

   И жизнь менялась своим чередом. Отпадала серая суета. Появлялась свобода. Евгений Иванович постепенно превращался в вечнозелёное дерево с пурпурными цветами. Которому было уже сто двадцать лет. И которое не стоило поливать водой из-под крана. Поэтому Евгений Иванович бодро пробегал до ближайшего продуктового магазина и покупал питьевые пятилитровки. Он почему-то чувствовал необходимость объяснять продавцу и редким знакомым возраста внуков, что ему сто двадцать лет…

   В очередной раз наступили холода. И Евгений Иванович задумался о лучшем уходе за вечнозелёным и вечно цветущим деревом. Нужно было тепло и влажность. Но включил на кухне газовые комфорки и разделся до гола. И принялся поливать себя питьевой водой…

   И тут Евгений Иванович понял, что он всё же не вечнозелёное дерево. Потому, что он упал на пол и больше не мог двигаться и говорить. Евгений Иванович ясно осознал, что игра окончена. Но остался йогом и мужчиной. Ему больше не оставалось ничего, кроме медитации. И он погрузился в неё...

   Сложнее оказалось престарелым родичам, которые всё же успели вызвать слесаря и скорую. Врачи и санитары морщились, хамили и не хотели нести парализованного. Из мужчин в подъезди жили уже одни старики.

   Поэтому Евгения Ивановича выносили три женщины пенсионного возраста и самый молодой из санитаров. В больнице выяснилось, что Евгению Ивановичу всего девяносто…

 

 

Мария Дмитриевна и другие

 

 

Станица вползала на лесистый горный склон. Словно странный ледник наоборот. Здесь ледник уже давно стал краснокирпичным. Стояли особняки горожан, в которых никто не жил. И дома выходцев с Кавказа и из Закавказья. В которых жили если не они сами, то их родственники.

    Среди них стоял дом из турлука, построенный на фундаменте из горных валунов. Дом бывший шикарным в уже незапамятные времена дореволюционного единоличного хозяйства и табачных плантаций. А сейчас осевший и отвернувшийся ото всех, погрузившийся в воспоминания. Его уже перестали замечать соседние краснокирпичные махины.

  Здесь жила Мария Дмитриевна, прямая наследница строителя дома. Первого табачного плантатора «из казаков». У Марии Дмитриевны не было детей. В тринадцать лет она работала на строительстве укреплённой линии в горах. Немцы были близко и собирались с разгону проскочить к морю. Поэтому работали днём и ночью, спешили. Не выдерживали даже взрослые здоровые бабы.

   Из-за бесплодия от Марии Дмитриевны ушёл первый муж. Второй сильно любил её до конца своих дней. Пока не умер пару лет назад. Перед смертью радовался, что не пришлось хоронить свою красавицу. А Мария Дмитриевна осталась один на один с высоким давлением. Хотя и продолжала содержать в идеальном порядке свой огород. На котором получала отличные урожаи помидоров. Которые у неё, в отличие от многих других, не чахли и хорошо вызревали. Мария Дмитриевна нередко раздавала свежие помидорам своим знакомым. Но чаще их детям, внукам и правнукам. Кто из них остался в станице.

    Совет выделил для неё соцработницу, угрюмую девицу Светку. И Светка скоро возненавидела Марию Дмитриевну. Деловитую, с хозяйственным цепким взглядом и подходом. Когда молодая девка уставала и скучала, больная старуха только входила в трудовой раж.

     И Светке приходилось напрягаться. Что она ненавидела лютой ненавистью. Поэтому Светка предпочитала работать у совсем больных стариков или у опустившихся инвалидов. У тех можно было просто сделать вид, что что-то делаешь. Пять минут не глядя повозить веником по полу, думая о своём. Как когда-то Светка делала вид, что училась в школе.

   А с инвалидами можно было дёрнуть грамм двести самогону. Поговорить за жизнь поломатую. И идти обратно весёлой. А потом ещё накатить с пацанами и девчатами у магазина.

    У пьяненьких инвалидов и совсем слабых стариков можно было по мелочи красть деньги, положенные как попало. И иногда кой-какие вещички. Особенно приятно было обкрадывать бабку Полину. Которая не могла ни двигаться, ни говорить. Но всё отлично понимала. Светка в открытую брала у неё часть денег. Подмигивала бабке, улыбалась и махала ручкой.  Тогда бабка нечленораздельно бурчала и пускала слюни.

   Тогда у Светки было самое хорошее настроение. Такое, что даже выпить не хотелось. Светка чувствовала себя очень сильной и очень доброй. Настоящей «конкретной воровайкой». Которая не всё у бабки берёт. А только половину! И, главное, ничего её за это не бывает! Иногда под такое настроение Светка слушала дома шансон и танцевала медляк с купюрой в руке.

     Иногда в такие минуты вспоминался Асланчик. Мотающий сейчас срок где-то в Мордовии. За прошедшие четыре года черты лица любимого изрядно сгладились в памяти. Но остался его чёрный внедорожник со стильным салоном. «Как в самолёте, ммм!» - вспоминала Светка кнопочки на панели. А ночные клубы, коктейли свежие, не баночные. А Светка  такая вся, суперблонда! Как на неё смотрели! Западали! Тот мальчик прикинутый, совсем не бедный. А Асланчик ему сразу нож к горлу! Из-за неё! А пацан тот сразу за девчёнок думать забыл!

    Когда Аслан, дерзкий и чоткий курдский пацан с их станицы, стал ухаживать за Светкой, она не удивилась. С ранних подростковых лет она была убеждена, что ей, Светке, полагается принц на белом коне. Который всё для неё сделает. То, что у других, иногда гораздо более красивых и умных девок с принцами не получалось, Светку не смущало. Кто они ваще против неё-то!

    А её Асланчик был реальным курдским принцем! Не возился с кабачками, огурцами и помидорами. Как некоторые прозаические соотечественники. А занимался « реальным делом» - наркотой. И потому жил всё больше в Краснодаре и часто зависал в ночных клубах. Для него отдых плавно перетекал в работу и обратно. Как – Светка не понимала. Но было клёво!

    Но на том своём бизнесе Аслан и погорел. Что-то делил с одним азером. Мог бы и поделить нормально. Но как-то его азер назвал нехорошо. И Аслан азера тупо пристрелил! Чё, терпеть ему надо было!? Потом Аслан сел. Наполовину добровольно. Если б сразу откупился, азеры могли быстро достать и кончить. А так, посидит, с людьми познакомится. Может, в другом городе дело откроет…

    Так вот Светка вспоминала после посещения бабы Поли. «Да я для этой бабки роднее внучки! Она меня благодарит, когда я ухожу! А где сами внучки-то! Мож когда приедут, носом покрутят! И всё!».

А с Марией Дмитриевной Светка чувствовала себя конкретно никем. Хотя была молодая и сильная. И вроде как без неё Марии Дмитриевне было бы тяжело. Но приходилось работать. И тяжело вроде как было Светке, а не Марии Дмитриевне. Иногда Мария Дмитриевна, качая головой и посмеиваясь, что - нибудь за Светкой доделывала и переделывала. Украсть чего-нибудь было ваще не вариант. Мария Дмитриевна и так ей что-нибудь давала с огорода. Огурчики там, помидорчики. Светка брала, как было отказаться от халявы. Но чувствовала себя какой-то убогой и никчёмной.

     Общение с Марией Дмитриевной выматывало её душевно и физически. После посещений её Светка безобразно напивалась. Иногда всасывала не меньше литра самогона. Крыла Марию Дмитриевну матом и грозила убить. И вспоминала. Совсем другие вещи, чем после бабы Поли.

  Как её после школьной дискотеки пьяную изнасиловали четверо парней с другой станицы. Что её счастливая жизнь с Асланчиком закончена на всегда. Что она ему не нужна сейчас и тогда не особо нужна была. Что у него есть законная жена-курдянка. Которой по их обычаю, на свадьбе на голову высыпали таз яблок. Чтоб, типа, дети родились. И хоть Асланчик с женой нигде не тусил, трое ребят у них родилось. Были ещё один или двое детей от каких-то баб. Одна из который ваще была вьетнамка с базара. Жена  (сказали – «хорошего рода») и её дети на деле оказались для Асланчика и его семьи всем и вся. Женщины с детьми были уже «не тем», - но всё же хоть чем-то. Не для семьи, а для самого Аслана. Он хоть как-то им доверял. А Светка – высокая блондинка, была не женщиной инее домашним животным. И даже не полноценной вещью. А так, прибамбасом для походов в ночной клуб. Вроде шлюхи из эскорт - услуг. Аслан Свете совершенно не доверял. И именно поэтому всегда предохранялся. Поэтому никаких денег с Аслана Свете не положено и даже напоминать ему о себе она не может. «А то с ней мужчины говорить будут».

    Всё это сказала Светке станичная курдская старуха, какая-то родственница Аслана. Бойкая и деловитая бабушка с насмешливыми чёрными глазами. И в станице, и в ночных клубах Светка не раз видела, как «разговаривают мужчины». Поэтому чувствовала себя рядом со старухой полным дерьмом. Так же как и рядом с Марией Дмитриевной. Но за курдянкой стоял её клан. А за этой бабкой?

   От этого Светка бесилась вдвойне. Но продолжала ходить по старикам. И к Марии Дмитриевне – тоже. Ни кто ж её на халяву содержать не собирался. А вот у Ирки муж есть. На стройки ездит, зарабатывает. А она этой Ирке в кафе бутылкой по роже заехала. Та аж кверху ногами полетела! А теперь ходит, на Светку смотрит и ухмыляется!

    Однажды Марии Дмитриевне привезли на зиму дрова. Бросили, конечно, как попало. Марии Дмитриевне и Светке пришлось перекладывать эти дрова. Мария Дмитриевна принялась их складывать в идеально ровную поленницу.

- Зачем вы напрягаетесь! Бросьте, чтоб ходить не мешали, и всё! – жалобно простонала Светка.

- Ты подавай! Я сама складывать буду! – отрезала Мария Дмитриевна.

   Светке не нужно было быстро и много подавать. Мария Дмитриевна устраивала их аккуратно и с раздумьем. И Светке приходилось смотреть на это. Старательное, целеустремлённое копошение человека, стоящего одной ногой в могиле. И который мог без всего этого обойтись. Но который делал. Без устали, размеренно, тщательно. Чего Светка не могла делать и за миллион долларов. Светка пыталась отворачиваться и жмуриться. Чтоб не видеть бесконечных поленьев и старательной Марии Дмитриевны. Она подумывала бежать. Но было как-то «западло». И нервы Светки сдали окончательно. Нагнувшись в очередной раз за здоровенным поленом, Светка запустила его в Марию Дмитриевну. Когда упала, Светка почувствовала облегчение. Она было побежала со двора. Но в нескольких десятках метрах её ноги стали подкашиваться. И она села на землю.

   Мария Дмитриевна встала без посторонней помощи и вызвала врача. Потом пролежала у себя дома пару недель, лечилась. Потом снова принялась хлопотать по хозяйству.

    Светку увезли сначала в полицию, потом в психиатрическую больницу. Светка была этому даже рада. И было уже пора. И кормили на халяву, и лекарства кололи…

   Мария Дмитриевна втянулась в прежнюю колею. Только больше стала чувствовать своё одиночество.

У Марии Дмитриевны была подруга Галина. Галка, Галочка… Какая была сильная, бойкая, красивая! С мужем трёх детей родили. И успели построить отличный кирпичный дом. Пока муж не сбежал к бабе попроще и по-тише.

   Младшенького своего сына Гену Галка решила растить сама. «Не подпущу мужиков! Козлов этих, алкашей!» - заявила она. Больше она замуж не выходила, хотя предложения были. Возилась с детьми. Больше с любимым Геночкой.

    Старшие дочки выросли деловыми, бойкими. В мать. Разъехались по разным городам. Одна даже была директрисой чего-то там. Генка жил при любимой матери. Нигде не учился и не очень стремился работать. Пил и по мелочи дебоширил.

Однажды, когда Мария Дмитриевна пришла к Галине, у неё был скандал. Галин сын Генка бил деда Серёгу. Их соседа и своего собутыльника. Бил прямо перед домом. Дед Серёга неуклюже барахтался на земле. А Генка бил его ногой, стараясь попасть по лицу. Не сильно, чисто символически.

   Приехала полиция, и Генку забрали. Только после этого подругам удалось попить чаю.

   В следующий свой приход Мария Дмитриевна сразу наткнулась на Генку. Он успел помыться после КПЗ пил чай на кухне.

- Чё ж ты над дедом Серёгой так измывался? – спросила Мария Дмитриевна.

- Ну, а чё! Чё этот дед Серёга хорошего сделал! Все условия были! Работа, материалы, строить умел! А не строил ни хрена! Бухал и по курортам мотался. Дома нормального не построил! Дочки пила, пока не подохла. Сын сидел, потом пропал. Внучёк тока клей нюхать может!

    Всё их поколение такое! Дети называется ветеранов, что войну выиграли. Всё просрали, что отцы их сделали, деды наши. Они и для себя, и для других умели делать. А дети их – большинство лошары! Всё просрали, что могли! А меньшинство – этих лошар грабанули. Советский Союз развалили и грабанули! И никто ведь ничего путного не сделал. Корчили из себя людей, мужиков. И языком болтали! Языком одно, а жизни – десятое! Пусть сам дерьма особого не делал. Но и другим не мешал. И детей нормально не вырастил. Такой дед Серёга и тут наказан быть должен, и на там свете! Правильно, что я его ботинком-то по морде!

   Генка неожиданно истово перекрестился.

- А что ты, Гена, в жизни хорошего сделал? Кроме того, что деда Серёгу ботинком по морде?- спросила Мария Дмитриевна

- А чё я могу? Родители воспитали, государство. Вот и бухаю.

- А своя –то голова на плечах есть?

Гена ничего не ответил. Допил чай. И пошёл куда-то. Наверное, бухать с дедом Серёгой. И в подпитие карать его за грехи…

   Поговорив немного с Галиной, Мария Дмитриевна медленно побрела домой. В который раз она рассуждала о том, почему ветераны были такие. Что победили Третий Рейх. А их дети просрали Советский Союз. Ветеранов воспитали старые русские семьи. Из людей, родившихся ещё до революции. Умевших амии себя обеспечивать и за себя отвечать. В том числе – жизнью. А их детей воспитывала уже советская школа, советское государство. Которое сильных людей боялось и специально детей поганило. Потому это государство и пропало быстренько. Хотя было очень сильным и богатым. Не могло такое государство не пропасть…

    Где-то через год сильно постаревшая Галина умерла. Без матери быстро сгорел от водки Гена. Оборотистые дочери продали дом Саркису, соседу Марии Дмитриевны. Тот поселили в ней одного из своих внуков.

Сосед Саркис появился в начале девяностых. Маленькую хатку, где жил спившийся бульдозерист Петро, снесли. На её месте построили двухэтажный дом из итальянского кирпича.  Огромный, с крышей похожей на гигантский гриб, он возвышался над хаткой Марии Дмитриевны. В домище поселился армянский беженец Саркис со своей женой Ануш. С ним жили ещё младшие дети, внуки. Приезжали какие-то родственники.

   Зимой с крыши дома-гриба сползал снег. И падал на крышу Марии Дмитриевны огромными пластами. Иногда казалось, что снег погребёт её заживо. Он набился в чердак хатки и начал подтаивать. По потолку и стенам стали змеиться мокрые подтёки.

   Мария Дмитриевна пошла к Саркису и попросила его и его родственников – мужчин убрать снег с её хатки. Или, когда он начнёт таять, хатку затопит.

- Мария Дмитриевна, соседка дорогая! Зачем снег боишься? Два – три дня, и растает!

- Так растает и на меня потечёт!

- Потечёт – высохнет! Зачем волноваться!

   Саркис радушно улыбался, глядя сквозь Марию Дмитриевну, словно не замечая её. Его мир ограничивался его домом и родственниками. Ещё он выделял из чужого пусто пространства других армян. Они были, конечно, не родственники. Но годились для разных дел. Как инструменты.

    Ещё было много чужого пространства. Пустого и ничейного. То есть, не принадлежащего Саркису и его родичам. Там было много лишних и странных людей. Но только там можно было находить разные ценные вещи, богатство.

   Вот, например, лишние и странные люди, не нужные и самим себе, покупали у Саркиса палёную водку. Много и часто. Поэтому можно было продавать очень дёшево и иметь богатство.

    Конечно, странные русские люди часто травились этой водкой и умирали. Наверное, если б пили по чуть-чуть – оставались бы живы. Так, помаялись бы животом, голова поболела б.

Этого не понимали родственники умерших, в основном матери. Которые приходили к трёхметровому забору Саркиса, грозились и матерились. Ничего другого они сделать и не могли. Саркис платил в милиции и в администрации и мог делать всё, что хотел. В любой момент ему могли помочь крепкие молодые родичи и ещё несколько армян. Поэтому крики под забором уютно сливались для Саркиса с пением птиц в саду. Молодёжь иногда да, волновалась. Пару раз кричавших били.

    Саркис не понимал этих наглых и злых чеченцев и дагестанцев. И что они так не любят русских!? Им бы лишь бы на кого-нибудь вызвериться! Чем им русские-то мешают? Водку и у них берут…

    Пошлым летом Ануш вылила помои в бак с водой для полива, который стоял у забора. Нет, нет, не со зла! Просто бак близко оказался. Нельзя же выливать туда, где ходят родичи, или откуда они пьют. А у Марии Дмитриевны - это пустое место. Там - ничего. И Мария Дмитриевна что есть, что её нет. Кто она вообще? У неё нет даже завалящего сына-пьяницы!

   После удара поленом у Марии Дмитриевны чаще и сильнее скакало давление, иногда вызывали скорую. Саркис и Ануш решили, что пора опять расширять свой мир. Который итак постоянно рос. Надо было делать ещё один кусочек пустыни освоенным оазисом…

   Однажды вскоре после отъезда скорой Ануш пришла к Марии Дмитриевне с блюдечком. На которой лежали конфеты и маленькие дольки яблока.

  -  Мария Дмитриевна, дорогая! Кушайте! У нас радость – племянник из Армении приехал! Кушайте, кушайте, пожалуйста! Такой хороший племянник, добрый какой! А бедный такой, жалко! А такой добрый! Бедный, жить негде! А добрее его мальчика не встретите! Кушайте, кушайте, Мария Дмитриевна! Возьмите к себе мальчика, пропишите! Добрый он такой, лучше родного внука будет! Пропишите, родная! Бедный, жить негде! Жениться скоро надо! Лучше родного внука!

    Мария Дмитриевна смотрела на блюдце с тончайшими ломтиками яблока. Со старыми дешевыми конфетами. Которые семья миллионеров хранила со времён Советского Союза. Для таких вот случаев.

    - Ануш, а сама бы ты такую конфету сожрала? – спросила она с улыбкой. И отвернулась, отрешено глядя на экран телевизора.

   С минуту Ануш сидела молча. Потом пошла домой. «Какая старуха вредная! Свежие конфеты ей подавай! Зажрались совсем! Вон старик Марченко, сразу семью курдов прописал, не выпендривался! И досмотрели они его нормально. И помер нормально, быстро. Хороший старик был!» - жаловалась потом Ануш мужу.

- Ничё! Наследников законных нет. А с администрацией по-любому договоримся - утешил жену Саркис. И всё потихоньку продолжало идти своим чередом.

Саркис пил на веранде ароматный кофе. Неспешно думал о покупке на паях полузаброшенного санатория в Горячем Ключе. В хорошем месте. На старой основе можно было быстро открыть кафе и сауну. И не платить много за покупку и аренду.

   Неожиданно подошёл один из внуков. По его виду Саркису сразу стало ясно, что что-то не так. «Дагестанцы молодые подошли, бычьё. Ничё не сделали, не сказали. Просто это дали» - внук протянул Саркису флэшку. Было понятно, что это дагестанский рэкет. Надо было узнать точно, какой. И действовать по обстоятельствам.

   Саркис прервал кофепитие и вставил флешку в ноутбук. На экране появился некто в маске, на фоне чёрного знамени с арабской вязью. «Саркис, ты – кафир. И живёшь на земле, которую другие кафиры подло отобрали у мусульман. Бизнес тут у тебя хороший. На земле правоверных. Ну ладно, мы добрые. Плати причитающийся с кафира налог и торгуй. А то мы знаем отлично, где твоя младшая дочка - прошмандовка в Краснодаре отирается. С кем тусит, с кем крутит. Следил бы за дочкой. Всё ж ты кавказец, хоть и кафир».

   Младшая дочь Саркиса и Ануш была избалованной любимицей. Ей не в чём не отказывали. Она уже не первый год жила в Краснодаре, где паях владела ночным клубом. В нём и других клубах и ошивалась…

    Дагестанский рэкет оказался худшим из возможных, ваххабитским. Из-за него двоюродный брат Акоп уехал из Минвод. Отдав почти за даром свой бизнес. Но на Кубани Саркис и его знакомые ещё с этим не сталкивались. Может ваххабиты тут ещё не укрепились? Вместе с диаспорой можно как-то отбиться?

   Но Саркис уже чувствовал, что к прежнему возврата не будет. Что он пожадничал и перестарался. И сам подъел основу своей жизни.

Мария Дмитриевна вспоминала, как гадала когда-то в войну. На кого-нибудь из родных, жив он или нет. В лунную ночь она выходила во двор, надевала обручальное кольцо матери на конец пальца. Три раза читала «Отче наш» и какие-то давно вылетевшие из головы молитвы. Которые она не запомнила. Потому что так гадать могла только девственница.

    Кольцо на самом кончике пальца. На него падает свет луны. Где свет касается золота, открывается картина. Сестра, ссутулившись в окопе, перебирает аптечку. Привычно протиснувшись рядом, куда-то бегут солдаты.

   Сестра служила фронтовой медсестрой.

   Сейчас Мария Дмитриевна оглядывалась на свою жизнь. Такую же странную картинку. Которая держится, подрагивая, в луче света. Вокруг – непроглядная пустая темень. Лучик света  в любой момент дрогнет. И вздрагивающая картинка погаснет. И останется бескрайняя пустота. Страха и беспокойство не было. Только небольшое любопытство.