Проза

Человек-черепаха

Александр работал психиатром и жил вместе с матерью. Он ненавидел своих пациентов и обожал мать. И боялся их всех. Пациенты были непредсказуемы и агрессивны. А маме всегда нравилось, когда её боятся и слушаются. И Александр всегда старался делать ей приятное. И потому боялся.

    На своей страничке в фейсбуке вместо своего портрета он выставлял изломанные абстрактные изображения. Чтобы не узнали пациенты. А то недавно одна старушка глядела с такой страстью!

   Чтоб показать матери свой страх, Александр встречался с девушками только у них на квартирах. И никогда не приглашал к себе. Если девушки, возмущались, Александр смотрел на них с молчаливой укоризной и молчал.

   Александр был убеждён, что всё делает, как положено. И все должны радоваться, глядя на него. Как мама. Не радовались всякие лишние существа: капризные девушки, нахал Игорь, корчащий из себя особенного. А радовались правильные люди, в основном начальницы. Елена Александровна, к примеру, зав отделения. Александр и сам радовался, видя как они довольны.

   Из всего надо извлекать что-то мудрое и ценное – в этом Александр был твёрдо уверен. Недавно в кафе неформальствующий Игорь, как всегда, угрюмо молчал. Иногда прерывая молчание псевдооригинальными глупостями: «Ты, Саня, на черепаху похож инопланетную. Голова у тебя черепашья, а тельце как у слизня» - прокомментировал он лысовато-очкастую голову Александра. Пристало ли психиатру обижаться!? Тем более что идея запала Александру в душу. «Да, я – инопланетная черепаха!» - решил он с убеждением.

    Кожистая голова с круглыми глазами втягивалась и появлялась не из панциря, а из полупрозрачной студенистой массы. Пронизанной голубоватыми и розовыми жилами, уходящими в бездонную глубину. Эта глубина сливалась со всем и вся. Но это был пустой мир, спокойный и неподвижный. И Александр стал учиться нырять в него. Неподвижные жилы и артерии в полупрозрачной массе. Словно практические занятия на первых курсах.

    Александр стал проводить в нём много времени на работе и по пути домой. И выныривал точно по сигналу. Когда видел сияющий серебристо-стальной купол здания ФСБ. Тогда над черепахой в любую погоду открывалось чистое небо с сияющим солнцем купола. Страх сменялся желанием черепашьей головы бодро тянуться по стойке «смирно».

Прораб

Саша давно хотел этого. Стать прорабом. И тем более, на объекте министерства обороны. Конечно, он пригласил работать таджиков, а не  самонадеянную русню, которая только и думает, чтоб поиспытывать прораба «на прочность», развести его на что-нибудь. Соотечественники, мля. И сам так делал.

    Саша никогда не терпел разговоров о политике, национализме и пр.. Не терпел пустой болтовни. По телеку сказали – так точно. Зачем ещё загружаться? Это удел тех, кто хочет и себе, и другим жизнь усложнить.

     А тут – объект министерства обороны, дома для офицеров! Какие тут могут быть косяки!? Только у конченных чмошников, конечно. Которым Саша никогда не был.

    В срок прибыли таджики. Спокойные и послушные. Приступили к работе. Все было нормально. Материал был, работа шла в срок.

     Только вот денег на выдачу зарплаты в срок не выдали. И позже – тоже. Таджики показали себя действительно вменяемыми людьми. Не стали скандалить, материться, выяснять отношения. Деловито побурчали, покивали. Как нормальные, понимающие мужики.

     Только через неделю Саша понял, что работников стало ощутимо меньше. И материал куда-то разошёлся.

    Ещё через три дня Сашу вызвали в полицию. По делу об изнасиловании. Таджиками – кого-то. Кого – Саша не прислушивался. Он вообще старался поменьше слышать. Подписал по-быстрому что надо и ушёл.

   Ещё через неделю Саша заметил, что материала осталось немного. И рабочие почти все исчезли.

     Сначала он вошёл в ступор. Но потом, как нормальный мужик, огляделся. И решил, что делать. Начал сам штукатурить и проводить отделочные работы. Чё этих работяг дожидаться! И когда они ещё будут!

     Приезжали какие-то проверяющие. Хмыкали и ухмылялись. Но по-доброму так. Потом ещё раз. Когда Саша попивал пиво у себя в вагончике. Опять поухмылялялись. Но уже скептически и с глумом. Так что Саша сразу убежал штукатурить.

    После этого его никто не трогал. Но до Саши дошло, что отвечать будет. Понятно кто… Он начал слать подробные доклады в вышестоящие инстанции. По электронке или по почте. Экземпляры начал копировать. И даже прятать у родственников.

    Но кто будет, если что, виноват было всё равно понятно. Саша ведь не был ни чей друг или родственник. Он просто считал, что его должны оценить. И наградить. А почему? За какие заслуги? Об этом в своё время думать не хотелось.

   Поэтому Саша всё переписывал и заносил в отчёты. Сколько осталось цемента, сколько не доделано. Иногда сжигал эти отчёта. Потому, что это были доносы на его самого. Иногда писал снова. Надеялся, что выкрутится, подставит злых вражин.

    И сам штукатурил краснокипичные бесконечные стены. И радовался, что ещё дозволяют…

Черкешенка

Друзья сравнивали её с древней гречанкой или римлянкой. Она очень органично смотрелась на фоне мраморных развалин. И когда она шла по улице, всё вокруг казалось немного Колизеем или Парфеноном: улица Красная в Краснодаре, что-нибудь в Майкопе или Армавире. Как говорили её просвещённые родственники, у черкесов немало общего с античностью…

   А она улыбалась и одевалась красиво. И говорила то, что следует. Не слишком глупо и не слишком умно, и о многом молчала. Как и века назад, молчать приходилось об очень многом. И о родственниках, и о соотечественниках, и о сослуживцах, о друзьях и недругах. О чём-то нельзя было писать в газету или на сайт, об одном надо молчать только на людях, о другом – и наедине с собой…

    По самым разным причинам, их было бы долго перечислять.

    Сегодня она не смогла промолчать наедине с собой о том, что не замужем и детей нет.  После того, как была в кафе с подругами разных национальностей. У которых в общем тоже не было мужей и детей, но не у всех…

   И вообще, мир постепенно разваливался. Ладно бы ещё люди просто ненавидели друг друга. Но они друг для друга исчезали, смотрели друг на друга и не видели.

   Русские разваливались открыто, просто и откровенно. Ещё и с дурной бравадой. Деловито ходили сквозь друг друга и возмущались, если спотыкались при этом. А нередко даже не удостаивали себя труда возмутиться.

    Черкесы тоже разваливались и не видели друг друга. Но при этом делали вид, что прекрасно видят. Дружески улыбались пустоте и спотыкались об людей. Но старались делать вид, что это только досадная случайность. А так все отцы и дети, братья и сёстры. «Нормальные» представители большинства иногда делали вид, что замечают сумасшедших националистов из «Адыгэ Хасэ», а те пытались убедить кого-то, что хоть кому-то интересны. Молодые ваххабиты пока делали вид, что считают всех остальных за людей.

    «Что-то я напилась и философствую» - улыбнулась она себе в зеркало. Надо было заняться вечерним уходом за кожей. Она была ещё очень хороша, но уже не юна….

   Она снова улыбнулась, чуть печально. Потому что мир был ещё более недолговечен, чем её кожа, и держался на тонком слое макияжа…