Проза

 

 

 

 

Пётр Кулаков забряцал ключами у двери. В другой комнате Иннокентий Валерьянович чертыхнулся, надел тапки и зашаркал к нему по коридору.

– Куда же вы в такую рань? – потирая глаза и не веря им, спросил он.

– На лекцию.

– Но мы должны были сегодня…

– Горит? – равнодушно отозвался Пётр, посмотрев на того без интереса.

– Эх, ладно уж. А надолго?

– Хочется многое сказать. Накопилось. Не знаю, сколько времени займёт.

– Вы хотите сказать им всё то, что я от вас услышал?

– И даже больше. Сегодня я задам жару.

С этими словами Пётр оставил квартиру позади.

Поездка в тесной маршрутке с утра пораньше – что может быть прекраснее! Пётр угодил в тот ещё автобус. Люди поделились на сонных и безликих, а также недовольных своей участью пассажиров, которым было жизненно необходимо выступить и отстоять своё достоинство, при этом не ударив в грязь лицом. Они толкались, бились как рыбы в бочке словно последние недруги, пытаясь выбить себе место сочувствием. И не дай Бог простому смертному попасть под гнев вскипевшей мясистой бабки!..

По заснеженному городу «Пазик» тащился кое-как. Этот путь был как бы траурным, утомительным и действовал на нервы. К тому же Петру пришлось нацепить на свою недовольную физию ненавистную белую маску, отчего он сразу слился с толпой.

Годы, как и многим, не шли Петру на пользу, но с головой он старался дружить. Благодаря напору ему удалось занять место у окна. Он ушёл в себя, не обращая внимание на колдобины на дороге, подкидывающие пассажиров как пешек в закрытой шахматной доске.

Динамик как-то внезапно оповестил о нужной остановке, будто он прикорнул. На свежем воздухе тягостные думы стали отступать. Пётр только погодя опомнился, отошёл от клоунады в автобусе, с нетерпением сорвал с лица маску и всунул в карман пальто.

Он пустил мрачный, оценивающий взгляд на округу.

Этим утром на дворе было слякотно, темно. Падал липкий, редкий снег, оседая на округлых очках Петра и превращаясь в капли-слёзы. Зимний мир подпортился высокими сугробами, напоминающими скопления уродливых горбов с грязью, разделился на чёрное, враждебное, и ласковое белое, сдающееся и тающее. Казалось, погода, наклюкавшись, подурнела и раскисла.

– Эх… – только и проронил он с тоской.

Философский факультет своим строением намекал на что-то античное, величественное, но совсем не уступающее современным зданиям, гармонично красуясь как сочетание старого и нового. Там, в кабинете, Пётр обмолвился словом со своим другом, профессором Князевым. «Всё ли в силе?» – спросил он. Получив утвердительный ответ, вместе они решительно направились в аудиторию.

Профессор дал передышку выступающему преподавателю и позволил Петру занять кафедру.

В людных местах особенно чувствуется излишество дешёвых женских духов, вытесняющих нечто тонкое и исключительное. Они бьют по носу или кисловатым букетом мармеладов, или обыденными и приевшимися синтетическими фруктами.

При появлении Петра однокурсники заинтересованно переглянулись. Кто-то свысока, притаившись за партой, пустил смешок. Но он тут же осёкся, наткнувшись на переполненный гордости и силы немигающий взгляд Петра. В отличие от их преподавателя, молодого худосочного человека в пиджаке, Пётр пришёл без подготовки, не имея на руках никаких козырей.

– Ну, здравствуйте. – сказал он, скрестив обе руки на груди. – Как вы считаете, человечество обречено, или нет?

Молодые стали хмуро, нерешительно переглядываться. До некоторых дошло –  они и являлись частью человечества и вопрос о них. И что-то им подсказывало, что сейчас, быть может, им будет взбучка от такого человек, голос которого проник в них с волевым нажимом.

На рыжика-коротышку было больно смотреть. Он ёрзал на скамье, будто та раскалена докрасна, облизывал губы и бил себя по колену кулаком, видимо желая поскорее ускорить кровоток в мозг.

– Нет… –  наконец промямлил он не вставая. – То есть да, обречено. Наверное...

– Человечество… – начала было прекрасная светловолосая особа, да не смогла кончить: – оно же…

– Ну? – допытывался Пётр, начиная скучать.

Рядом с этой девушкой сидел часто зевающий, клевавший носом парень. Его слипшиеся каштановые волосы на лбу отбивали всё желание девушек дать ему второй шанс.

– Человечество сильно своей сплочённостью. – отозвался её сосед. – Оно всегда выпутывается, приспосабливается под сложные обстоятельства. Человечество не обречено.

– Вот, значит, как, – кивнул Пётр. – А я считаю, что оно докатится, непременно исчерпает все мыслимые пути к получению удовольствий, пресытится ими и потонет в унынии. И только немыслимость, либо самоотречение от прелестей жизни и стремление к великому смогут его спасти. Но это слишком возвышенно и ему не по силам.

Один студент в некоем порыве хотел было возразить, и даже вскочил для этого. Вдохнув воздуха, он застыл и сильно нахмурился, будто съел что-то кислое. И всё же он плюхнулся обратно и был явно собой недоволен. Порыв, видимо, сдуло.

Пётр вздохнул и продолжил.

 – Такие вещи, как физиологические потребности и их внезапный порыв, проблемы с зубами, нежелание быть непонятыми и разочарованными, потребность в любви и боязнь лишний раз согрешить и поплатиться за то, а также быть оскорблёнными и ущемлёнными особенно показывают мелкость и ничтожность природы человека. Человек, быть может, самое уязвимое существо не только на планете, но и во всей вселенной. Все беды от его чувствительности. И может даже показаться, что он совсем не завершён и его ещё ждут значимые перемены как в разуме, так и в организме. Но и он на кое-что способен и будет нелишним дать ему шанс стать лучшей версией себя. Самое главное для него понять, что он по-настоящему обнищает, если всё и навсегда забудет.

Казалось, Пётр не вещал даже, но переманивал на свою сторону слушателей. И чем внимательнее его слушали, тем больше понимали. Но вместе с тем их отчего-то охватывала злоба на самих себя.

– Вот вы. – сказал он, наглядно повернувшись к преподавателю, взявшему перекур и откровенно хлопающего глазами.

– Да?

– У нас с вами идеальные отношения!

– Простите?..

– Я немедленно желаю с вами познакомиться!

– Но почему?..

– Вы мне не докучаете – я к вам не пристаю. Я вам безразличен – вы мне неинтересны. Вы мне не мешаете – я не путаюсь у вас под ногами. Нам же нет друг до друга дела! Это совершенная идиллия и она мне по душе! Давайте немедленно же познакомимся и будем помнить этот день как один из прекраснейших!

Пётр повернулся к студентам.

– Что я сейчас выказал? – спросил он.

Хрупкая девушка с аппетитной родинкой над уголком улыбчивого рта привстала.

– Некую незаинтересованность к другой личности? – спросила она.

– Это было равнодушие. Величайшая из эмоций. Самая острая. Какая эмоция, вернее её отсутствие, наиболее всего способна ранить оппонента?

– Никакая? – спросила всё та же девушка.

– Вы мне начинаете нравится, – отозвался Пётр, и его поддержали довольными смешками.

Пётр хотел было ещё выступить, но сказал себе: «Будя».

Его проводили из аудитории редкими хлопками. Но они ему, разочарованному в чём-то, бредущему понуро на выход, были не нужны.

 

***

Он опять забряцал ключами в подъезде. Много их было, и все нужны. Ещё до того, как открыть дверь, он услышал вновь чертыхнувшегося, как по щелчку, своего друга с той стороны двери.

– Ну как? – минутой позже, вкрадчиво, спросил Иннокентий Валерьянович в прихожей.

– Я глубоко раздосадован и одновременно озадачен. – только и ответил Пётр. – И потому я ухватил нам коньячку.

– Пётр Львович, опомнитесь! – воскликнул тот, отшатнувшись. – Аукнется!..

– Я думал, всё пройдёт лучше, – признался он, замотав головой. – Но нет. Они дали мне новую пищу для ума. Надо всё обмозговать.

– Ну, если только действительно надо и в виде исключения… Но вы обещаетесь больше ни-ни?..

– Не знаю, – твёрдо сказал тот, и пошёл прямо, то ли на своего друга, то ли просто желая поскорее сесть за стол в зале.

Это была старая двухкомнатная квартира. Стыд голых стен скрывали и пытались утеплить замысловатые ковры, давным-давно ударившие по карману. Редкая мебель не могла покрасоваться величественностью; она была простой, как две копейки, и казалась загрубелой, как непривередливый хозяин квартиры.

За столом Иннокентий робко кашлянул.

– Может, не стоит?.. – спросил он.

Пётр оценивающе взглянул на него поверх линз округлых очков, и в свете люстры они зловеще сверкнули, как драгоценность. Иннокентий примирительно поднял обе руки, затем пододвинул к Петру свою стопку за компанию.

К двум вещам Пётр никак не мог привыкнуть: к вытянувшемуся бледному лицу собеседника, и его сплюнутому черепу, будто бы рыбьему. Могло даже показаться, что его друг не с этой планеты.

Пётр отпил свою рюмку и, смерив её, пустую, ненавистным взглядом, с ожесточением грохнул на стол, отчего не успевший отпить Иннокентий вздрогнул и всё на себя пролил.

– Они не умею мыслить! – рявкнул Пётр. – Казалось бы, там, где они варятся, у них должно накопиться от полученных знаний множество впечатлений. Но знаете, они частенько поглядывали на меня как на полоумного.

На втором заходе Иннокентий первым уделал стопку, и в его горле защипало, а в желудке стало хорошо и тепло. Сам он, заулыбавшись, одобрительно кивнул Петру.

– Кто-то их оболванивает. – сказал Иннокентий. – И весьма шустро.

– А может они просто мало пожили настоящей, деловой жизнью с трудностями, и им недостаёт впечатлений, а оттого и не рождаются меткие мысли, вроде афоризмов и прочего?

– Чего не знаю, того не знаю.

– Иннокентий Валерьянович… – проронил Пётр Львович, и его глаза не по-доброму расширились. – Кажется, начинается...

– Нет!.. Мы же с вами договаривались, что это больше никогда не повторится!

– Но сегодня такой день! А знали бы вы, как мне осточертела ваша изнеженность, аж тошно!.. Всё, я в ванну. Ждите. Мне нужно облачиться в костюм.

Позже из ванны Пётр Львович вышел несколько изменившимся. Его плечи охватывало тёмно-синее полотенце, скреплённое несколькими булавками и свободно свисающее со спины. Голову венчала чёрная маска с вострыми, будто кошачьими ушами.

Пётр, щурясь, озирался, выискивая неприятеля. Ступал лёгкой воровской походкой и загребущими руками как бы щупал воздух, словно пытаясь не наткнуться на некие хитроумные ловушки.

– Иннокентий Валерьянович…

– Да-да?.. – проронил тот, отступая всё ближе к стене, где, наверное, будет побезопаснее.

– Только между нами…

– Да?..

– Я – Бэтмен.

Иннокентий рискнул посмотреть на Петра и сглотнул нервную слюну.

– Никогда в этом не сомневался, – отозвался он.

– Где-то здесь запрятался Загадочник. Ловкий паршивец себе на уме. Всегда пробует меня на зубок и горячо желает подловить, уязвив в глупости.

Пётр, или Бэтмен, перемахнул через стул и замер, навострив слух. Затем, как рысь, взлетел на скрипнувший пружинами диван, заглянул за его спинку рядом со стеной и воскликнул: «Ага!» Но там никого не оказалось.

– Досадно… – только и проронил он, с нахмуренными бровями посмотрев в сторону Иннокентия.

Иннокентий вовремя сместился вбок. Пётр, как лев в цирке, сиганул на деревянный стул, неизвестно как выдержавший его, а затем приземлился на стол. Он воображал, что прыгал с крыши на крышу, а пол являлся гибельной пропастью. На столе он, посмотрев на друга, который мог сойти за «зелёного» Робина, шикнул в указательный палец и встал во весь рост под люстрой.

– Зуб даю, где-то здесь запрятано его подслушивающее устройство… – сказал он, проворно шевеля свисающие угловатые хрусталики.

Его друг смотрел на него с широко открытым ртом: никогда Пётр так самозабвенно не вживался в роль. Иннокентию подумалось: а сам-то он не тронулся ли умом?

Впрочем, Иннокентий, плюхнувшись на диван и случайно сев на ТВ пульт, опомнился. В такой квартире, в которую заходишь со вздохом «Эх, если бы!», далеко до готэмских величественных апартаментов и мрачных реалий.

По ТВ на музыкальном канале только-только начался клип «Army Of Lovers - La Plage De Saint Tropez».

Пётр резко подпрыгнул на месте и, крутанувшись как юла, со злым неверием посмотрел на экран.

– Моя любимая… – прошептал он.

Герой схватился за подолы полотенца, как плаща, и спланировал со стола на пол.

В такт энергичной музыки Пётр стал повторять всё то, что вытворяли герои клипа. Он мутузил невидимого врага, бегал как угорелый от стены к стене так, что за ним не мог угнаться плащ, и закружил вальс с невидимой спутницей. И всё это было так дико, что его друг даже трижды сотворил крестное знамение.

Когда клип кончился, Иннокентий сразу же позволил себе выключить телевизор. Пётр же, засмеявшись, пал на пол как побеждённый.

– Подустал малёха… – признался он.

– А не пора ли баиньки? – улыбнулся Иннокентий.

– Очень соблазнительно. Не смею отказаться.

Иннокентий Валерьянович довёл Петра Львовича до его спальни. Как преданный дворецкий, он снял с героя костюм, уложил в кроватку и, накрыв одеялом и любезно подоткнув где надо, присел у изножья.

– Пётр Львович, дорогой…

– Но-но!..

– Бэтмен… Всё схвачено. Загадочник, как и бомба, обезврежены. Готэму больше ничто не угрожает. Вы можете спать спокойно.

– То-та!..

Они улыбнулись друг другу.

Пётр сделался серьёзнее.

– А между тем, как вам здесь живётся-то? – спросил он.

– Да неплохо. И вы не даёте заскучать.

– Ваша жена, упокой Господь её душу, была достойнейшей женщиной. Жаль, что так вышло.

– И теперь вы присматриваете за мной.

– Сами знаете для чего.

– Да. Чтобы не опустился и не наложил на себя руки. Знаете, а я порой просыпаюсь в слезах, сам не зная отчего.

– Ничего. Время лечит любые муки.

Иннокентий кивнул.

– А знаете, что самое тоскливое? – спросил Пётр. – Всё не объять и не постичь. Жизни не хватит. А жаль.

– Я тоже сегодня вечером кое-что понял. Уже одно то, что мы живы и живём, и есть великое чудо. А ещё человеку важно оставаться собой и стремиться к самодостаточности.

Пётр улыбнулся и, зевнув, прикрыл глаза. Иннокентий всё понял и пошёл к двери.

– Значит ли это, что в вашей жизни грядут перемены? – спросил Пётр вдогонку.

– Да. Хватит себя жалеть.

– Вот это правильно. Спокойной ночи, дружище.

– И вам приятных снов.

Дверь закрылась. На Петра опустилась томительная тьма и её сестра, обволакивающая нежная тишина, так располагающие к расслаблению. И он, сдавшись им, как пленник, перелистнул суматошный день.