Комментарий | 0

Роман с филфаком (3)

 

 

Университеты

 

 
                                            Strange dear, but true dear,
                                                  When I am close to you, dear…
 
                                                         К. Портер. “So in love”
 

 

Я не думала, что обыкновенный английский университет будет хоть чем-то напоминать Оксфорд и Кембридж, с их мощеными улицами и уютными кафе. Но если честно, я вряд ли представляла себе, что он будет так на них непохож.

 

Ланкастерский университет, правда, находится на горе, почти что волшебной. Он совершенно изолирован от города (целых семь миль!) и представляет собой конструкцию, скорее похожую на бетонный завод, чем на учебное заведение, в котором молодые люди со всего света проводят три, четыре, а иногда и десять лет своей жизни, почти не соприкасаясь с цивилизацией. По кампусу бегают павлины и в промозглую зиму издают тоскливые крики. Университет со всех сторон окружен полями, на которых круглый год пасутся коровы и овцы. Поля раскинуты по всей Англии, и, при взгляде на них, у меня всегда создавалось впечатление, что я по воле судьбы оказалась на другой планете, на которой нет ничего, кроме Ланкастерского университета и этих бесконечных полей.

 

* * *

 

Студенты любого английского университета делятся на две большие группы. Собственно студенты, которые учатся четыре года, и аспиранты, которые помимо обучения пишут диссертацию. Студенты еще совсем дети, вырвавшиеся из родительского гнезда, впервые живут вдали от дома. Почти все англичане обязательно уезжают грызть науки в другой город, есть даже специальное выражение: “To go away to the University”. В отличие от России очень много студентов старше сорока лет. В Ланкастере самой взрослой выпускнице восемьдесят три года — круглая отличница и чемпион университета по плаванию.

В конце учебного года был назначен день открытых дверей. Мы недоумевали. Университет на глазах преображался. Студенты и весь обслуживающий персонал драили мощеные улицы с мылом, повсюду вывешивали корзины с цветами и наглухо закрывали двери пабов. Посуда на кухне почему-то мылась, а коллекционная батарея пустых бутылок, которая стала неотъемлемой частью интерьера нашей кухни, вдруг исчезла. Мои соседи стояли в очередь за общественным пылесосом и утюгами. Когда наутро я увидела дам в элегантных шляпах, длинных платьях и перчатках, мужчин в цилиндрах и смокингах, а моих соседей в черных мантиях, чинно шествующих вдоль главной аллеи, я наконец поняла, что день открытых дверей в переводе на русский язык — это день приезда родителей. А завтра — самый памятный день: вручение дипломов. День, когда каждый студент, облаченный в мантию, поднимается на сцену, чтобы лично пожать руку ректору университета принцессе Александре и получить сертификат. Мне тоже предстоит участвовать в такой церемонии, только не в июне, а в декабре, когда степень вручается аспирантам.

В декабре я поднялась на сцену, чтобы пожать ректору руку. Принцесса задержала на мне взгляд и слегка привстала. Мои сокурсники замерли, по залу прошел ропот недоумения. Мы разговаривали минут двадцать. Зал ждал. “Я тоже русская, — сказала принцесса. — Мой брат — принц Майкл Кент. А у нашего отца была собачка по имени Душка”.

“С чего это она?” — лихорадочно гадала я, спускаясь со сцены.

— Ничего себе знакомство, — толкнул меня в бок сокурсник Саймон.

— Майкл, между прочим, известный тип! — расшифровал речь мой приятель Питер. — Он косит под Николая Второго, носит бороду и периодически сдает свой спинной мозг, чтобы подтвердить подлинность останков русской царской семьи. Только почему она говорила так долго?

Мама таинственно улыбнулась:

— Принцесса такая внимательная!

— Мама! Ты и с ней разговаривала?

— Не только с ней, а со всеми приближенными!

— Да ты что!

— А что особенного?! Она, между прочим, ездит без охраны и очень даже рада беседе! Ее фрейлина угощала меня чаем, а вечером нас зовут на банкет.

Многочисленные письма от принцессы Александры хранятся у нас дома. Она писала маме обо всем, что происходило при дворе, и боюсь, если когда-нибудь придется голодать (как Скарлетт!), я без зазрения совести загоню их по самой высокой цене!

 

* * *

 

Администрация университета четко планирует занятия и распорядок оставшегося дня. На кампусе размещаются центры всевозможных студенческих обществ. Спортивные общества, клубы любителей политики, математики, лингвистики, кино, актерского мастерства. Самые экзотические, пожалуй, общество любителей птиц, где можно совместно изучать птичек и делиться своими наблюдениями, а также общество знатоков Средневековья. По кампусу ходят переодетые в рыцарей студенты и устраивают публичные бои, тщательно придерживаясь только им ведомым канонам. (Английский фильм “Trainspotting” был посвящен не только борьбе с наркотиками, но и странному обществу любителей смотреть за проходящими поездами и списывать их номера.) До этого мы, правда, не дошли. Было и музыкальное общество, по протекции которого я вечерами подрабатывала в старинном поместье игрой на пианино. В гостиной собирались гости, за стенами шаркало таинственное привидение, горели свечи. Я играла Вертинского и не верила, что это все происходит со мной.

В промежутках между занятиями я танцевала. Танго, самба, вальс, джайв. Худые англичанки в черных вечерних платьях. Красавцы греки, полубоги во фраках и бабочках. Гибкие пантеры неясного пола с затуманенным взглядом. Мы были единым организмом. Немка Дакки, моя сокурсница, поведя чувственным носом, задумчиво обнимала немца Вольфганга и томно приземлялась на его приподнятое бедро. Румба. Вечером на кампусе показывали фильм “Strictly Ballroom” (в русском переводе — “Аргентинское танго”). Члены общества любителей кино просили нас танцевать на морозе перед входом в кинотеатр для привлечения публики. Дело было в сессию — народ в кино не шел. Сбор с этого фильма, по-моему, покрыл расходы на полную реставрацию зала.

На показательных выступлениях команда Ланкастера боролась против команды Йорка. В память о Войне Алой и Белой розы каждый год проводятся спортивные соревнования между университетами — мы танцевали с алыми повязками на рукаве, йоркские студенты — с белыми. Верхом удовольствия были балы. Как сказала моя образованная английская подруга, “приятно себя хоть раз почувствовать Наташей Ростовой”. Блэкпул — английский Лас-Вегас, который славится своими казино и удивительной красоты башней, где проводятся балы. Длинные платья и фраки, мы плавно кружимся по сверкающему паркету. Скажу честно, я мало кому показывала диплом магистра, но уж каждому сообщала о первом месте на конкурсе бальных танцев.

 

* * *

 

В Ланкастере снег выпадает раз в тридцать лет, как это было в год нашей учебы. Для меня Род, университет, Ланкастер, Англия, снег — мой Брайдсхед, второй филфак. Род обладает непревзойденным даром чувствовать и понимать собеседника, у него неподражаемо стремительная походка, даже когда он, улыбаясь на ходу, вслух читает газету. Ему сорок три года, хотя все без исключения преподаватели и студенты воспринимают его как неординарного, но, тем не менее, очаровательного ребенка. За его непосредственность, искреннее сопереживание чужим бедам и восторг по поводу чужих радостей. За его неуемную страсть к жизни и нервную зовущую тревогу — увидеть, успеть, узнать.

В возрасте двух лет он потерял родителей и воспитывался тетей и дядей в Ланкастере. Недалеко от их дома — небольшой камень посреди зеленых полей, куда тетя водила его в детстве. Тогда он был совсем слабым и худым (ел одни яйца), а путь “от дома до камня” означал, что “силы прибавляются”. Затем он долго жил в Лондоне и вернулся в Ланкастер, бросив работу и дом, когда девяностопятилетние родные заболели и нуждались в его каждодневном уходе. Чтобы совсем не погибнуть от отчаяния и одиночества, он поступил в аспирантуру в близлежащий университет. За тетей и дядей ухаживала сиделка, что позволяло Роду иногда отлучаться.

Для рядового англичанина поистине необыкновенна даже мысль о совместной жизни с очень пожилыми больными людьми. Просто принято, что молодые люди уходят из дома в восемнадцать лет и, в общем-то, никогда не возвращаются. Род не просто переехал из Лондона, бросив там абсолютно все. Где бы он ни находился: у друзей, в университете, на защите диссертации — он всегда спешил домой. Он любил своих стариков, он беспокоился о них. Звонил по пять раз в день — узнать, как они, боялся оставить хоть на минуту. О том, что тетя уже три года назад потеряла память, а дядя почти ничего не видел и не слышал, я узнала, только когда первый раз пришла к Роду домой. По его рассказам, я была уверена, что они только временно нездоровы.

Миссис и мистер Хейвуд сидели в гостиной за чашкой чая. Чинно, как, видимо, бывало раньше. Род не просто привел меня в дом, он привел меня познакомиться: ввел в гостиную, представил миссис и мистеру Хейвуд свою русскую коллегу, извинился за мой короткий визит. Он хотел соблюсти этот ритуал уважения. Потом я случайно узнала, что Род каждую неделю возит тетю в парикмахерскую. “Внимание к волосам и к голове — это такое удивительное ощущение. Я хочу, чтобы тете было приятно!”

Род рассказывал о своей учебе в Кембридже, о русской графине, которая давала балы в Париже. Маша была женой известного историка. Когда-то поэт Евгений Евтушенко посвятил ей стихотворение. Она часто приглашала Рода и других студентов на угощение: красную рыбу и икру. Всю свою эмигрантскую жизнь она плакала о России и покончила жизнь самоубийством. “Она была русская, умноженная натрое, когда она говорила, она рыдала и умирала со смеху одновременно, жизнь бурлила в ней с такой силой, что обжигала всех. Она была в одно и то же время доктор Живаго, Наташа Ростова и Нина Заречная! Когда я узнал, что она умерла, я проехал восемь часов на машине ночью, чтобы только успеть на ее похороны”, — говорил Род.

Роду всегда все интересно, и замечает он то, на что обычно не обращают внимания. Он с любопытством рассматривал клумбы около моего общежития, тут же обнаружив, что там цветут любимые розы королевы Виктории. Небольшой приморский городок возводился в разряд “фантастического”, ведь его существование полностью подчинено приливам и отливам. По всему городу расклеены надписи типа: “Магазин открыт с 9 до 18, в зависимости от прилива”. Изучив ответ, который секретариат королевы прислал на мое благодарственное письмо за полученную стипендию, Род тут же отреагировал: “На конверте нет марки! Это потому, что королева не платит за пересылку писем в собственной стране”. Обследуя дворик у дома садовника, где в изобилии рос никому не приметный дикий овес, Род восклицал: “Преемственность поколений!” Ведь век назад здесь был постоялый двор, где дамы легкого поведения встречали гостей. А вполне употребительное английское выражение “to sow one’s wild oats” (“сеять дикий овес”) как раз и означает то, чем эти дамы там занимались. Название неприметной аллеи в Ланкастере тоже имело свою историю. Улочка называется Застенчивая (Bashful), потому что век назад сюда сворачивали достопочтенные леди, не решаясь направиться в сторону порта, где вечерами разгуливали подвыпившие моряки и все те же дамы!

 

* * *

 

Я боялась, что маме Род не понравится. Напротив. Мама была очарована. Поэтому всеми силами принялась обращать его в “нормального”.

Род жил в фамильном доме со своим итальянским знакомым Франко. Мама относилась к Роду как к сыну, поэтому судьба Франко была предрешена на все оставшиеся годы. Толстый итальянец, по маминым расчетам, использовал Рода в корыстных целях и мечтал заполучить дом. Мужик, действительно, жил у Рода нахлебником. Однако он совершенно искренне относился к своему покровителю и выметаться из Англии не собирался. Много лет спустя Род усмехнется, вспоминая нашу жизнь, и грустно прибавит: “Франко, и правда, очень многого достиг. Он, возможно, самый большой успех в моей жизни”.

— Неужели Род не мог найти кого-нибудь более достойного в качестве компании, — спрашивала мама.

— Кого?

— Такого же умного и образованного.

Франко чувствовал мамино отношение и решил бороться собственными средствами. Однажды вечером, наплевав на приличия, он украл из дома огромный серебряный кувшин и засунул его в наш чемодан.

— Как ребенок, — с восторгом говорил Род. — Вы простите, пожалуйста, он очень ревнивый.

— Какая дикость! — возмущалась мама. — Бедный мальчик! Связаться с таким узурпатором.

Если кто-то не видел, как кувшин украли, все видели, как его вернули.

 

* * *

 

Студенты в общежитии давно знали о мамином существовании и боролись за право засвидетельствовать свое почтение по единственному на все общежитие телефонному аппарату, висящему в коридоре. Подобное уважение мама обрела во время своего приезда. Тогда она навела в общежитии полный порядок. Во-первых, обнаружила, что я “как папа” и “ничего не вижу вокруг” (то есть сплю над прачечной, матрас мокрый от сырости, за полгода не купила ни одной тарелки, ячейка в холодильнике набита мороженым). Во-вторых, уговорила диспетчера поменять комнату. Теперь я жила в мужском теплом отсеке (что, правда, не изменило мою личную жизнь ни на йоту). В-третьих, на обычную практику принимать гостей в любое время суток поставила табу. Когда очередной сокурсник в пьяном виде стучался в дверь, мама распахивала ее настежь и громогласно объявляла:

— Вы знаете, который час?

— Полночь, — честно отвечал ходок.

— Марина пишет диссертацию. — Дверь захлопывалась.

 

* * *

 

Когда мама уехала, стало пусто. Вечерами я часто звонила Роду и напрашивалась на обед… На этот раз он открыл дверь быстрее обычного. Я прошла через небольшую кухню, где на бесконечных полках гнездились бутылки с самодельным джином, все сорта английского чая и батальон приправ в маленьких цветных баночках. Вышла в освещенный солнцем уютный сад.

— Ты слышишь? — Род взял лейку и полил цветы. — Птицы поют совершенно по-разному. Каждая — свою песню…

Я закрыла глаза.

— Ты есть хочешь? — Он опасливо посмотрел на меня, а потом опустил голову. — Я приготовил по старинным рецептам.

— Конечно!

Он суетился на кухне, брякая тарелками и стаканами. Печка была раскалена. Купленная у местного мясника баранина готовилась в специальной жаровне.

— Род, — я зачерпнула из тарелки рыбу, — почему ты всегда ешь неправильно, а когда слегка пьянеешь, то орудуешь ножом и вилкой, как ученик престижной школы? Ты стесняешься своего происхождения?

— Я не очень понял, о чем ты! — Род удивленно посмотрел на меня, как будто только что получил пощечину. — Я такой, как все.

— Ты другой. Ты как Катрин. Как мистер Темпл. Заканчивали престижные школы. Учились в Оксфорде и Кембридже. Охотитесь на лис. А потом вас потянуло…

Рода передернуло, когда он торопливо подкладывая мне гарнир.

— Ты хочешь сказать, люди иногда вырастают? Кстати, это блюдо очень хорошо с мятным соусом…

— Но там, куда нас тянет, — мы изгои, — не унималась я.

Род помешивал ложкой суп.

— Охота на лис? Я видел ее только в детстве.

— И как впечатления?

— Было очень жалко, когда собаки разорвали животное на куски. Мне было тогда пять лет…

— Как жить вне университета, ты не знаешь? — Я выпила вино и старалась задать как можно больше вопросов. — Ты помнишь лекции по анализу дискурса? В разных газетах одно и то же событие освещают по-разному. Репортеры смотрят на мир через разные очки. Правда меняется. Не хотите моих принципов? У меня есть другие. Где же правда?

Род опасливо посмотрел на меня уже в третий раз и подошел к старинному роялю, проведя по полированной крышке рукой.

— Я человек, Марина, и часто неправ. Поэтому ночами я играю. Такой дивный инструмент. Недавно отреставрировал. Это любимые ноты моей тети… Ты красиво играешь, я помню. По-русски, с душой. Сядь. Попробуй. — Он уступил мне место. — Без музыки мы остаемся одни в комнате с миллионами зеркал…

 

* * *

 

После смерти стариков Род останется жить в их старом фамильном доме. Крыша будет медленно протекать, потолок рушиться. Он будет усердно поддерживать хозяйство, возить по окрестностям многочисленных знакомых, проводя завораживающие экскурсии, в доме у него будут останавливаться музыканты, художники, феминистки и бродячие артисты, а вечерами он будет ставить кассеты с теми записями, которые удалось сделать перед смертью тети, блестящей пианистки. Когда наступит “кризис”, Роду будет уже немало лет. В свои пятьдесят пять он выглядит на тридцать, но теперь навсегда останется ассистентом, ведь завершение диссертации означает ученую степень и уход из университета. Постоянного места для него нет.

“Я очень занят”, — всегда говорит он. Занят, значит, устраивает, к примеру, праздник для племянников в честь Рождества. Каждому ребенку — по инструменту собственного изготовления, ноты — собственного сочинения, а малы- шу-пятилетке — “серебряный треугольник, чтобы в нужный момент солировать”!

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка